Джон Робинсон - Темницы, Огонь и Мечи. Рыцари Храма в крестовых походах.

Когда прискорбная весть долетела до Каира, снести такой удар аль-Адилу было не по силам. Больной, проживший почти три четверти века султан впал в черную меланхолию. Не прошло и недели, как он скончался.

Пока христианская рать готовилась двинуться вверх по Нилу, подоспели французские и английские крестоносцы, прибывшие из Генуи на кораблях, оплаченных Папой Гонорием, пустившим в ход средства церкви, чтобы обеспечить транспортом крестоносцев, собравшихся в Бриндизи на Адриатическом побережье. К сожалению, все выгоды крестовому походу от папской помощи были с лихвой перечеркнуты выбором легата, приплывшего в Египет вместе с войсками. Сей прелат – испанский кардинал по имени Пелагий из Санта-Лючии -надменный, самонадеянный самодур, не имел ни малейшего военного опыта. Не тратя времени попусту, кардинал Пелагий объявил полководцам, что будучи официальным представителем Его Святейшества Папы Гонория III, он один стоит во главе войск – будь то в вопросах военных или духовных. Короля Жана он даже слушать не пожелал, указав, что роль короля Иерусалимского тот отправлял лишь в силу брака, а поскольку жена его ныне мертва, Жан де Бриенн более не уполномочен преподносить себя королем чего бы то ни было. Что же касается великих магистров трех военных орденов, они считали своим долгом поддержать кардинала, ведь Пелагий явился с документами, подкрепляющими его притязания властью Папы. Пелагий просто-таки упивался новоприобретенной верховной властью. Не довольствуясь ношением красного плаща и шапки – знаков его положения как князя церкви, он дополнил сбрую своего коня изготовленным на заказ алым чепраком, а также ярко-алым седлом, уздечкой и стременами.

А выше по течению Нила, в Каире, титул султана Египта унаследовал аль-Камил -старший сын аль-Адила. Младший же, аль-Муаззам, не пожелав признать власть брата, провозгласил себя суверенным правителем Сирии. Мусульманская империя снова раскололась. С братом можно было разобраться и после, а вот христианские захватчики стояли у порога, и султан аль-Камил сосредоточил силы на атаке лагеря крестоносцев с реки. Не дожидаясь приказа кардинала Пелагия, король Жан возглавил войска и тамплиеров, дав мусульманам отпор.

Долгими неделями две армии прощупывали друг друга, воздерживаясь от решительного сражения. Затем в конце ноября неистовый шторм погнал воду в христианский стан, располагавшийся в основном почти на уровне моря. Утонуло немало людей и лошадей, а запасы провизии большей частью погибли. Кардинал Пелагий приказал выстроить вокруг лагеря плотину, но проку от нее к тому времени было маловато. Оставшихся почти без пропитания, промокших до нитки, живущих посреди бескрайнего моря грязи людей начали косить болезни. Вспыхнула эпидемия: кожа мечущихся в горячечном бреду людей чернела, и они умирали. Большинство выжили, но прежде чем эпидемия утихла, болезнь унесла каждого шестого.

Разместив мусульманскую армию в укрепленном городке аль-Адилия, расположенном на берегу Нила примерно в пяти километрах выше Дамьетты по течению, султан избрал выжидательную тактику. Дав больной, жалкой армии христиан отдохнуть пару месяцев, кардинал Пелагий решил, что пора снова браться за дело, и в начале февраля собрал войско для нападения на египетский лагерь. К сожалению, сам он не разумел опасностей сезона дождей в дельте Нила, а слушать опытных советников не пожелал. На марше крестоносцев настигла чудовищная гроза, и войско не без труда сумело пробиться через липкую грязь обратно в лагерь.

И тут пришло удивительное известие, что египтяне покидают аль-Адилию. Христиане еще не знали, что войска нужнее аль-Камилу в Каире, где был раскрыт заговор – султана намеревались убить, чтобы его место занял младший брат аль-Фаиз. Юного царевича за участие в заговоре предали бескровной смерти, удушив тетивой. А пока аль-Камил пекся о спасении трона и собственной жизни, христиане вошли в аль-Адилию. Теперь в их руках оказались крепости и к северу, и к югу от Дамьетты, и они могли воспрепятствовать любым попыткам прислать осажденным помощь из Каира, но когда султан повел свою рать им навстречу, наступление вверх по Нилу решили отложить ради массированного штурма Дамьетты. Тем временем аль-Муаззам в Дамаске решил принять меры по защите собственных владений на случай, если христиане преуспеют в завоевании Египта, и повелел разобрать стены Иерусалима, после чего настал черед крепостей в Галилее.

Пришло лето, земля просохла, и христиане начали осыпать стены Дамьетты огромными камнями, доставленными на кораблях. Обороняющиеся же изливали на них потоки греческого огня и нефти, чтобы уничтожить осадные машины. Время от времени завязывались стычки вне стен города, но ни одна из противостоящих армий одержать решительной победы не могла. Великий Магистр тамплиеров де Шартр был прекрасным администратором, но считал наипервейшим долгом вести рыцарей в бой, несмотря на пошатнувшееся здоровье. Держа оборону в августе 1219 года, он получил настолько серьезное ранение, что объявил о своей отставке, дабы его место занял крепкий здоровьем Великий Магистр. А несколько дней спустя скончался – то ли от ран, то ли от усугубившейся хвори, вызвавшей у него омертвение десен и паралич ног. Тогда же герцог Леопольд Австрийский, проведший в крестовом походе уже два года и насмотревшийся смертей и болезней до самого конца жизни, надумал вернуться на родину.

Пока франкский король Жан спорил о стратегии с испанцем Пелагием, итальянские солдаты решились перейти к действиям без их ведома. И устремились на египетское войско – но не дисциплинированным строем, а неупорядоченной толпой. Мусульмане же, чуть ли не рефлекторно прибегнув к излюбленному боевому маневру, разыграли отступление. Когда же ринувшиеся вдогонку итальянцы вытянулись вереницей, египтяне вдруг остановились и построились в боевые порядки в ожидании приказа атаковать. Итальянцы запаниковали. Последовавший за ними кардинал Пелагий попытался созвать разбегающихся итальянцев под свой флаг, но те не обращали ни малейшего внимания на облаченного в алое прелата, громогласно призывавшего их вернуться в бой. Не растерявшийся король Жан ринулся в бой во главе группы французских и английских рыцарей. Вместе с отрядами тамплиеров и госпитальеров, успевших оседлать коней, он сумел остановить атаку мусульман на христианский стан, а кардиналу в тот день было похвастаться ровным счетом нечем.

Разумеется, покорение Дамьетты разрешило бы все проблемы, но попытки взять ее разбивались о высокие стены и отчаянное сопротивление защитников. Двадцать первого августа 1219 года при попытке взять город при помощи штурмовых лестниц тамплиеры потеряли пятьдесят человек, а госпитальеры – тридцать два. Конечно, для армии в десятки тысяч человек – совсем немного, но для военных орденов потеря весьма существенная; тем более, что их роль в поддержании порядка с каждым днем все возрастала.

Епископ Акры, вознося восторженные хвалы поведению тамплиеров, писал: «Тамплиеры же были преисполнены духом Гедеона [Книга судей, гл. 6-8], и пример их вдохновлял прочих христиан». А германский поэт пошел даже дальше, перенеся тамплиеров в мир фантазий. Миннезингер Вольфрам фон Эшенбах, отправившийся в крестовый поход с отрядом германских солдат, испытывал благоговение перед духовным пылом и преданностью военных орденов Богу, особливо рыцарей-тамплиеров. В своей эпической поэме «Парсифаль» он приравнял тамплиеров к рыцарям Святого Грааля, чем уготовил им в легендах о рыцарях Круглого стола роль стражей замка Грааля. Вероятно, его духовное переосмысление кровавого действа, разыгравшегося перед ним в окружении невзгод и болезней, хотя бы отчасти было вдохновлено еще более выдающимся гостем, прибывшим, дабы принять участие в борьбе христиан.

Люди едва осмеливались поверить собственным ушам, когда по стану крестоносцев стрелой разлетелась эта весть. Они сбегались толпами, только бы хоть одним глазком поглядеть на знаменитого святого – брата Франциска Ассизского, вдруг оказавшегося среди них. Франциск надумал отправиться на место боев, ибо вопреки всем свидетельствам обратного (что верно и по сей день) – свято верил, что мира на Ближнем Востоке легко добиться, если только люди доброй воли сядут рядком и все обсудят ладком. Для кардинала Пелагия, видевшего в преклонении перед Франциском подрыв собственного авторитета, визит оказался неприятной неожиданностью, но он никак не мог возбранить гостю навестить султана аль-Камила под мирным флагом.

Султану доложили, что гость – святейший человек («христианский дервиш»), чрезвычайно почитаемый единоверцами, но когда тот предстал перед ним, мусульманский владыка был просто ошеломлен. Франциск, хранивший верность обету нищенства, явился к султану босиком, со спутанными волосами, в изодранном рубище и – что более всего потрясло аль-Камила – грязным и смрадным. Тем не менее, усадив Франциска на почетное место, султан выслушал его очень внимательно, предложил ему угощение, а по окончании аудиенции поднес богатые дары, каковые тот во исполнение обета нестяжания вынужден был отклонить. Франциска порадовало, что его приняли с таким уважением, но то было не уважение к человеку, причисленному собственной церковью к лику святых, а предписываемое культурой султана почтение ко всякому, кого Аллах осенил безумием. Оба не поняли друг друга ни на йоту.