— Хай-бой! — удивился Арслан. — Ваше превосходительство, а туркмены куда ушли?
— Туркмен в ту пору вообще не было! — решительно произнёс Татищев. — Гораздо позднее пришли к Аралу турки-огузы, присоединились к кочевым племенам, имя которым саки, и постепенно образовался новый народ — туркмены. В России называют вас трухменцами или туркменцами, но правильно туркмены.
— Дорогой господин губернатор, — вовсе осмелел Арслан, — скажи мне, почему донские атаманы носят наши папахи и называют их «трухменками»? И другие обычаи они переняли у туркмен.
— Но я же сказал тебе, джигит, саки и огузы долгое время жили рядом, соединяясь семьями, живя общинами. Казаки своими предками считают саков, а туркмены — огузов, но общего у них много. Родство их нравов и обычаев ещё больше сблизилось в пору царствования на Кавказе и на Волге Золотой Орды: казаки и туркмены служили золотоордынским ханам, ходили вместе в походы и набеги. Потом уж, когда Дмитрий Донской побил Золотую Орду, а Тимур добил её, — туркмены ушли в азиатскую степь, в Хорезм и к восточным берегам моря Каслинского, и краям персидским, на Мангышлак… В конце прошлого века, при царе Фёдоре Алексеевиче, часть туркмен вновь вернулась в низины Кавказа, на Куму и Маныч, где раньше стояли их аулы.
— Значит, мой дед Берек знал, что туркмены жили на Куме и Маныче ещё во времена Чингис-хана? — у Арслана от ошеломляющей догадки перехватило дыхание. Татищев ответил спокойно:
— Знал, наверное. Иначе бы зачем ему на Куму и в кавказские предгорья ехать? Мог бы остаться с калмыками в астраханских степях, коли не жилось ему в Хорезме…
Долго ещё продолжался разговор Татищева с туркменским джигитом: в кои времена ещё найдёшь себе собеседника по истории? Их и в Петербурге немного, да и до истории ли теперь?! Когда Арслан собрался уходить, Татищев властно проговорил:
— Заночуешь у меня, поговорим ещё.
— Господин губернатор, в караван-сарае ждёт меня Мурад-ага. Если не приду — сильно беспокоиться будет. Коням тоже надо корм дать.
— Дадут без тебя… Ужинать сейчас будем. Утром отправишься к своим…
Бросив основные войска на подавление вышедших из повиновения горцев, Надир-шах местом для главной ставки избрал город Дербент с его несокрушимой крепостью на вершине горы и могучей стеной, опоясывающей город. Шах приказал построить возле моря дворец, и каменотёсы немедля взялись за дело. Постройка должна быть грандиозной, а из этого следовало, что Надир— шах намеревался сделать Дербент одной из главных своих резиденций на Кавказе. Понял он после ухода из этих мест в 1736 году и гибели своего брата Ибрахим— хана, тремя годами позже, что над кавказскими народами необходим постоянный надзор. Без жёсткой всекарающей руки они разбредутся порознь и заживут как хотят. Сейчас владетели Дагестана — Сурхай-хан и его соратники, мелкие князья, вовсе отложились от Персидской империи. И Дауд-бек — правитель Шемахи в союзе с ними, выселил всех персов из своего города. Персидские войска двинулись туда, и Надир-шах ни на йоту не сомневался, что порядок будет восстановлен, предводителей привезуи к нему и он повесит их или выставит на шестах их головы.
Карательные войска шаха в первые же дни превратили горную страну в разорённый птичник. Курами выглядели женщины и дети, а мужчины, кто умел держать саблю или ружьё, съехались в боевые отряды и, заманивая персов всё дальше в горы, вовлекли их в долгую изнурительную войну. Надир-шах с нетерпением ожидал в Дербенте, когда же, наконец привезут к нему Дауд-бека и Сурхая, или хотя бы одного из них, но время шло, а предводители кащказских горцев, оказывая достойное сопротивление, не собирались идти на эшафот.
Но вот разнесс по побережью Каспия и в самом Дербенте слух: «Везут главаря — самого страшного врага, Надир-шаха!» Многие из горожан, у кого был конь, бросились следом за гуламами щаха, выехавшими принять схваченного главаря и доставить шаху. Доскакав до устья реки Милукенти, гуламы и дербентцы увидели на лужайке большой отряд конных нукеров и арбу, на которой громоздилась железная клетка, а в ней сидел нечёсаный и заросший чёрной щетиной человек. Внешне он больше походил на зверя, но его осмысленные глаза смотрели на сбежавшихся людей с явной насмешкой. У каждого создалось впечатление, что он жалеет их, живущих на воле: вот если бы сели они в клетку, на его место, то увидели бы настоящую свободу.
Нукеры отгоняли подальше любопытных, и на вопросы: «Кто он?», «В чём вина этого разбойника?» — не отвечали ни одним словом. Шахский сипахсалар, который взял на себя обязанность лично самому доставить преступника в Дербент, ревниво посмотрел на приехавших гуламов и, не выдержав их наглости захватать право представить злодея Надир-шаху, отогнал от клетки:
— Жалкие шакалы, вы хотите воспользоваться дорогой добычей, но не вами она схвачена — и не вам представлять её великому солнцу царей! Прочь от клетки и займите своё место за моей спиной!
Процессия въехала в Дербентские ворота именно в таком порядке. Впереди сипахсалар и полсотни нукеров, затем арба с клеткой, в которой сидел злодей, за клеткой ехали гуламы, а за ними несколько конных сотен. Процессия поднялась к старому дербентскому дворцу, где располагалась ставка Надир-шаха, остановилась на площади. Прошло немного времени, и Надир-шах вышел на айван, чтобы взглянуть на привезённого пленника. Окинув взглядом, полным любопытства, стоявшее внизу скопление всадников и клетку с человеком, он велел визирю привести преступника в божеский вид, а потом доставить к нему. Увидев с айвана злодея, шах не мог разглядеть его лица, и пока его готовили к встрече с повелителем, Надир-шах велел принести портрет, созданный рисовальщиками по его памяти. Визирь отыскал рисунок, а гуламы вместе с сипахсаларом поднялись во дворец, ведя преступника. Как только злодей, выпрямившись, бросил ухмыляющийся взгляд на шаха и его— приближённых, Надир-шах поднял портрет, показывая всем, и спросил самодовольно:
— Ну, уважаемые дженабе-вели, что вы скажете, взглянув на портрет и на этого человека?
— Поразительное сходство! — восхищённо воскликнул сипахсалар, опережая всех. — Только одному Аллаху известно, как вы могли, ваше величество, создать портрет негодяя, не видя его раньше?!
— Я видел его, когда он слезал с дерева, — возразил шах. — И я хорошо запомнил его лицо.
— Ваше величество, но как вы могли по памяти воссоздать копию этого негодяя?! — восхитился визирь.
— Я не брал в руки калама и не дотрагивался до бумаги, — отвечал с тем же самодовольством шах.
— У его величества ум освещён могущественной силой Аллаха! — с претензией на то, что некоторые недооценивают божественное провидение солнца царей, высказался шейх-уль-Ислам.
— Ты, мулла-баши, ближе всех к истине. — Надир-шах посмотрел благосклонно на шейха и сказал, обращаясь ко всем: — Мне не составляет большого труда чужими руками создать портрет любого из вас…
Все мгновенно примолкли, поняв, что портреты создаются не ради забавы, и лучше всего, чтобы они не создавались памятью шаха и руками рисовальщиков. Шах перевёл взгляд на преступника, спросил с царственной вежливостью:
— А что скажешь ты, скотина, глядя на своё изображение: похож ли ты на себя?
Преступник презрительно усмехнулся и ничего не сказал. Шах спросил строже:
— Ты не хочешь отвечать мне?
— Собери своих сановников и придворных, чтобы слышали всё, о чём буду говорить, — неожиданно очень резким и твёрдым голосом заявил пленник.
— Как зовут тебя, ничтожество? — спросил Надир-шах. Произнеся эти слова, он велел открыть двери и пригласить всех стоящих за ними. Зала тотчас наполнилась царедворцами. Выждав, пока все усядутся, шах сказал:
— Триста самых уважаемых людей моего государства перед тобой: скажи мне и им, как зовут тебя и откуда ты родом?
— Родом я из Бухары, а зовут меня Бухар. Дай слово мне, великий шах, что сохранишь мне жизнь, и я расскажу всё, как было.
Зала загудела от ропота вельмож, явно не согласных с Бухаром. У шаха же этот ропот вызвал раздражение.
— Мы клянёмся тебе Аллахом и Кораном, что не умертвим тебя! — пообещал Надир-шах. — Но скажи истину, как ты, жалкий человек, подлая тварь, червь и паутина, дерзнул на установленного свыше соизволением Аллаха государя поднять руку?! Разве ты не знаешь, что Всевышний невидимо хранит царей своею десницею?
Бухар переступил с ноги на ногу, обдумывая ответ, и заговорил, чётко произнося каждое слово:
— Да будет здрав великий государь… Моя жизнь и смерть в твоей власти. Теперь, когда я перед тобой, я осознал, что Аллах невидимо ото всех смертных хранит тебя и милует. Но если бы я знал, что ты, свалившись с коня, притворился мёртвым, я бы тебя прикончил — у меня в запасе много пуль было.
