Полковник Мухаммед-хан не успел понять, что происходит, как схватили его стоявшие рядом нукеры и повели к шаху.
— Бухар выдал тебя со всеми потрохами, поэтому именем нашего величества приказываю удавить тебя!
Мамед-ага дрогнул, не выдержал падшего на голову обвинения: упал на колени, взмолился:
— Ваше величество, помилуй меня!..
— Я тогда б тебя помиловал, — сурово отозвался шах, — если бы и Реза-Кули-мирзу мы пощадили!
Войска сдержанно ахнули, поняв, что и старшего сына шаха постигнет такая же участь. Надир-шах, сообразив, что сболтнул лишнее, торопливо велел палачу приступить к своим обязанностям. Наскачи деловито поднял Мамед-агу с земли, накинул ему на шею петлю и затянул её. Немного подержав её, пока не прекратились у жертвы конвульсии; бережно положил казнённого наземь. Войска отправились в казармы, а Надир-Шах распорядился ехать в Тегеран и привезти Реза-Кули-мирзу.
Казнь полковника Мухаммед-хана породила много толков и сплетен. Но ещё больше вызвала тихих разговоров фраза, брошенная Надир-шахом о старшем сыне. Дворцовые вельможи подхватили её, словно горячий лаваш из печи, и начали пережёвывать с превеликим удовольствием. Реза-Кули-мирза был для них теперь не мирзой, а пустым звуком. Всякий из царедворцев считал своим долгом сказать Надир-шаху что-нибудь гадкое о его старшем сыне, не сознавая, что ещё больше растравляет жестокое сердце шах-ин-шаха. Надир слушал, зловеще улыбался. Время шло, сыновья находились где-то в пути, и Надир-шах послал в горы людей за Лютф-Али— ханом. Приезд его в Дербент совпал с приездом младшего и среднего сыновей и внука, а ещё через день из Тегерана привезли Реза-Кули-мирзу. Вся семья шаха была в сборе. Надир сердечно радовался Шахруху, отмечая, как он вырос и стал похож на деда. С Насруллой-мирзой у отца состоялся другой разговор. Средний сын в доспехах полководца, поклонившись шаху, произнёс:
— Отец, прости меня за мягкосердечие, но я поступил, как того требоват мой разум. Когда ты выехал из Кучана с влйсками, я приехал в Мерв и тоже поднял в седло двадцать тысяч всадников, чтобы наказать Нурали-хана, убившего хана Тахира, и захватившего Хиву. Но в это время в Мерв приехал с узбеками Артук-Инак и стал умолять меня не разорять хивинское ханство. Артук-инак взялся подавить восстание киргиз-кайсаков. А на хивинский престол он просит посадить сына казнённого тобой Ильбарс-хана. Приехав по твоему приглашению в Дербент, я привёз с собой и эту просьбу. Я напомню тебе, отец, о сыне Ильбарс-хана. Ты должен помнить его… Мы с ним вместе учились в мешхедской медресе! Его зовут Абул-Мухаммед…
— Да, я помню этого благородного принца. Кажется, он жил в Мешхеде десять лет и получил высшее образование.
— Именно так, дорогой отец.
— Да-да, он наш душой и телом. Немного отдохни в Дербенте и отправляйся в Хиву. Сделаешь так: на Абдул-Мухаммеда наденешь корону хивинского хана и зачитаешь мой фирман: нарекём нового хана Хивы именем Абул-гази. Артука-инака сделаешь вторым человеком в ханстве, пусть будет везирем. За нашу великую милость к сыну Ильбарс-хана и Артуку-инаку. которому суждено поднять, свой мангытский род, потребуешь от них в моё войско пять тысяч узбекских воинов… Ты доволен моим распоряжением, Насрулла?
— Да, отец, сердце твоё пышет благородством и щедростью.
— Мне ты тоже нравишься, сын мой… Но совсем не похож на тебя Реза-Кули-мирза. С ним у меня будет плохой разговор…
После беседы: со средним сыном шах приказал привести старшего. Реза-Кули-мирза вошёл к отцу при оружии. Щах распорядился снять с него саблю и отобрать пистолет. Реза-Кули-мирза мгновенно вскипел и, выхватив из ножен кинжал, хотел бросить его на пол, но генерал-адъютант шаха схватил мирзу за руку и отобрал нож. Надир-шах пришёл в негодование:
— Ты дурак, Реза-Кули! Таких дурных сыновей, как ты, больше нет во всём белом свете! Уведите его и поставьте стражу!
— Ваше величество, прикажете в зиндан?
— Посадите в палатку, рядом с моей…
Реза-Кули-мирза смирился и стал ждать своей участи. Днём он спал, по вечерам пел заунывные песни. Надир-шах слышал его голос и терзался мыслями, какое наказание избрать для сына. Через несколько дней он направил к Резе-Кули-мирзе муллу-баши и сипахсалара Закия-мирзу, чтобы они ласковыми словами вырвали у него признание в покушении на шаха. Выслушав их, Реза-Кули-мирза закричал не своим голосом:
— Он обличает меня в злодействе, а сам подослал ко мне двух евнухов! Разве так поступают хорошие родители?!
Надир-шах, слыша всё это, ворвался в палатку:
— Выколите этому негодяю глаза — я приказываю!
Сипахсалар отправился за палачом, но пока он ходил, Надир-шах немного остыл:
— Ладно, с сыном, пока подождём… Идите к Лютф-Али-хану и ослепите его.
Палач с провожатыми отправились к шахскому шурину и, не мудрствуя, вонзил ему две раскалённые иглы в глаза.
Все думали, что Надир-шах на этом успокоится, но гнев его только набирал силу. Вновь он отправил палача в палатку к сыну, чтобы ослепить его. Реза-Кули-мирза подумал, что отец послал его ещё раз напугать, закричал в гневе:
— На, шантан, вот мои глаза!
Палач хладнокровно ткнул иглу в один глаз. Мирза закричал:
— Отец, что ты делаешь, я погиб!
Голос старшего сына долетел до Надир-шаха, но не дрогнуло его сердце. Палач выколол и второй глаз. Сын, исходя воплями, потерял сознание. Шах взглянул на изувеченного сына и, ещё больше зверея, приказал арестовать всех вельмож. Через несколько дней начались казни. И не прекращались до тех пор, пока последний царедворец не закачался на виселице, сбитый ногой палача с высокой стены Дербента.
Расправа с сыном и царедворцами не убавили у повелителя Персии гнева. Трупы висельников ещё раскачивались над стеной дербентской крепости, когда Надир-шах принял с верительными грамотами русского посла Голицына. Князь и толмач Братищев с небольшой свитой жили в домике Петра Великого. К нему приехал мирза Джелюль и бесцеремонно оповестил:
— Его величество солнцеликий шах-ин-шах пожелал видеть тебя — собирайся. Я тебя представлю Надир-шаху…
Голицын сам себе голова, не привыкший подчиняться «кому попадя», неторопливо стал одеваться и тем рассердил Джелюля.
— Верно говорят о русских, что они ленивы и неповоротливы! Поторопись, не то придётся тебе ждать целый месяц, прежде чем ты отдашь солнцу царей свои грамоты! — вскипел Джелюль, вскочил в седло и ускакал вверх по узкой улочке Дербента.
— Ишь ты, прыткий какой! — возмутился Голицын. — Волю им дай, так они запрягут тебя заместо лошади… — Однако заторопился, стал покрикивать на слуг.
Во дворе тоже пришлось малость задержаться — слишком неторопливо запрягали рысака в дрожки.
— Ну, сучьи дети! — поругивался князь на конюхов. — Не я, а вы заставляете ждать Надир-шаха посланника российского. Будь он на моём месте, давно бы вам посрубал головы.
Наконец, князь выехал со двора, и перед коляской поскакал эскорт казаков, увлекая Голицына на гору, к главным воротам Дербентской крепости. Стража без помех пропустила русского посланника на крепостной двор. С десяток шахских фаррашей — распорядителей проводили Голицына ко, двору, где обычно принимал гостей шах-ин-шах. Здесь повелели ему ждать приглашения и оставили вместе с толмачом Братищевым.
— Осерчал, небось, Надир-шах, — предположил Братищев. — Он такой — озлится, и не узнаешь за что…
— Тише ты, говорят, в шахских дворцах двери и стены с ушами, — одёрнул толмача князь.
Оба были свидетелями расправы шаха над собственным сыном и множеством приближённых, а посему до сих пор пребывали в страхе. Поговорив ещё немного вполголоса, стали терпеливо ждать, прислушиваясь к тишине, царившей за дверями. Час прошёл, другой, третий — вокруг ни гу-гу. У Голицына ноги затекли, впору садись на каменный пол. Братищев же несколько раз присаживался, матерясь вполголоса. Наконец, у Голицына терпение лопнуло, подошёл к двери и стал стучать в неё кулаком. Ответа не последовало. Заставил Братищева кричать по-персидски, чтобы кто-нибудь вышел. Толмач заорал недуром, послышались возмущённые возгласы и топот ног со стороны двора. Отворились двери, и сам Джелюль предстал перед Голицыным. Спросил грубо:
— Зачем спрятался здесь? Через этот вход к шаху преступников водят! Разве русский посол совершил преступление перед солнцеликим?
— Ну, так слуги твои! — возмутился Голицын, но тут же его схватили фарраши, которые привели сюда, и вывели во двор.
Джелюль повёл русских дипломатов, к другому крылу дворца. Распахнулись массивные двери, и перед гостями открылся вид на длинный коридор, облепленный сбоку множеством дверей меньших размеров. Джелюль шёл широким шагом, заставляя. Голицына и Братищева почти бежать. И зычные возгласы сопровождали их: «К его величеству, солнцу царей посланник России!» Князь приободрился малость, но, войдя, в приёмную, залу, вновь пал духом, ибо Надир-шах лежал на боку, подоткнув под локоть подушку. Несколько адалисок сидели за его спиной, держа в руках курительный прибор — кальян, поднос с чашечками и кувшином для щербета или кофе… Надир-шах не соизволил даже сесть, лишь просипел пьяно:
