Михаил Каратеев - Русь и Орда

На их расспросы о дальнейшей дороге местные жители, в большинстве звероловы, отвечали:

— Путь ваш пойдет лесом да болотами. Доколе приметна будет охотничья тропа, езжайте по ней. Ну а далее надобно пробираться звериными тропами, а где и так, глухоманью. Главное дело, держите все время прямо на восход солнца и, коли не собьетесь, на третий день к вечеру выйдете к Шулепникову — поселку зверовщиков, что стоит на берегу реки Ветлуги. А до этого навряд ли вам хоть одна живая душа повстречается.

В ту пору все необъятные пространства средней и северной Руси были покрыты густыми лесами, и путники наши почти не выезжали из них от самого Карачева. Но лишь теперь, оставив позади Унжу, они почувствовали себя по-настоящему затерянными в поглотившем их лесном океане.

Раньше хоть изредка им попадались по пути небольшие села и деревушки, кое-где можно было увидеть вспаханные поля, а на дорогах повстречать людей. В этих же бескрайних северных дебрях и топких болотах, сбившись с пути, можно было блуждать дни и недели, не встретив никаких признаков присутствия человека.

Целый день они пробирались узкою, местами теряющейся тропой по дикому лесу и обманчивым болотам, где под видимостью невинной зеленой лужайки на каждом шагу подстерегала путника гибельная трясина. Тут не виделось даже и следа людского — это было подлинное царство четвероногих и птиц. И раньше им по пути не раз встречались всякие звери, но здесь их было такое множество, что Василий и его спутники только диву давались.

С зеленых прогалин при их приближении то и дело, ломая кустарники, бросались наутек стада оленей и лосей, а из болотистых зарослей слышалось злобное хрюканье потревоженных ими диких свиней. На безвестных, подернутых ряской лесных речках не раз видели они огромные поселения бобров; озера и болота кишели гусями, лебедями, утками и прочей пернатой дичью, почти не боявшейся человека. И если до сих пор путешествие их проходило без особых приключений, то здесь, на исходе первого же дня, их ожидал случай, едва не стоивший Лаврушке жизни.

Почти весь день они ехали шагом, но дорога была трудна и утомительна, а потому часов в пять вечера, найдя сухую и удобную для ночлега полянку у широкого ручья, Василий приказал остановиться.

Пока Никита разводил костер, Лаврушка взял лук и, придерживаясь берега ручья, чтобы не заблудиться, углубился в лес в надежде подстрелить к ужину какую-либо дичь.

Не прошел он и сотни шагов, как заметил на дереве крупного глухаря, который при его приближении с шумом поднялся и, пролетев десятка три саженей, опустился на другое дерево. Не потерявший его из виду охотник стал подходить опять, но осторожная птица, не подпустив его на выстрел, снова перелетела немного дальше. Так повторилось несколько раз. Наконец, воспользовавшись тем, что в этом месте крутые берега ручья, размытые дождями, образовали целое нагромождение огромных земляных глыб и уступов, Лаврушка сумел подобраться к глухарю незаметно и, тщательно прицелившись, пустил в него стрелу. Она попала в цель, но большая и сильная птица не сразу упала на землю: пронзенная стрелой, она все же попыталась улететь и рухнула шагах в тридцати от Лаврушки на плоскую вершину невысокого глиняного утеса.

Подбежав к нему, Лаврушка увидел, что стены его почти отвесны. Но это его не смутило: он бросил на землю лук и, втыкая нож в трещины крутого откоса, быстро взобрался наверх и поднял свою добычу. Глухарь был великолепен и весил не меньше пуда. Не теряя времени, повеселевший Лаврушка собирался спуститься тем же путем, но, едва он приблизился к краю утеса, веселость его мигом исчезла: внизу, как раз в том месте, где он оставил свой лук, стоял матерый бурый медведь и смотрел прямо на него. Лаврушке померещилось даже, что зверь ему насмешливо подмигнул.

Положение было скверное. Медведь, проникшийся к Лаврушке, очевидно, не совсем бескорыстным интересом, уходить явно не собирался. Сердито сопя, он топтался вокруг утеса, высматривая, откуда на него легче взобраться. В одном месте, поднявшись на задние лапы, он передними попробовал дотянуться до верха, и незадачливый охотник с ужасом увидел, что страшные когти зверя не достигают каких-либо полутора аршин до края площадки, на которой он стоял.

Парень беспомощно оглянулся. Если бы в его распоряжении была хоть простая жердь, чтобы спихивать медведя, когда он станет карабкаться наверх, дело было бы не так плохо. Но на плоской вершине, имевшей в поперечнике не более шести шагов, не было ничего, кроме нескольких комьев ссохшейся глины.

Подумав, что медведь, может быть, уйдет, если не будет его видеть, Лаврушка отошел и сел посреди площадки. Но случилось как раз обратное: медведь сейчас же полез наверх. Увидев, что когти зверя уже цепляются за край его ненадежного убежища, Лаврушка вскочил и, высоко подняв обеими руками самый тяжелый кусок глины, швырнул его изо всех сил в мохнатую голову, показавшуюся вслед за когтями. Глиняный ком разлетелся вдребезги, но и мишка с ревом боли и ярости скатился вниз. Отдышавшись, он еще два раза повторил свою попытку, но с прежним успехом. Теперь уже у Лаврушки крупных комьев не оставалось, и он попробовал откупиться от своего противника, бросив ему вниз убитого глухаря. Однако медведь, рассудив, очевидно, что глухарь от него не уйдет, злобно отшвырнул его лапой и снова полез наверх.

Тогда Лаврушка закричал диким голосом, надеясь огорошить медведя и в то же время привлечь внимание своих спутников, которые не могли быть особенно далеко. Зверь от неожиданности и в самом деле сполз с откоса. Стоя внизу и нагнув голову набок, он с удивлением уставился на Лаврушку, который продолжал испускать громкие вопли при каждом его движении. В течение некоторого времени это средство действовало. Но вскоре медведь притерпелся к крикам и, больше не обращая на них внимания, решительно пошел на приступ.

Единственным орудием самозащиты у Лаврушки теперь оставался охотничий нож. И он с силою вонзил его в лапу зверя, как только она вцепилась в край площадки. Но от острой боли медведь с такой стремительностью разжал когти и кубарем полетел вниз, что рукоятка выскользнула из Лаврушкиной руки.

Скатившись с откоса, медведь зубами выдернул из раны нож, несколько раз лизнул кровоточащую лапу и со свирепым ревом быстро полез наверх. Лаврушка, теперь совершенно безоружный, стоял над разъяренным зверем, ожидая неминуемого и страшного конца. Но как раз в этот миг из-за ближайшего берегового уступа показались Василий и Никита, бегущие сломя голову, с обнаженными саблями в руках.

Медведь вскарабкался уже настолько высоко, что подбежавший первым Василий не мог достать его головы и с налета рубанул по широкой мохнатой спине. Лесной великан, которому этот удар не причинил существенного вреда, мгновенно соскользнул на землю и бросился на нового противника, но в ту же секунду сабля подоспевшего Никиты обрушилась ему на голову. Однако и человек, и зверь находились в быстром движении, и хорошо рассчитать удар было невозможно: медведь отделался отрубленным ухом и большим лоскутом кожи, срезанным с его крепкого, как камень, черепа.

В продолжение следующих трех или четырех минут стоявший наверху Лаврушка имел случай созерцать совершенно исключительное зрелище: огромный, доведенный до предела ярости зверь, то вставая на дыбы, то стремительно опускаясь на четвереньки, попеременно кидался на двух махающих саблями людей, которые ловко увертывались от страшных лап и в свою очередь наносили молниеносные удары. Но силы были неравны: вот отлетела в сторону отрубленная лапа, за нею вторая и медведь, хрипя, рухнул наземь под сыпавшимися на него сабельными ударами.

— Экая здоровая тварь, — тяжело дыша, промолвил Василий, вытирая саблю о шкуру убитого зверя. — Еле умолотили его вдвоем!

— Ну, спаси вас Бог, что вызволили меня, батюшка-князь, и ты, Никита Гаврилыч, — сказал Лаврушка, спустившись с утеса. — Не подоспей вы, не видать бы мне завтрашнего дня!

— Счастье, что мы твои крики услышали. Как же тебя угораздило с ним связаться?

Лаврушка в коротких словах поведал о своих приключениях.

— Ну что же, — выслушав его, заметил Никита. — Всё от Бога: мишка собирался тобою поужинать, ан вышло, что мы им поужинаем. — И, вытащив нож, он принялся отделять окорок от медвежьей туши.

— Да и не только им, — добавил Лаврушка, подбирая своего глухаря. — Косолапому этого показалось мало, ну а нам в самую пору будет!

Ужин в этот вечер у них и в самом деле получился отменный.