Купец вздохнул. Он часто гадал: как же так? Как могут люди гнаться за идеалами, пренебрегая реальной жизнью? Из тех, кто отправлялся в поход, одни были честными паломниками, другие – искателями приключений, третьи гнались за наживой. Многие так и не добирались до Святой земли, погибая в первую очередь от болезней, а иногда даже, как было в последнем походе, в сражении с другими христианами. Почти все разорялись. Где же тут идеал? Он утрачивался в пути.
Именно в этот момент юный Дэвид приобрел неожиданного союзника. Чем больше наблюдала за ним Ида, тем больше он ей нравился. Перспектива лишиться его в опасном Крестовом походе ужаснула ее, но она, будучи дочерью рыцаря, все понимала. Лишь накануне он поделился с ней своим секретом, и она, ответив, что он еще слишком молод, и увидев, как Дэвид залился краской, прокляла себя. Поэтому теперь она хладнокровно вмешалась:
– По-моему, ты должен его отпустить.
Она впервые перечила мужу и не знала, чем это закончится.
Но тот ответил не сразу и нахмурился, обдумывая новый поворот дела. Наконец он заметил не без некоторой жестокости:
– Вас продали против вашей воли, мадам, из-за Крестового похода, однако вы все же его поддерживаете?
– Дело в принципе, – гордо отозвалась она и очень спокойно улыбнулась брату Майклу.
«Как же она красива, до чего благородна», – подумал тот. С бледным лицом, большими карими глазами – она неизмеримо выше этого купеческого дома. Он с одобрением заметил, что юный Дэвид тоже глазел на нее восторженно.
Именно их восхищение толкнуло Иду на глупую ошибку, ибо она, повернувшись к мужу, не без презрения обронила:
– Но поскольку речь идет о принципах, тебе этого не понять.
Это было оскорблением – заслуженным или нет, и она вмиг осознала, что зашла слишком далеко. С секунду Булл молчал. Затем побагровел.
– Нет, – ответил он угрожающим тоном. – Куда уж мне.
Она увидела, как на его лбу вздулись жилы. Заметила, как тревожно переглянулись брат Майкл и Дэвид. С толикой страха Ида поняла, что сейчас впервые испытает хваленый купцовский гнев. Кто знает, что стряслось бы дальше, если бы в ту же минуту в комнату не ворвался слуга. В спешке он сшиб кувшин с вином и крикнул:
– Хозяин! Там бунт!
Улицы были заполнены бегущими людьми. Брат Майкл спешил по Уэст-Чипу и Айронмонгер-лейн, откуда неслись крики. Горел бревенчатый дом под соломенной крышей. На улице лежал труп мужчины. Тут брат Майкл добрался до места.
Людей было около сотни. Попадалось разбойное отребье, но он увидел двух уважаемых торговцев, которых знал, а также нескольких подмастерьев, жену портного и пару молодых клириков. Они выламывали дверь. Кто-то только что зашвырнул на крышу горящий факел, а грубый голос выкрикивал:
– На задний двор! Не дайте ему уйти!
Брат Майкл осведомился у одного из купцов, в чем дело, и тот ответил:
– В Вестминстере совершено покушение на короля. Но не тревожься, брат! Мы их схватим.
Это были евреи.
Погромы 1189 года начались с дурацкого недоразумения. Когда Ричард пировал с рыцарями, еврейская община из лучших побуждений прибыла в Вестминстерский дворец с дарами новому монарху. Поскольку женщинам и евреям запретили являться на коронацию, люди у входа ошибочно приняли этот приход за нападение и подняли крик. Какие-то горячие головы из придворных выбежали с мечами наголо и кинулись в толпу. Несколько евреев упали. Беспорядки распространились, и через час люди уже собирались в городе.
Для бунта требовалось всего ничего. В данном же случае город лихорадило в связи с предстоящим походом Ричарда Львиное Сердце, и оправдание было очевидно.
– Что толку в Крестовом походе, если мы позволяем этим пришлым нехристям снимать сливки прямо в Лондоне? – гневно спросил купец. Он обернулся и заорал: – Ребята, это Крестовый поход! Убейте нехристей!
Именно в этот момент из дома вышел еврей. Это был пожилой человек со светло-голубыми глазами, узким лицом и длинной седой бородой, в черной накидке. Взглянув на толпу у двери, он в отвращении покачал головой и забормотал молитву. Это не могло его спасти.
Поднялся рев. Толпа устремилась вперед.
Лишь тут брат Майкл сообразил, что это за старик – Абрахам, тот самый еврей, что продал брату Боктонское поместье.
Брат Майкл решал недолго. Он счел, что другого выхода нет, и рванулся вперед. Толпа, увидев монаха, пропустила его, и через секунду он уже стоял рядом со стариком, воздев руку, словно пытаясь их осадить.
– Так что же, брат? – донесся голос. – Ты убьешь или дашь нам?
– Никто его не убьет! – выкрикнул он. – Ступайте домой!
– Это почему же? – поднялся гвалт. – Разве не праведно убить нехристя?
– Да, брат! – послышался голос купца. – Скажи нам – почему?
И он, к своему удивлению, с секунду не мог припомнить.
Конечно, имелись соображения гуманности, но сейчас они не спасли бы старика. Разве в христианском мире не считалось долгом побивать неверующих, мусульман, иудеев и прочих еретиков? Как ответить правильно? Он на миг запнулся и беспомощно взглянул на старика, который негромко пробормотал:
– Мы ждем, брат.
Затем, слава богу, его осенило. Великий монах Бернар Клервоский, неутомимый устроитель монастырей, человек, вдохновивший люд на предыдущий Крестовый поход и объявленный святым всем христианским миром, сам сформулировал доктрину насчет иудеев:
«Писано, что все иудеи в конце концов обратятся в истинную веру. Однако, если мы убьем их, обращение не состоится».
– Сам святой Бернар сказал, что иудеям не должно чинить вреда! – возгласил брат Майкл. – Ибо им надлежит обратиться.
Он победно улыбнулся старику.
Толпа растерялась. Оба чувствовали, что настрой ее поколеблен. Затем, на миг возведя очи горе, брат Майкл сделал то, чего никогда не совершал раньше.
– В любом случае разницы нет! – крикнул монах. – Я знаю этого человека. Он уже обратился.
И прежде чем кто-то успел сказать слово, он схватил старика за плечо, протащил сквозь пришедшую в замешательство толпу и, не оглядываясь, повел по улице, пока они не оказались на Уэст-Чипе.
– Ты солгал, – заметил Абрахам.
– Прости.
Старик пожал плечами.
– Я иудей, – сказал он сухо. – Я никогда тебя не прощу.
То была горькая еврейская шутка, хотя брат Майкл ее не понял.
Впрочем, они еще не были в безопасности. Толпа позади – теперь, несомненно, грабившая дом Абрахама – могла передумать. К тому же могли встретиться другие толпы. Быстро прикинув, монах сказал Абрахаму:
– Я отведу тебя в дом моего брата.
Но здесь его постиг новый удар. Завидев Булла, стоявшего у Сент-Мэри ле Боу в обществе Пентекоста Силверсливза, он изложил свою просьбу, но купец лишь ответил:
– Прости. Я не хочу, чтобы мой дом спалили. Пусть отправляется в другое место.
– Но ты его знаешь! Ты приобрел у него Боктон. Его же убьют! – заспорил брат Майкл.
Булл был неумолим:
– Слишком рискованно. Прости. – И повернулся спиной.
К удивлению монаха, дело уладил Пентекост Силверсливз.
– Отведем его в Тауэр, – объявил он. – Там евреи находятся под защитой констебля. Идемте же!
И увлек их туда. Когда же брат Майкл попытался поблагодарить клирика Казначейства за проявленную гуманность, Силверсливз наградил его равнодушным взглядом.
– Ты не понимаешь, – ответил он холодно. – Я защищаю его, потому что евреи суть королевское имущество.
Не всякому королевскому имуществу еврейского происхождения так повезло. Многих перебили; чернь, естественно, подожгла и дома этих зажиточных чужеземцев. Прошло совсем немного времени, и новости о лондонской смуте разнеслись по стране. В других городах начались те же зверства, которые приняли наихудший оборот в Йорке, где многих сожгли заживо. Король Ричард пришел в бешенство и сурово наказал злодеев, но лондонский бунт 1189 года – первый подобный в Англии – знаменовал начало упадка еврейских общин, трагические последствия которого растянулись на сотню лет.
Однако брата Майкла с того дня преследовал образ не разъяренной толпы и даже не Абрахама.
Перед ним стояло гордое бледное лицо, большие карие глаза и длинная белая шея.
Сестра Мейбл сохраняла бодрость духа отчасти из-за того, что в начале года обременилась новой серьезной заботой. У нее появилось дитя.
Не свое, но близкое, сколь это было возможно.
Сестра Мейбл не бросала дела на полпути. Когда внезапно скончался оружейник Саймон, оставивший после себя вдову с младенцем, она не только утешила мать, но и буквально усыновила мальчонку. Поскольку у ее брата-рыботорговца были малые дети, однажды она явилась к нему с малюткой на руках.
– А вот и товарищ нашим крошкам, будут вместе играть, – сказала она.
Парнишку звали Адамом. За перепончатые кисти и белую прядку Барникели вскоре прозвали его Утенком, и он очень быстро превратился в Адама Дукета.
