«Хм! – хмыкнул он про себя. – Платье такое скромное, стоечка под самое горлышко и застёгнуто на все двадцать две пуговички, а разрез!» Когда русские дамы впервые в жизни видели платья ципао, всегда очень красивые, с ярким рисунком, из блестящего шёлка и длинным, от бедра и до самого низу, разрезом, они бывали шокированы, особенно когда китаянки надевали шёлковые чулки, которые были короче, чем разрез. Европейские мужчины тоже реагировали на них довольно живо.
Когда китаянка поставила поднос и удалилась, Александр Петрович отложил газету, снял с чашки крышку, давая чаю «подышать», и открыл курительный прибор. Он глянул на толстяка, тот коротко ему кивнул и снова занялся японской парой; Александр Петрович набил папиросу и закурил.
Хозяин лавки предложил японцам ещё несколько предметов, Александр Петрович увидел, как японка кивнула, на что-то соглашаясь, и её спутник вытащил портмоне. Через несколько минут Толстый Чжан уже раскланивался с покупателями, и в воздухе повисло ласковое прощание: «Саёонара! Саёонара!»; он проводил японцев до дверей, и в зал выглянул Антошка:
– Моя ждал!
– Моя пришёл, – в тон Александр Петрович.
Толстяк закрыл магазин, снова широчайше улыбнулся Адельбергу и встал за прилавок.
Антошка вышел из-за прилавка и присоединился к Александру Петровичу. Адельберг поставил на стол портфель, и по установившемуся правилу разговор сразу пошёл на китайском языке.
– Ты ел? – поздоровался Антошка.
– Ел! Спасибо! – ответил Адельберг. – Я принёс столько, сколько ты просил.
Антошка согласно кивнул и позвал Толстого Чжана, тот забрал портфель и отнёс его в контору.
– Сколько будешь в Даляне? – Антошка употребил китайское название города.
– Неделю, потом вернусь в Харбин.
– Слышал, что там вчера произошло?
Адельберг взял со стола газету и показал Антошке заметку:
– Можешь рассказать подробнее?
– Могу! – ответил Антошка и тоже открыл курительный прибор.
Пока он набивал папиросу, Александр Петрович рассматривал его безукоризненно сшитый костюм сливочного цвета в тёмную полоску, бежевые английские туфли для гольфа, коричневый галстук с крупной заколкой с «тигровым глазом» и корявые, крупные, сильные руки человека, который с детства занимался тяжёлым физическим трудом. Однако этими руками Антошка ловко справлялся с набивочной машинкой, его движения были точными и элегантными. Адельберг улыбнулся и перевёл взгляд на Антошкино лицо. Антошка набил папиросу, прикурил, откинулся на спинку низкого кресла, на секунду задумался и произнёс:
– На самом деле ничего интересного. – Он глубоко затянулся и на выдохе сказал: – Всем нужно подтверждение помощи Советского Союза генералу Фэн Юйсяну, сейчас самому главному противнику Чан Кайши.
– А если не найдут подтверждение? Дипломатический скандал?
– Не просто скандал, а, скорее всего, повод к большому скандалу, поэтому обязательно что-нибудь найдут или подкинут…
– Понятно!
– То, что Советский Союз с 1924 года владеет КВЖД, уже не устраивает никого в мире.
– Поэтому нет смысла интересоваться, кому это было надо!
– Именно так! – ответил Антошка и поправил свою набриолиненную прическу, почти не дотронувшись до волос. – Есть новость намного хуже этой!
Александр Петрович нисколько не удивился услышанному, поскольку ещё в начале встречи понял, что Антошку что-то заботит, поэтому промолчал и приготовился слушать дальше.
– Из Циндао в Харбин приехал один японец, офицер, которого я закопал в землю ещё в 1921 году.
– Хм… как интересно, это каким образом? – удивился Александр Петрович.
Антошка исподлобья посмотрел на него и стал гасить только что прикуренную папиросу.
– Он убил моего старшего брата, – сказал он и кивнул в сторону Толстого Чжана. – Нашего старшего брата.
Александр Петрович услышал, как за прилавком тягостно вздохнул Толстый Чжан.
– За что? – спросил он; Антошка надолго замолчал, потом переглянулся с Чжаном и произнёс:
– Наш старший брат помогал красным партизанам, это было недалеко от Владивостока.
– А ты там чем занимался? – Александр Петрович не хотел его перебивать, но получилось само собой.
– Я? – Он показал указательным пальцем на свой нос. – Я делом занимался! Мы носили красным спирт, а они давали нам женьшень; они сидели в тайге и потихоньку копали. Мало-мало торговля, – добавил он по-русски.
– Контрабанда! – уточнил Адельберг.
– Тогда не могло быть «контрабанда», потому что с той стороны не было никакого государства…
Адельберг ухмыльнулся, но ничего не сказал.
– Японский противопартизанский отряд…
– Карательный! – не удержался Адельберг.
– Его, рус капитана – умный людзи! – хмыкнул из-за прилавка Толстый Чжан; Антошка медленно повернулся в его сторону, и тот замолчал.
– Японский отряд расстрелял красную партизанскую разведку, но двоих только ранил; среди них был мой, – он сделал паузу и обернулся к Чжану, – наш брат! Они всех пятерых или шестерых положили на телегу и отвезли в лес; убитых бросили, а раненых стали пытать; один был русский, но они начали с брата…
Адельберг услышал про пытки и покачал головой: о том, как пытали японцы, ходили страшные слухи.
– Они привязали брата к доске, а на живот положили казан, в котором была голодная крыса… Это старая китайская казнь, которая применялась при старых китайских императорах, но они её хорошо усвоили.
«При дворце – понятно, а где же они в лесу раздобыли голодную крысу? – невольно подумал Александр Петрович. – С собой, что ли, принесли?»
– Крыса съела его внутренности… Мы наблюдали с ближней сопки, но я не видел нашего брата, а когда большая часть японского отряда ушла, мы пришли на это место…
Антошка рассказывал с паузами, Адельберг видел, что рассказ даётся ему с трудом, и решил не перебивать.
– Там остались два солдата и один поручик, он руководил пыткой, мы его зарезали и закопали, а он выжил и сейчас приехал в Харбин. – Антошка несколько минут молчал и мял пальцами следующую набитую папиросу. – Зачем приехал – неизвестно, но его часто видят с начальником харбинской полиции, одним японским опиумным коммерсантом по имени Номура и вашим генералом Косьминым…
«Вождём русской фашистской партии!» – подумал Адельберг и спросил:
– Ты не знаешь, зачем он приехал?
– Не знаю, но можно догадаться!
– Зачем?
– «Зачем»? Я думаю, вам, русским, это тоже может быть интересно, – задумчиво качая головой, произнёс Антошка. – Японцы давно мечтают захватить всю железную дорогу: от станции Маньчжоули и до города Чанчуня, тогда она по всей длине станет японской. А помнишь, в Благовещенске, когда я тебя переправлял, я сказал, что мне нельзя ходить в Китай, помнишь?
– Помню, – соврал Адельберг, напряг память и действительно вспомнил, что такой разговор был.
– Я тогда не ходил в Китай, потому что боялся, что увижу японца, или японскую женщину, или ребёнка, не важно кого, и буду их убивать! Поэтому боялся! Вспомнил?
– Вспомнил! А сейчас перестал бояться?
– Нет, сейчас стал бояться ещё больше!
– Почему?
– Мне сейчас никого нельзя убивать и нельзя, чтобы меня убили… И пока он здесь, я не могу появляться в Харбине!
– А есть кому сообщить, уехал он или приехал, и как его зовут? – спросил Адельберг, а сам подумал: «На кого же он всё-таки работает? На Чан Кайши, на Фэн Юйсяна, на коммунистов? Чёрт его разберёт, но мне-то не всё ли равно?»
– Его зовут капитан Асакуса Сюн!
– Запомню, но не знаю, чем я могу помочь!
– Пока ничего не нужно, просто запомни! Не думал, что он останется живой…
– Тогда японса была мёртвый, а сяса зивой и богатый, белый рис кушай! – глядя в одну точку на стекле прилавка, вдруг промолвил Толстый Чжан.
Антошка услышал брата, удивлённо на него посмотрел, перевёл взгляд на Адельберга и сказал:
– Моя не понимай, почему толстый люди – фсегда голоный?
Кузьма Ильич тихо, чтобы не скрипнула, закрыл дверь в комнаты, сел в кресло Александра Петровича и зажёг на столе лампу. Через минуту к ней слетелись июльские легкокрылые белые и жёлтые мотыльки и стали виться вокруг. Старик наблюдал, как горячий воздух из тонкого стеклянного сопла лампы подхватывал их и возносил под потолок открытой веранды; мотыльки, поднявшись до самого верху, разлетались в стороны, кувыркаясь, падали вниз и снова летели к горячей струе воздуха. Некоторые подлетали слишком близко, их крылышки обгорали, и они падали и бились на белой скатерти, оставляя под собой пыльные пятнышки. Кузьма Ильич с жалостью смотрел на них и понимал, что ничего не может сделать: сидеть в комнатах было душно, на веранде без света уже темно, не почитаешь, оставалось только отгонять их, но это было глупо и смешно. Он вздохнул и взял со стола стопку газет. Их перед отъездом бросил Александр Петрович, он их и привёз из города по просьбе Кузьмы Ильича; сам же по срочному делу, несмотря на выходной день, уехал в Харбин, потому что из Беженского комитета пришла телеграмма о том, что из Благовещенска в Сахалян перебежало несколько крестьянских семей. Прочитав телеграмму, Александр Петрович сильно взволновался и сказал, что ему надо срочно ехать в Сахалян. Анна Ксаверьевна расстроилась, но час назад проводила его на вокзал, вернулась и ушла в дом.
