Прошло немного времени, и вышел царский указ: «Адмиралтейца Федора Матвеевича Апраксина во всех его Государевых указах и в приказных делах писать Адмиралом и Президентом Адмиралтейства».
Никогда не старался Апраксин выскакивать вперед, перебегать кому-либо дорогу, добросовестно трудился, старался делать все по совести, чтобы прежде всего не было стыдно перед самим собою. Теперь жизнь ставила его на ту ступень военной службы, где ты всегда на виду, где каждое слово твое воплощается в действие людей в морской форме. От того, насколько точно и верно отдана команда на корабле, зависят подчас судьбы и жизни сотен людей. И не только на войне. И в буднее время корабль постоянно живет в борьбе со стихией, коварной и часто непредсказуемой. Поэтому командиру в море ошибаться заказано…
Корнелий Крюйс ожидал третью кампанию с опаской. За зиму корабли пообветшали. Снег, мороз, оттепель, наледь разрушали дерево, заводили сырость и гниль. Приходилось на возке раз в неделю или две объезжать по сугробам вереницу вмерзших в невский лед кораблей. Будоражил капитанов и боцманов, те тормошили матросов, гнали на корабли скалывать лед и сосульки, сбрасывать снег за борт.
— Вот погодите, — грозил он командирам, — весной прибудет адмирал, он задаст вам перцу.
Как ни странно, новоиспеченный адмирал в Петербурге не задержался. По санному пути, накинув поверх адмиральского мундира просторный тулуп, поехал в Лодейное Поле, на Олонецкую верфь.
Апраксин стал не только адмиралом, «вышним командиром» Балтийского флота, но и президентом Адмиралтейства. Какие корабли находились на плаву, в строю, он знал, но хотелось посмотреть, пощупать те, что будут завтра. Смотрел вперед.
В Олонце адмирала принимал Салтыков. Вначале растерялся, опешил, увидев на Апраксине адмиральский мундир. В далекую глушь доходили кое-какие слухи, но никто не знал толком о переменах начальства.
Поздоровавшись, Апраксин сразу предупредил Фильку:
— Задай корму лошадям да попонкой прикрой, пущай остынут. В ночь по морозцу поедем на Сясь.
По перенятой от царя привычке Апраксин сразу направился к верфи. На стапелях высились скелеты трех фрегатов, одной шнявы. У пристани стояла во льду почти готовая четырнадцатипушечная шнява.
— Фрегат «Флигель» сам кумекал? — начал разговор Апраксин.
— Сие так, господин адмирал. Я же его и строил.
— Добрый корабль, слыхал я от государя. Дерев запасено на лето?
Салтыков немного замялся:
— Так вроде для обшивки, мачтовых поделок хватит, токмо вот дубовых кривулей в обрез, недостаток.
«Видать, самотеком дело поставлено, — мелькнуло у Апраксина, — надо бы сюда Верещагина вытребовать, он толковый по деревам».
— Слыхал я, капитан, што фрегаты по Ладоге туго идут?
— Сие верно. Шнявы кое-где тоже чиркают килем по отмелям, а вот «Олифант» пришлось поднимать плотами.
Апраксин невольно вспомнил мелководье на Воронеже в Таврове. «Верно толковал Петр Лексеич, в Олонце токмо фрегаты, а большие корабли навряд ли мочно стоить…»
К Сяси добрались берегом с провожатым. Лед на Ладоге потрескивал. В дороге Апраксин, завернувшись в тулуп, дремал, пока не добрались до места.
Сясьская верфь строила нынче только шлюпки, буера и другие небольшие суда. В свое время место для нее выбрали неудачное, низменное. Весной стапеля наполовину уходили под воду.
Теперь неподалеку, ниже по течению, строили другую верфь — Новую Ладогу. Плотники заканчивали укладывать широкий помост для закладки первого фрегата.
Здесь распоряжался Иван Татищев. Он, правда, верховодил Новгородским приказом, но прикипел к строительству судов, сам вычерчивал бригантины и строил их. Присмотревшись, Апраксин обнаружил в нем доброго знатока лесного хозяйства.
— Возьмись-ка, Иван Юрьевич, за дерева корабельные. Нехватка великая у нас дуба в Олонце, да и Кикину его недостает в Петербурге. Ты-то места, дубравы, ведаешь где?
Татищев согласился, но сразу предупредил:
— Дуба здесь добротного много не сыщешь, надобно к Волге ближе. Однако знаю, кое-где клинушками прорастает дубрава. На первое время хватит.
— И то добро, — согласился Апраксин, — а мы сие обмозгуем. Как ты верно толкуешь, не миновать посылать рубить дубравы на Волге. Еще сказывают, красная сосна под Казанью…
К Петербургу Апраксин подъезжал при сплошном грохоте ломающегося льда на Неве. В солнечный день на берегах реки виднелись небольшие кучки любопытных баб, ребятишек, наблюдавших за ледоходом. Разглядывали они и корабли, стоявшие цепочкой на двух-трех якорях. Но громадные торосы, а то и целые плавучие ледяные поля легко разворачивали суда во все стороны.
Недалеко от Адмиралтейства, на берегу стоял Крюйс и, размахивая руками, кричал что-то в рупор на стоявшую неподалеку от берега шняву «Мункер». Апраксин вылез из саней и отправил Фильку готовить обед в дом Меншикова, где он обосновался.
Увидев Апраксина, Крюйс вразвалочку направился к нему и, здороваясь, приложил руку к шляпе.
— Наум Сенявин бахвалится, не отдает второй якорь, — пояснил вице-адмирал. — Сорвет с якоря, поздно будет.
Апраксин оглянулся: совсем рядом высились три громадные сосны, руками не обхватишь.
— А ты посоветуй за сосны прихватить канатами. Так надежней.
Крюйс досадливо махнул рукой:
— Кто другой прихватит, а Сенявин не станет. Я, говорит, не купчишка, срамиться не стану.
Беседуя, они пошли вдоль берега к Адмиралтейству. Крюйс доложил, что через неделю можно будет кораблям по одному вытягиваться на рейд Котлина, пока лед преграждает путь шведам.
— В прошлую кампанию мы Анкерштерна славно отвадили от Котлина, — как бы невзначай обронил Крюйс.
— Ведомо мне. Государь сказывал и Федосей Скляев. Он в ту пору здесь в Адмиралтействе был.
Еще до приезда в Петербург Апраксин решил сразу не тревожить Крюйса, дать время корабельной эскадре привести себя в порядок.
Знал он, что на флоте, в море непростые отношения порой возникают между начальниками разных рангов. Особенно в адмиральских чинах. Не дай Бог, сойдутся на одном корабле старший и младший флагманы. Не поздоровится прежде всего командирам. Здесь в полной мере применима поговорка: «Паны дерутся, у холопов чубы трещат».
И потому Апраксин заранее предупредил Крюйса:
— Свой флаг я подниму на «Олифанте», а ты, Корнелий Иванович, подбери себе флагман по душе.
Так уж сложилось, что первым изготовил к походу свой корабль Наум Сенявин. Вслед за ним на невской стремнине выстроилась еще семерка шняв. В конце апреля, салютуя крепости, во главе с «Мункером» двинулись они к морю, а 1 мая на рейде Котлина бросили якоря четыре фрегата под флагом Крюйса. Подходя к рейду, вице-адмирал придирчивым взглядом окидывал каждый корабль. Как всегда, опытный взгляд морского волка находил беспорядок. На одной шняве полоскал небрежно подобранный фор-марсель, на другой за борт соплями свисали с палубы концы, на третьей закрутился вокруг флагштока кормовой флаг. «Часовой бабочек ловит», — сердился про себя Крюйс. Не успели корабли стать на якорь, Крюйс собрал офицеров:
— Адмирал отпустил нам неделю, чтобы привести все в готовность, — резко сказал он командирам. Те вытянули шеи. Они впервые видели Крюйса в таком раздражении. — Потрудитесь послезавтра навести порядок не только на палубах, но и в кубриках, на пушечных деках, в трюмах…
Апраксин появился на Котлинском рейде, как и обещал, ровно через неделю.
— Яхта под адмиральским флагом. В кильватере следуют четыре бригантины с младшим флагманом, — доложили Крюйсу утром 9 мая.
Шнява, построенная на английский манер, ловко с-под ветра обогнула корабли на рейде и бросила якорь по корме «Олифанта». Было видно, как со шнявы быстро спустили шлюпку и она понеслась к «Олифанту». Крюйс внимательно проследил, как быстро исчез белый адмиральский флаг с гафеля шнявы. И едва шлюпка подошла к трапу «Олифанта», на нем взвился флаг старшего флагмана.
— Смотреть в оба за флагманом, — распорядился Крюйс и направился в каюту заканчивать завтрак. Только-только успел выпить любимый кофе, как в каюту постучали.
— На «Олифанте» сигнал: «Командирам и флагманам прибыть к адмиралу…»
Чередой швартовались шлюпки к трапу «Олифанта» и, высадив командиров, отходили за корму, цепляясь за потравленный канат, бакштов.
Один за другим входили в салон адмирала прибывшие и представлялись по-уставному:
— Вице-адмирал Крюйс здесь, шаутбенахт Боцис здесь. — За ними следовали капитан-командоры Рейс и Шелвтинг, капитаны Эдварт, Весель…
Изучающим взглядом встречал прибывающих новый флагман, приглашал садиться. «Токмо иностранцы, — мелькнула грустная мысль, — нет, а вот наконец-то и свой, доморощенный, Наум Сенявин».
