— Так вы и есть потомок полковника Шергина? — дружелюбно пробасил гость.
Дед Филимон, не растерявшись и не дав Федору ответить, пустился в обгон:
— А вы, значит, и есть теперешний идейный авангард? Раньше-то все говорили: опиум для народа, попы отсталые. А теперь все по телевизору показывают, как с ними власти за ручку здороваются. Внук вон туда же: хреститься мне, говорит, али не хреститься? А прежде вроде не заявлял.
С печки донеслось шамкающее недовольство:
— Да ты сам-то крещеный, даром что нехристь. Малого возили в Алтайск, к попу на дом.
Дед Филимон слегка осадил, пнул кота под хвост и сел на табурет.
— Теперь, говорит, царя вернуть надо. Будто в бумагах про то писано, которые с гор приволок. Врет, думаю. А вы как считаете, господа-товарищи хорошие?
— Да погоди, дед, — поморщился Федор и пригласил гостей садиться.
— Басурман, вражья морда! — взревел вдруг дед, подскакивая на месте. Кот, по какому-то своему кошачьему умыслу спутавший его ногу с когтеточкой, в испуге отлетел к окну, прыгнул, тряхнул хвостом и исчез на улице.
— Отчего имя такое у кота? — спросил дьякон, с интересом пронаблюдав за маневрами Басурмана.
Дед Филимон в карман за словом не полез.
— Так не блюдет свою кошачью вероисповедность, — с неким вызовом ответил он. — Мышей не ловит, а все на сторону ходит — к соседке прикармливаться. Она, дура, его уважает и жрать дает, потому как он голодным прикидывается и на хозяев ей клевещет. На меня, значит. Как же не басурман? А вы себе щей-то накладывайте, господа-товарищи, чего столбом сидеть. Федька, тарелки подай людям… Ага, так вот я и говорю, про опиум-то…
— А позвольте вас, уважаемый Филимон Иванович, спросить, — сказал дьякон, берясь за тарелку и половник. — Любовь вы к какой категории относите — тоже, верно, опиума?
— Это в каком же смысле? — дед от неожиданности вопроса пролил с ложки на стол.
— А в прямом. Отчего это, скажите, советская власть вместе с религией выбивала из своих граждан любовь к ближнему? Брат на брата, жена против мужа, дети против отца, доносительство на соседа — где ж тут любовь? Нету. Один звериный страх, идолопоклонство. Уж если что опиумом определять…
Он развел руками и принялся хлебать щи. Федор воспользовался моментом, чтобы вставить слово:
— Кстати, об идолопоклонстве. Как я понимаю, полковник Шергин абсолютно доверял пророчествам о России, которые носил с собой. Настолько доверял, что ни капли не сомневался в безнадежности Белого дела. Но разве вера в судьбу, фатум не сродни поклонению идолам?
— Безусловно, сродни, — воодушевленно отреагировал отец Павел. — Однако вы, Федор, неверно трактуете. Полковник, насколько мы можем судить, не был фаталистом. Знаете, что сделал бы на его месте фаталист? Увел бы отряд на колчаковские передовые и угробил до единого человека в первом же бою. У него не было бы выбора, потому что он поклонился идолу судьбы. Но пророчества — скорее, напротив, вспомогательное средство, чтобы избежать тисков судьбы: они предупреждают о возможных ошибках и опасностях впереди.
— Во, точно, — снова воспрянул дед. — Помню, как я свою Нинку первый раз за себя сватал. Прорекал мне наш бригадир: девка — чистое пламя, штаны не подпали. Ан не послушался, ну и подпалился. Сгоряча-то Нинка на руку тяжела была. Потом кумпол мне две недели залечивали — все в глазах тряслось и зеленело. Во такие они, остережения. Но, правда, через месяц помирились. Три деревни у меня на свадьбе гуляли. Так это выходит штука такая, — он поднял палец кверху, — амбавалетная.
— Амбивалентная, — поправил Федор, косо посмотрев на деда. — Какие же, по-вашему, опасности подстерегают Россию в будущем, если судить по этим предсказаниям?
— А вот вы, к примеру, — гулко, как в бочке, прозвучал бас архидьякона, довольного щами. — Возьмете да и устроите февральскую революцию наоборот. Чем не опасность?
— Думаете, у меня получится? — поинтересовался Федор.
— Глаза у вас блестят подходяще для такого дела. Но я вас сразу предупреждаю, тут и пророчества не нужны, — истина в умах не водворяется через революцьонную свистопляску. Этаким образом она из умов, напротив, выскакивает.
— Слышь, Федька, не вздумай мне революцию делать, — дед Филимон постучал черенком ложки по столу. — У меня коммерция серьезная, налаженная… свисту не любит.
Федор почувствовал себя задетым.
— Однако все может случиться по-другому, — с сарказмом произнес он. — К примеру, некие заинтересованные силы, вдохновившись подобными предсказаниями, а вернее вдохновив ими толпу, декорируют власть в стране на монархический манер: с царем-батюшкой и боярами-братушками. И волки сыты, и овцы довольны — отныне их будут кушать не живьем, а хорошо поджаренными и нафаршированными.
— Вот тут вы ошибаетесь, — ответил дьякон. — Бутафорская монархия в России так же невозможна, как не может президент Америки, оставаясь президентом, принять мученичество за Христа.
— Ну почему же…
— Потому что Бог не фраер, как справедливо замечено.
— Молодец какой, дьяк, — весело мотнул головой дед Филимон.
— Очевидно, только на это и приходится уповать, — серьезно сказал Федор.
Аглая пропала бесследно. Наутро дед принес сложенный лист бумаги, исписанный каракулями. Задрал на лоб очки и пожаловался:
— Не разберу чего-то, погляди, что за ерунда такая.
Федор, зевая, посоветовал:
— Брось в мусор.
— А я говорю, погляди. Может, важное чего.
Федор взял бумажку и нехотя стал изучать. Минуту спустя его рука дрогнула, он поднял потемневший взгляд на деда.
— Откуда это взялось?
— На крыльце валялось. Ну чего там? Полезное есть?
— Нет, — отрешенно сказал Федор. — Только вредное.
— Что, таможенные пошлины подняли? — встревожился дед и потянул бумажку из рук Федора. Но тот вцепился в нее крепко.
— Здесь нет домашних телефонов. Им, наверное, пришлось напрячь мозги, чтобы придумать подброшенную записку.
— Чего так? — не понял дед и вдруг вскипел: — А ну отвечай, когда старшие спрашивают!
— Да у вас тут не дикий аул, а просто бандитский Петербург! — вспылил в ответ Федор. — Аглаю похитили! Выкуп требуют!
Дед жалостно наморщился, затем воинственно подобрался.
— Кто? Сколько?
— Пока нисколько. Меня хотят, — хмуро пояснил Федор.
— А на что ты им сдался?
— Ой, дед, тебе этого лучше не знать.
— А сам, видать, знаешь. Ну ты, Федька, и м… — с большим чувством сказал дед, изумленно садясь на стул. — Чего делать намерен?
— Одно из двух, — чуть побледнев, ответил Федор. — Или я их, или они меня. Третьего не дано.
Одевшись и накинув куртку, он пошел из дома.
— Стой, ты куда? Не дури, Федька.
Дед попытался перегородить собой дверь, но был решительно отодвинут с дороги.
— Ну иди, иди, терминатор недобитый, — крикнул он в окно. — Думаешь, напугаются?
От тревоги за Аглаю Федор так сжал челюсти, что ответить не было никакой возможности.
— А может, и напугаются, — немного успокоенно сказал себе дед Филимон. — Страшон Федька в гневе. Аж сердце дрогнуло.
Он закрыл окно, накапал в стакан валокардин, выпил и задумался.
Встречу ему назначили в двух километрах от поселка, возле автозаправочной станции на Чуйском тракте. Как только взгляд Федора остановился на синем внедорожнике с тонированными окнами, припаркованном у дороги, передняя дверца машины открылась. Он не спеша двинулся к джипу, запоминая номер. Но и без номера автомобиль было легко опознать: высокая посадка делала его подобием четырехколесного клоунского велосипеда — не хватало лишь веселенькой раскраски.
Федор разместился на сиденье. Машина тронулась.
— Ну? — сказал он.
— Не нукай.
Вымогателей было двое — один за рулем, второй сзади.
— Вы пригласили меня помолчать втроем? — немного раздраженно поинтересовался Федор.
— Не тряси нервами и слушай. У тебя последний шанс. Вернешь долг, гуляй свободно. Сколько на счетчике натикало, сказать или сам посчитаешь?
— Где девушка?
— В гостях у сказки, — сострил водитель. Он был чрезвычайно костляв и мог бы сыграть в кино Смерть: скулы и челюсти туго обтягивала кожа, в сочленениях голых безволосых рук хрящи выпирали так остро, что казались атавистическими шипами.
— Как вы меня нашли?
— В другой раз не свети рожу по ти-ви.
Федор закусил губу, проклиная на чем свет стоит технический прогресс человечества.
— Если девушку хоть пальцем…
— Замерзни, — грубо посоветовал второй бандит. — Все в твоих руках. Предупреждаю: исчезнуть не удастся. Сроку два дня. Наутро третьего твоя подружка умирает у тебя на глазах. Возможно, ей придется помучиться. Потом твоя очередь.
