Жалуется, что люди Габриэля Прозера горланят по ночам и не дают ему спать. — Габриэль Прозер руководил восстанием рабов, вызванным, как выразился Джефферсон, ужасными событиями в Санто-Доминго. Никто не знает, какое множество негров казнили в тот год перепуганные виргинцы.
Джефферсон восхищался книгой Каллендера «Что нас ожидает», где тот поносил Адамса и вообще федералистов. Мы поразмышляли о том, что будет, когда Каллендер предстанет перед судом. Джефферсон уверял, что его оправдают. Но он ошибся. Верховный судья Чейз приговорил Каллендера к девяти месяцам тюрьмы. Процесс немало повлиял на наши общие судьбы.
Однако вернемся к зимнему свиданью в Филадельфии. Я сказал, что арест двадцати редакторов, возможно, поможет нам на предстоящих выборах.
— Думаете, эти аресты только начало? — И Джефферсон бросил на меня взор гонимого пророка, я уже изучил этот взор и боялся его, ибо он предвещал громы и молнии против «ереси», «монократов», «катилин и цезарей».
— Вы про генерала Гамильтона?
— Именно. Он командует армией. Он, и только он. Адамс слишком слаб, чтобы его сдерживать, Вашингтон умер. Гамильтон может захватить власть, когда ему заблагорассудится.
Я не стал слушать знакомую тираду, заклубившуюся по небольшой гостиной в гостинице Фрэнсиса.
Когда Джефферсон закончил, я заговорил о текущих делах:
— На выборах Гамильтон будет поддерживать брата Пинкни, а не Адамса.
— Да, мне уже докладывали. Это совсем ослабит Адамса, особенно в Южной Каролине. — Джефферсон-политик устраивал меня больше, чем Джефферсон — дутый философ. Затем: — Как вы расцениваете собственное положение в Нью-Йорке?
Гамильтон и федералисты пороли патриотическую горячку в нью-йоркской ассамблее, и большинство переметнулось к федералистам, а я потерял место.
— Думаю, первого мая меня снова выберут в ассамблею.
— Вы оптимист. — Джефферсон смотрел на вещи иначе. — Мне кажется, Нью-Йорк в руках федералистов, и я не надеюсь на ваших выборщиков.
— Все голоса выборщиков Нью-Йорка будут ваши.
Джефферсон знал, конечно, что на свете есть остроумие, ирония, юмор, так же как он знал, например, что у сумчатой крысы есть сумка; но в точности так же, как не распознал бы, столкнувшись с ней, эту диковину, он всякий раз терялся, сталкиваясь с вышеозначенными проявлениями человеческого ума. Моя манера всегда сбивала его с толку.
— Думаете, вы сможете обеспечить республиканское большинство?
— Совершенно верно.
— Разрешите узнать, каким образом?
— Извольте. — Я решил отыграться за все его коварство. — Но должен предупредить: хоть я и думаю, что мой штат будет республиканским, я вовсе не уверен, что вы будете кандидатом.
Джефферсон зло посмотрел на меня.
— Лучше бы, — сказал он, не повышая голоса, — они выдвинули Мэдисона. — Привычная заученная смиренность.
— Многие не захотят виргинца!
— Понимаю. — Кажется, он действительно понял.
— К тому же вас считают атеистом.
— Всю жизнь я боролся за свободу вероисповедания. — Я испугался, что он пустится в подробные объяснения, но он осекся. — Знаю, религиозный фанатизм все же лучше терпимости на Севере, где клерикалы до сих пор у власти.
— Так будьте же готовы к их нападкам. Еще говорят, что вы якобинец и хотите уравнять общество, уничтожить богачей…
— Ну, этот слух на голосование не повлияет.
— Согласен. Еще вас будут обвинять в распутстве.
— Кто, Гамильтон? — Сколько презрения! — Любовник миссис Рейнольдс?
— Нет. Некий мистер Джон Уокер из Виргинии.
Бледное лицо вдруг залилось краской.
— Я привык к таким нападкам. — Он не ответил, не опроверг обвинения. Позже он признавался, что лишь раз, один-единственный раз, согрешил, «предложив любовь» прекрасной даме — увы, жене старого друга. Тогда я ничего не знал про его интрижку во Франции с некой миссис Косвей, женой миниатюриста, выразившего по этому поводу весьма малое удовольствие. Нет ничего тайного, что не стало бы в свое время явным. Но редко когда существенным.
Заставив Джефферсона обороняться, я стал закреплять собственные позиции: кандидатство от республиканцев на пост вице-президента.
— Мы уже говорили об этом, мистер Джефферсон, и я не хотел бы вас утомлять, но хочу надеяться, что Виргиния отдаст все голоса за меня, точно так же как вы получите все голоса Нью-Йорка.
Джефферсон уставился на боковину франклиновской печки. Железо пошло красными пятнами, словно залился румянцем чернокожий.
— Мне кажется, партийная игра унизительна для всех.
— Она никому не нравится, но вы сами разработали правила и должны им подчиняться. — Будто бы наш самый хитрый политик нуждался в моих советах! Он меня уже обыграл, а я и не подозревал об этом.
— Вы ставите мне условия, полковник Бэрр? — Наконец-то он посмотрел мне прямо в глаза.
— Я возвращаюсь к прежней договоренности, мистер Джефферсон. И от вас жду того же.
— Я всегда стараюсь придерживаться всех договоренностей. — Он не отрывал глаз от моего лица. Как видно, решил справиться со своим бегающим взглядом и заставить меня отвести глаза. Это ему не удалось.
— Значит, вы поддержите мою кандидатуру на пост вице-президента?
— Но я не обладаю таким уж большим влиянием, полковник Бэрр.
— Ну, а то, которым обладаете, конечно, любезно используете. Как и мой друг Мэдисон, на чье слово я совершенно полагаюсь.
Губы его сжались — точно так он стиснул зубы, когда избивал лошадь в Монтичелло.
— Влияние не поддается измерению, сэр. Я не ответствен за чужую совесть.
— В таком случае, мистер Джефферсон, вам, как в мне, придется положиться на случай. — Я выложил последнюю карту.
— Вы будете против моей кандидатуры в президенты. — Помню, веснушки на пепельном лице вдруг потемнели, словно чумные пятна.
— Я не хочу вам препятствовать. В конце концов, у меня еще есть время. Но если меня снова предадут…
Слово было произнесено. Ответ последовал мгновенно:
— Вы получите голоса Виргинии, полковник Бэрр. — Он отвел глаза от моего лица. Поединок окончился. Началась война.
— А вы получите голоса штата Нью-Йорк и президентство. — Я его подбодрил. — Я же буду всего лишь вашим вице-президентом, то есть буду ждать, когда меня пригласят на обед и я удостоюсь чести побеседовать с вами — самое большее, на что может рассчитывать вице-президент, вы ведь это лучше меня знаете. К счастью, ваши речи я предпочитаю самой сладкой музыке.
Джефферсон воспринял мои слова совершенно серьезно, стал дружелюбен, доверчив; завлекал меня. Завлекал меня!
Я пристрастился писать для «Ивнинг пост» под псевдонимом Старожил — от лица эдакого консервативного, сердитого, строгого ньюйоркца. Мистер Брайант в восторге, Леггета это забавляет.
— Вот не думал, что под твоей нудной голландской внешностью кроется столько огня и ярости.
— Я тоже. — Кажется, решительно все раздражает меня, включая голоса поющих женщин. Противный это обычай, но на благопристойных вечерах (хотя на такие я хожу редко) женщины поют. От их пения штукатурка осыпается, они визжат,
