Баяр понял, что Хубилай слишком долго не был на родине. Когда начиналась сунская кампания, ханство Бату почти не влияло на политику Каракорума. Но годы шли, подданные сына Джучи плодились и пополнялись иноземцами. Впервые Баяр понял, что, возможно, не сумеет подавить Бату силой. Он наблюдал, как двигаются и перестаиваются тумены Джучиева сына, различал в них джагуны и минганы. Перед ним была не дикая орда, а подготовленное войско, как и его бойцы вооруженное луками и мечами.
Баяр поднял кулак – его тумены остановились. Хубилай предоставил ему свободу действий, но впервые за многие годы Баяр почувствовал нехватку опыта. Воины Бату – его родичи, неужели ему относиться к ним, как к врагам? Он немного подождал в первом ряду, потом вздохнул с облегчением: от туменов Бату отделилась группа и переместилась в центр. Те всадники подняли красные туги Золотой Орды, но еще и чисто белые знамена. Единого символа перемирия между ханствами не существовало, но белый флаг все чаще использовался в этом качестве. Баяр надеялся, что Бату об этом известно. Военачальник подал знак своим глашатаям.
– Поднимите белые знамена. Двум джагунам следовать за мной! – приказал он и пришпорил коня, не успели воины и шевельнуться.
Баяр скакал вперед и думал о людях Бату: неужели он уже считает их врагами? В центре первого ряда выделялся немолодой мужчина, окруженный воинами в доспехах, с луками в руках. Баяр направился к нему, зная: его люди поедут следом без особых распоряжений.
Когда Баяра с окружением и группу местных разделяло лишь двести ярдов, воздух зазвенел от напряжения. Баяр почувствовал, что дрожит: с такого расстояния его вполне могли поразить стрелой. На нем были доспехи в цзиньском стиле, но он не хуже других знал: монгольские стрелы могут их пробить. Под мышками у Баяра струился пот, но лицо осталось невозмутимым. От него зависит судьба Хубилая!
На расстоянии ста ярдов Баяр хотел остановиться, но было еще далековато: с вожаком местных не поговоришь. Он заставил себя ехать дальше, словно не видел воинов, которые вполне могли пронзить ему горло стрелами. Расстояние сократилось до двадцати шагов. Люди Бату наблюдали за ним совершенно безучастно, хотя луки из рук не выпускали. Неожиданно воцарилась тишина. Баяр вдохнул поглубже, чтобы, совладав с нервами, говорить четко и ясно.
– Под белым флагом перемирия я ищу господина Бату из рода Кият-Борджигинов, – прокричал он.
– Ты его нашел, – ответил мужчина в центре отряда. – Зачем явился ко мне с туменами? Великий хан объявил войну моему народу?
Баяр сделал серьезное лицо. Его вот-вот убьют, а губы сами растягиваются в улыбке.
– Господин мой, планы недостойного притворщика мне неведомы. А Хубилай-хан предлагает тебе мир в обмен на верность.
Бату аж рот разинул.
– Что? Хубилай-хан? – пролепетал он, начисто забыв о достоинстве. – Кто ты такой, чтобы являться ко мне и говорить о Хубилае?
Баяр про себя усмехнулся его замешательству и, наконец, дал выход напряжению – ну, хоть отчасти.
– Господин мой, объяви меня гостем в своем лагере. Я приехал издалека, в горле пересохло.
Бату смотрел на него так долго, что Баяру расхотелось смеяться. Военачальник решил, что Бату под пятьдесят, раз у него седина и глубокие морщины вокруг глаз и рта. Он старательно запоминал его лицо и ждал ответа, гадая, похож ли царевич на Чингисхана.
– Хорошо, дарую тебе права гостя, но лишь на сегодняшний вечер. До тех пор, пока не услышу то, что ты должен мне сообщить.
Баяр немного успокоился. Полная безопасность не гарантирована ему даже после этого заявления, хотя подобными словами обычно не разбрасываются. До следующего утра он гость Бату, который должен защищать его от любых нападений. Баяр спешился и кивком велел своим людям последовать его примеру. Бату тоже спешился и по мерзлой траве приблизился к Баяру. Лицо его выражало любопытство.
– Кто ты? – спросил он.
– Нойон Баяр, господин мой. Служу Хубилай-хану.
Бату в замешательстве покачал головой.
– Отошли своих людей и вели встать лагерем в двух милях к востоку. Не хочу, чтобы они перепугали мои деревни. Никакого мародерства, никакого общения с моими людьми. Ясно, нойон?
– Так и прикажу, господин мой, – отозвался Баяр.
Бату внимательно разглядывал его, судя по выражению лица, до сих пор изумленный. На глазах Баяра расстелили войлочные коврики и заварили чай. Военачальник отдал приказ туменам и сам устроился на коврике. Очень хотелось найти нужные слова и убедить царевича, который сидел напротив.
Бату наблюдал, как Баяр подносит к губам пиалу, как делает глоток и смакует соленый напиток. Затем произнес:
– Теперь рассказывай. Мне проще считать тебя безумцем. Что угодно, только бы не оказались правдой вести, которые ты, думается мне, привез.
Самарканд – город красивый, обрамленный белыми горами и стенами такой толщины, что по верху их бок о бок проедут три всадника. Песочные стены венчают голубые башни. Большие ворота оказались закрыты. Крестьяне бежали перед туменами Хубилая, словно стая гусей, за последние несколько миль их еще прибавилось. В город крестьян не пускали, вот они и сидели у ворот, рыдали и махали руками горожанам. Воины Хубилая не обращали на них внимания.
Монгольские и персидские воины в оцепенении взирали на тумены со стен. Со времен Чингисхана ни одно войско не осаждало Самарканд, но ужасы тех времен помнили многие. Сотни, тысячи горожан взбирались на лестницы и наблюдали за пришедшими.
Хубилай смотрел на них снизу вверх. Он удобно устроился на тощем коне, который водил носом по земле в поисках съестного. Пальцы и лицо до сих пор ныли от холода, показавшего себя на горных перевалах. Сейчас припекало солнце, но Хубилай знал, что кожа на щеках облупится. Они уже потемнели больше других частей лица и шелушились.
Чинким подъехал к отцу. Не сказав ни слова, он тоже уставился на стены. Хан улыбнулся, таким забавным было лицо сына.
– Мой дед брал этот город, – объявил он.
– Как? – с благоговением спросил паренек. Он едва помнил Каракорум, а Самарканд строили для сопротивления осадам войск вроде Хубилаева.
– Осадой и метательными машинами, – ответил Хубилай. – Пушек у Чингисхана не было.
– У нас пушек тоже нет, – напомнил Чинким.
– Верно, но если понадобится, я велю собрать мощные орудия, которые пробивают стены. Быстро не получится, но город падет. Однако я здесь не для этого, Чинким. Без крайней нужды соплеменников убивать не хочу. Есть и способы получше, если горожане помнят свою историю.
По сигналу Хубилая Урянхатай отдал приказ двум воинам. Те спешились и начали разгружать запасных коней. На глазах у Чинкима они взваливали на плечи рулоны материала и брусья, кряхтя от натуги.
– Что это у них? – спросил юноша.
– Сейчас увидишь, – ответил Хубилай, пряча таинственную улыбку. Он давно распрощался с образом книжного червя, хотя легенды об участии его семьи в истории города не преставали радовать. «История – это не только легенды, – напомнил он себе, пока воины переносили тяжести. – Она еще и уроки преподносит».
Под наблюдением хана воины не ленились – натягивали материал на раму, вбивали колышки с веревкой в жесткую землю. Работали они в зоне обстрела защитников Самарканда. Напряженные спины красноречиво говорили о том, что воины опасаются шальной стрелы.
Когда воины закончили работу, тумены неожиданно испустили воинственный крик, на который городские стены ответили гулким эхом. Перед Самаркандом вырос белый шатер.
– Не пойму, что это, – признался Чинким, отчаянно стараясь перекричать воинов.
– Придворные поймут, – заверил Хубилай. – Белый шатер – требование капитулировать, знак того, что ханское войско объявило войну. Если на закате они не откроют ворота, появится красный шатер, который простоит сутки. Если ворота не откроют и тогда, поставлю черный шатер.
– Что означают красный и черный шатры? – спросил Чинким.
– Смерть, сынок. Только до этого не дойдет.
Не успел Хубилай договорить, как тяжелые ворота стали открываться. Испуганные крестьяне у стен радостно загалдели и диким потоком хлынули к воротам. Они мешали не только друг другу, но и всадникам, выезжающим из города.
– Чингисхана еще помнят, по крайней мере, в Самарканде, – отметил Хубилай, заговорщицки улыбаясь сыну. – Смотри, Чинким, к нам едут.
* * *Алгу обильно потел, хотя на рассвете омывался прохладными водами. Из покоев во дворце его вызвали придворные с побелевшими от страха лицами. Алгу смотрел на огромное войско, стоящее у ворот Самарканда, и глазам своим не верил. Впервые в жизни он понял, каково было врагам проснуться и увидеть, что город осадили тумены из степей. Алгу искренне пожалел, что Байдура, его отца, нет в живых. Тот наверняка придумал бы, как вести себя перед лицом опасности.
Он спешно поднялся на городскую стену и, глядя вдаль, обессиленно прижался к каменной колонне. Неужели он обидел Арик-бокэ? Алгу нервно сглотнул, в горле было суше, чем в пустыне. Если хан вздумал наказать его в назидание другим, Самарканд сожгут, а горожан перебьют. Алгу отлично представлял себе разрушительную силу монгольского войска. Тумены, что стоят за воротами, неукротимой чумой пронесутся по Чагатайскому улусу. В развевающихся знаменах он видел свою погибель.
