— Я накормил ребенка и уложил в постель, укрыв потеплее, и он быстро и крепко заснул, — продолжал Хиссар. — Буря скоро прекратилась, и мы счастливо вошли в гавань. На другой день я стал наводить справки о мальчике, но пока мы здесь стояли, никто не являлся за ребенком, и мальчик поневоле остался у меня!
— Теперь ты избавишься от него, капитан, и, кроме того, получишь богатое вознаграждение!
— Но теперь мы с рулевым уже привыкли к ребенку и полюбили его!
Старик рулевой кивнул головой.
— Нельзя же было дать ему умереть с голоду, — сказал он.
— Это большое счастье, что ребенок здесь! — сказала Сирра. — Где он у тебя, капитан?
— Он спит на моей постели!
— Слава и благодарение Аллаху, — продолжала Сирра, растроганная до слез, — но также и вам, потому что без вашей помощи и заботы ребенка не было бы в живых. Завтра я приведу к тебе тех, кому принадлежит ребенок!
Казалось, что это не особенно понравилось капитану.
— Почему они раньше не думали об этом, — сказал он, — а дали мне время привыкнуть к ребенку?
— Тебе, как человеку одинокому, ребенок принесет много хлопот, — сказала Сирра.
— Хлопот? Мальчик не беспокоит меня, я с удовольствием держу его у себя! — возразил Хиссар.
— Но подумай о бедных родителях, капитан, которые уже давно печалятся о сыне, — сказала Сирра, — подумай о горе матери, которая лишилась своего сокровища, и о печали отца, ищущего своего ребенка! Всякая радость исчезла для них до тех пор, пока они не найдут свое дитя.
— Это так, но им следовало бы раньше позаботиться о нем. Кто отец?
— Благородный Сади-паша!
— Сади-паша? Бывший великий визирь при Абдул-Азисе?
— Он самый! И его супруга Реция, дочь Альманзора, мать! Завтра они придут сюда, — закончила Сирра свой разговор.
С наступлением ночи Сирра поспешила в дом Сади.
Сади и Реция несколько часов тому назад вернулись в Стамбул и сидели еще вместе, когда вошла Сирра.
Реция с распростертыми объятиями встретила Сирру, и сам Сади был рад, видя несчастную на свободе.
Прежде всего Сирра вынуждена была рассказать все, что с ней произошло, затем она узнала, что Сади и Реция оставляют Стамбул и хотят взять ее с собой.
— Об этом мы еще поговорим, — сказала Сирра, — прежде всего я должна сообщить вам радостную весть, я снова нашла маленького Сади.
— Мое дитя! — вскричала Реция в неописуемой радости. — Где он?
— Завтра рано утром я отведу вас к капитану Хиссару!
— Хиссар? Это же то имя, которое называл мне Золотая Маска, — вскричал Сади. — Он спас маленького Сади! Он на корабле у Хиссара!
Реция обнимала и целовала Сирру, затем со слезами радости бросилась в объятия Сади.
На следующее утро все трое отправились на бриг капитана Хиссара. Мальчик был еще внизу в каюте. Когда Реция и Сирра вошли в каюту и назвали Сади по имени, то мальчик с криком радости протянул к ним ручонки.
Большего доказательства, что Реция — мать мальчика, нельзя было и требовать, и даже капитан Хиссар был взволнован при виде этого трогательного свидания матери с сыном.
— Я очень рад, что мальчик снова нашел своих родителей, — сказал он и решительно отказался от всякого вознаграждения, — я только исполнил долг порядочного человека, за деньги я бы этого не сделал!
Реция и Сади горячо поблагодарили капитана и, оставив корабль, вернулись домой.
XXIX. Таинственное путешествие
— Заклинаю вас, сохраните мне жизнь! — молил Лаццаро двух незнакомцев, в которых по их костюму можно было узнать Золотых Масок. Казалось, что, попав в руки Золотых Масок, Лаццаро совершенно изменился. — Умоляю вас, сохраните мне жизнь!
Золотые Маски не отвечали. Они молча вели грека, руки которого были связаны на спине, а голова закутана платком.
— Сжальтесь! — продолжал Лаццаро. — Дайте мне только несколько дней! Отпустите меня! Дайте мне еще несколько дней срока!
Грека привели на площадь, где снова собрался суд семи Масок.
— Я сознаюсь в своей виновности! Я раскаиваюсь в своих поступках! Дайте мне еще короткий срок, я ни о чем больше не прошу…
В эту минуту покрывало упало с головы грека…
Лаццаро, дрожа, упал на колени, взор его с ужасом остановился на эшафоте.
Этот ужасный вид, освещенный лунным светом, отнял у грека последние силы и твердость! Он был не в состоянии вымолвить ни слова.
— Грек Лаццаро! — раздался голос председателя. — Настал последний час твоей жизни среди людей! Ты получишь наказание за свои бесчисленные преступления! Человечество не будет больше страдать от твоей злобы и подлости! Молись!
— Сжальтесь! — вскричал Лаццаро, зубы которого от страха стучали так сильно, что он едва был в состоянии говорить. — Сжальтесь! Не дайте мне умереть! Я стал лучше! Я раскаиваюсь в том, что совершил!
— Молись! — повторил прежний голос.
— Вы хотите убить меня… Убить… — вскричал Лаццаро. — Дайте мне возможность жить! Я буду служить вам!
— В третий раз говорю тебе: молись! Час твоего наказания пробил! — снова сказал председатель.
Трус Лаццаро хотел молиться, но, казалось, не мог найти слов для молитвы. В короткий промежуток, предшествовавший казни, Лаццаро сто раз перенес смерть! Страх его был ужасен.
Мулла Кониара сделал знак.
В то же мгновение на голову Ланцаро было наброшено покрывало.
Его крик замер… Ему казалось, что он чувствует на шее холодное железо… перестает жить… что приговор над ним исполнен, голова и руки его повисли, как у мертвого…
А между тем меч не опускался над его головой. Покрывало, которое набросили на голову Лаццаро, по всей вероятности, было пропитано каким-то особым составом, потому что когда грека подняли с эшафота, он только казался мертвым.
На этот раз кровь была точно так же не пролита, как и во время мнимой казни Мансура.
По знаку председателя грека подняли и понесли, не открывая головы. Около развалин стояла карета, Золотые Маски внесли в нее Лаццаро и сели сами, затем карета поехали к морю.
На набережной их ожидала большая лодка. Золотые Маски вынесли бесчувственного грека из кареты и внесли в лодку, не сказав ни слова трем гребцам, находившимся в ней.
Лодка не походила с виду на обыкновенный каик Константинополя, а, по всей вероятности, принадлежала какому-нибудь судну, стоявшему на якоре в гавани.
Гребцы начали грести прямо к одному из таких кораблей, подъехав к которому, Золотые Маски внесли грека на палубу, откуда перенесли его в совершенно темную каюту, затем заперли дверь и молча поднялись на палубу, а потом так же молча оставили корабль и, сев обратно в лодку, исчезли во мраке.
По всей вероятности, капитан корабля принадлежал к союзу Золотых Масок нли обязан был служить им и, наверное, служил уже давно, потому что между ним и Золотыми Масками не было надобности ни в каких объяснениях.
Корабль оставил Константинополь и направился на юг, в Средиземное море. Лаццаро лежал в крошечной темной каюте, где в небольшой впадине в стене на расстоянии его руки стояла кружка с водой и лежал кусок хлеба.
Когда наконец после долгого обморока Лаццаро пришел в себя, он не знал, ни что с ним произошло, ни где он находится.
Он не знал также, сколько времени он пробыл без чувств… Впрочем, он даже не скоро собрался с мыслями… Сначала ему показалось, что он очнулся уже на том свете.
Затем он стал ощупывать себя в темноте, сорвал с головы покрывало, темнота осталась та же, но он ощупал, что голова у пего на плечах! Он стал ощупывать вокруг себя и почувствовал, что лежит на жестком матрасе и накрыт чем-то шерстяным.
Он вышел из своего полубессознательного состояния только тогда, когда в двери открылось небольшое отверстие и через него мелькнул слабый свет, при котором он мог хотя бы несколько оглядеться, и с жадностью накинулся на еду, так как чувствовал сильный голод.
Теперь он знал, где он, — он плыл в каюте корабля! Он все яснее слышал шум волн, и этот шум вместе со скрипом снастей говорил ему об этом.
Но он еще не видел и не слышал никакого человеческого существа. Но пища и питье, возобновлявшиеся каждый день, доказывали, что он не один. Но, вероятно, еда приносилась ему во время сна, потому он ни разу не видел, как это делается.
Куда его везли? Как попал он на корабль? Что должно было с ним произойти? Как избежал он смерти там, на площади? Или, может быть, Золотые Маски довольствовались тем, что подвергли его мукам страха перед смертью?
Лаццаро пробовал выйти из каюты, но дверь была крепко заперта и не поддавалась его усилиям. Он постучал — никто не отвечал.
Что предстояло ему в будущем? Этот вопрос не давал ему ни минуты покоя, пока в один из последующих дней корабль не подвергся такой качке, что ему казалось будто он умирает, и его мучения были так ужасны, что он готов был сам лишить себя жизни, если бы у него под рукой было какое-нибудь оружие.
