Поневоле приходилось знакомиться с кораблями. А они где? В море, у Котлина, тем паче сам государь туда пожалует.
Головин припоздал, царь опередил его, раньше вышел в море. Командир шнявы «Мункер» Наум Сенявин вторую неделю похмелялся каждое утро. Только что его произвели в боцманматы, а друзей-товарищей пруд пруди, с каждым надо отпраздновать. Но вчера вечером получил приказ царя готовить корабль к походу на Котлинский рейд.
Лед на Неве еще не прошел, шняву мотало туда-сюда, рвало с якорей, а государь каждый день теребил: «В море, в море». «Соскучилась, поди, душа морская по простору», — посмеивался про себя командир шнявы.
Первым на Котлинском рейде бросил якорь вице-адмирал Крюйс. Он поднял свой флаг на тридцатидвухпушечном фрегате «Олифант». На самой быстроходной шняве «Мункер» развевался царский штандарт капитан-командира Петра Михайлова.
Один за другим подходили фрегаты, ложились в дрейф.
А в устье Невы шаутбенахт Иван Боцис, командир галерной эскадры, отдавал почести генерал-адмиралу Головину. Встречал пушечной пальбой, игрой на флейтах, с барабанным боем, криками «ура» матросов на вантах.
Головин отдувался, неторопливо поднимаясь по трапу, озирался по сторонам. Такого этикета он не встречал.
— Сие, ваша светлость, — доложил Боцис, — на венецианский манер.
— Ну, как знаешь, — высказался довольный церемонией генерал-адмирал, — поднимай якоря, догоняй государя.
Запели дудки, загремели барабаны.
Галеры и бригантины стройной колонной потянулись из устья Невы.
Тем временем «Мункер» с отрядом фрегатов впервые ушел далеко. Кроншлот давно скрылся из виду. Моряков звал простор, соскучились по морю, свежему ветру, соленой волне. Вскоре на горизонте замаячили линейные корабли шведов.
— Дюжина с лишним, господин капитан-командор, — доложил Сенявин.
— Ну что ж, и то слава Богу, порезвились, — не отрываясь от подзорной трубы, ответил царь. — А тягаться со шведами в открытом море еще рановато. Пушек корабельных мало. Поднять сигнал по линии: «Поворот, все вдруг, на обратный курс!».
Отряд возвратился на Котлинский рейд под прикрытие береговых батарей, сюда-то шведы не сунутся.
Две недели крейсировала русская эскадра на расстоянии дальности стрельбы береговых батарей.
Превосходящая вдвойне армада шведских кораблей так и не решилась приблизиться к Котлину.
Петр с Головиным ушли на «Мункере» в Петербург. Эскадра салютовала генерал-адмиралу в последний раз…
Лето выдалось неспокойное. Правда, позиции русской сухопутной армии под Киевом выглядели довольно прочными. Войска благодаря умелой тактике Меншикова избежали стычки с Карлом XII, выиграв тем самым время и укрепив боевую выучку пехоты и драгунских полков. Но тревожила непонятная позиция союзника Августа II. Пройдет всего два месяца, и он втайне от царя заключит предательское соглашение со шведами.
Посольскому же приказу забот прибавилось. Чтобы не оплошать в политике, надлежало знать достоверно и своевременно доносить царю о замыслах друзей и кознях недругов.
Головин спешил в Киев сообщить последние новости из Европы от Долгорукова и Матвеева, из Стамбула от Толстого, но, увы, до места не добрался, скоропостижно скончался по дороге.
В первых числах августа, едва узнав о кончине генерал-адмирала, царь первым делом обеспокоился о палатах Золотой и Серебряной. «Федор Алексеевич чистой совестью держал казну, берег каждую полушку. Кто у нас на Москве-то обретается взамен? Да нет никого. Тот пьет, тот гуляет, а третий токмо о мошне печется. А воров-то на каждом шагу тьма, хочь боярин, а хочь дьяк».
— Распорядился об отправке Федора Алексеевича, как я указал? — спросил он у Макарова, молодого своего секретаря, и, получив утвердительный ответ, протянул письмо: — Сего же дня пошли нарочным на Воронеж к Апраксину. Сыскать его, где ни есть, и передать из рук в руки.
Макаров положил лист в папку и собрался уходить.
— Сам-то когда его чаял?
— В Петербурге прошлым годом, государь, и на Воронеже.
Макаров, как обычно, смотрел прямо, не отводил взгляда, за два года неплохо изучил характер царя. Но и сам приноровился не всегда все показывать, например, как сейчас. С Апраксиным, единственным из вельмож, он состоял в переписке…
Письмо застало адмиралтейца где-то между Воронежем и Тавровом. Сообщив горестную весть, царь требовал немедленно выехать в Москву. «Все приказы, которые ведал генерал-адмирал, кроме посольского, пересмотри и в них дела и деньги запечатай до Указу».
Засветло, августовским вечером, адмиралтеец умчался в столицу. В Москве, никуда не заезжая, поехал на Монетный двор, проверил с дьяками все запоры, наложил сургучные печати. Утром опечатал Золотую и Серебряную палаты. Встретился с удрученным Гаврилой Головкиным. Тот успел разобраться в делах Посольского приказа. Вместе погоревали, помянули своего общего наставника.
— Великий был человек, беззлобный и без корысти.
— Отечеству служил не щадя живота, на благо токмо.
— Царство ему небесное во веки веков…
Царь всегда в минуты беды не терял присутствия духа, на первое место ставил дело. Так и следует поступать.
«Доношу, — писал Апраксин, — Вашему Величеству: письмо Ваше из Киева 2 числа сего месяца получил, в котором изволил мне объявить о смерти превосходительнейшего Г. Адмирала моего особливого благодетеля Федора Алексеевича, о котором сердечно болю и плачу.
Монетный двор запечатал, в Оружейном приказе запечатал, Ямской приказ запечатал. А одному мне всего не усмотреть, боюсь того, чтобы не растерять…»
Нахлынули новые заботы. Царь возложил на адмиралтейца всю церемонию похорон генерал-адмирала и генерал-фельдмаршала..
Печальная весть достигла и берегов Невы. На эскадре распоряжался Крюйс, он и прежде исполнял воинские морские ритуалы. Балтийская эскадра отдавала последние почести своему адмиралу. Командир «Мункера» Наум Сенявин записал в корабельном журнале: «Августа в 18 день г. вице-адмирал получил ведомость, что г. адмирала Головина не стало; и в то число поднят был у вице-адмирала его адмиральский флаг с крестом, на грот-стеньге, с флагштока в половину. Потом из десяти пушек выстрелил, пушка за пушкою не часто. Потом опущен флаг в половину с флагштока на корме, также и на других кораблях…»
А война разворачивалась все шире. Царь был беспрерывно с войсками на Украине. После измены Августа II всю тяжесть военных действий несла на себе русская армия.
Шереметев после подавления смуты в Астрахани отправился в действующую армию. Меншиков искал случая сразиться со шведами, но так, чтобы непременно с успехом…
Накоротке, еще до похорон, на один день заскочил царь в Москву. Разговаривал с Апраксиным на ходу, спешил к Выборгу, со дня на день должна была начаться осада крепости.
— Готовсь, Федор, принимать все дела по Морскому приказу, Воронеж и Азов покуда на тебе остаются.
Потом царь повез Апраксина к Сухаревой башне. В Навигацкой школе никто не ждал царя. Учителя всполошились, бегали по классам, наводили порядок, ротные офицеры с заспанными физиономиями раздавали подзатыльники, «дядьки» с хлыстами вытягивали по спинам перепуганных воспитанников. По классам гулял ветер, дрожали от холода и страха школяры, особенно те, кто из «низкого сословия».
— Вишь сам, бардак кругом, — сетовал царь, — однако ты сюда заглядывай. Основа флота здесь произрастает. Присмотришься, раскумекай. Весной пошлем школяров в Европу на корабли. Верное искусство токмо в море постигают.
…Отпевали генерал-фельдмаршала и генерал-адмирала в Успенском соборе при стечении всех московских генералов и бояр. Погребали под мерные, глухие раскаты артиллерийских залпов… Пышными были и поминки. Церемонией царь остался доволен, поздравил Апраксина с новым назначением.
«Min Herz Admiral! — обращался по старой доброй привычке царь к давнему приятелю и старшему товарищу, — письмо ваше вразумев ответствую первое, о печальной церемонии погребения (Его превосходительства Г. Адмирала бывшаго) по необходимому определению. Второе о возвышении вашем на его градус в чем вам от сердца истинного при поздравлении желаю: да благословит Господь Бог вам быть в сей саржи (звании) к славе имени своего и пользе утесненных христиан…
…Из школы, как мы говорили, не отлагая посылать надлежит, понеже им молодых удобных лет потом возвратить будет невозможно. Только посылать не великое число, человек тринадцать и с ними комиссара Львова для надсмотру и определить, чтобы от февраля до октября всегда были на море, а прочие пять месяцев в учении навигации и прочих…»
Прошло немного времени, и вышел царский указ: «Адмиралтейца Федора Матвеевича Апраксина во всех его Государевых указах и в приказных делах писать Адмиралом и Президентом Адмиралтейства».
