— Зря надеешься, владыка, что я буду ноги целовать тебе и верить твоему Богу! — Кузьма не сел в кресло, как велел архиерей, а, широко расставив ноги, стоял посреди горницы, словно приготовился к буре, могущей сбить его с ног.
И буря разыгралась. Вениамин поднялся во весь рост и, грозя кулаком непокорному, закричал:
— Смерд презренный! Я на тебя столько драгоценного времени потратил! Но ты, я вижу, разуму не внемлешь. На плаху хочешь?
— Ты все волен делать, владыка! — перебил его Кузьма. — Только вот над моей душой не властен. От того и злобствуешь…
— Эй, вы там! — крикнул Вениамин. — Уведите еретика!
В келию ворвались два дюжих монаха. По всей вероятности, они подслушивали разговор в соседней комнате.
— Поучите его хорошенько! Покажите, как пророков ставят! Земной Бог выискался! — срывая голос, кричал вслед Вениамин, а у самого от волнения губы дрожали.
* * *
На другой день Кузьму повезли в уголовную палату на суд. Оглядывая город, он слушал утренние звуки. От свежего воздуха кружилась голова. С берега Оки доносились частые удары топоров. Плотники что-то ладили: то ли новую пристань, то ли новый дом. Под ветерком, вытянув тонкие длинные шеи, скрипели колодезные журавли. Над Спасо-Преображенским собором с криком поднялась стая прожорливых чаек. Кузьма проводил птиц взглядом и вздохнул — вот они истинно свободны…
Уголовная палата примыкала к тюрьме, в которой Кузьму держали без малого два месяца. У здания высокое каменное крыльцо, на окнах — решетки. Алексеева ввели в просторное помещение, посредине которого стоял станок, похожий на ткацкий. Кузьма похолодел: «Мучать будут», — мелькнуло в мозгу. И не обманулся. Явились стражники, сели за длинный стол, приготовились к допросу. Спросили, для чего и с какой целью он водил с собой людей в Медвежий овраг.
— От ваших ружей спрятаться! — высказался напрямик Кузьма.
— Ты знаешь, где сейчас Роман Перегудов? — сурово спросил широколицый грузный полицейский. И, подождав немного, сам же ответил: — В Петропавловской крепости ныне он. Дожидается своей смерти.
За спиной резко скрипнула дверь, Кузьма оглянулся, глаза его расширились от страха. В дверях стоял Донат, макарьевский монах. Теперь он был не в рясе, на нем — серый армяк с засученными рукавами. Стоял и улыбался.
— Узнал меня, приятель?
— Палачи повсюду одинаковые, — буркнул Алексеев. — Это место сам нашел или пригласили?
— Пригласили, — Донат прошел к зарешеченному окну, но с остальными не сел. — А Карл Карлович придет? — обратился он к полицейским.
Широколицый кивнул.
Председателя судебной палаты долго ждать не пришлось. Ребиндер вошел вместе с судебным канцеляристом, тот сразу стал что-то записывать скрипучим гусиным пером.
Ребиндер спросил, почему, не взирая на запреты, он тащил людей на Репештю, почему настраивал людей против православной церкви?
Кузьма молчал, не глядя на судью. Что толку объяснять этим людям одно и то же. У них своя правда, у него — своя.
Ребиндер встал, обошел Кузьму вокруг и, картавя, произнес:
— А мне говорили — ты храбрый. Что ж молчишь? Боишься?
— Как не бояться! Вы хуже лесных зверей…
— Ну-ну, говори да не заговаривайся… Так что ж, господин Эвениус, — Ребиндер указал на канцеляриста, — должен записать: «Отказывается отвечать на вопросы»?
— Извольте, раз требуете, скажу, — вдруг заявил Алексеев. — Я хотел одного: вместе с моими односельчанами продолжать традиции моего народа. А народ мой много веков поклонялся только своим богам. Теперь мы крещены, но счастье отвернулось от нас. Живем в кабале и нищете. Наше спасение в прежней вере. Дух Мельседея Верепаза явился ко мне и сказал, что Христос сложил свой чин и передал его другому. И этот спаситель придет с Запада… А мы пока должны держаться своих древних обычаев и готовиться к страшному суду…
— Ну хватит! Я довольно наслушался. — Ребиндер направился к двери. — Прочистите ему мозги. Может, забудет свой бред. — И кивнул одобрительно Донату.
Канцелярист, подхватив бумаги, юркнул вслед за Ребиндером.
Как только за ними закрылась дверь, Донат подошел к Кузьме:
— Язычник, теперь пришла пора испытать мое изобретение. Иди-ка сюда, — и толкнул Алексеева к станку. Подскочившие стражники подхватили его за руки и стали привязывать к раме сыромятными ремнями. Широколицый начал вращать колесо станка. Откуда-то из-под низу выползла длинная железная цепь и потащила Кузьму вверх. Тело его вытянулось. К ногам две гири тяжелые привязали. Колесо снова закрутилось. У Кузьмы затрещали кости, в глазах потемнело. Увидев, что пытка достигла своей цели, Донат остался доволен:
— Хорошо, братцы! Пусть пока так повисит, может, сговорчивее станет. А мы пойдем, бражкой горло погреем.
Подручные палача дружно заржали.
У Кузьмы не было сил даже застонать от боли. Все его тело напоминало натянутую тетиву лука. Он попробовал пошевелиться, чтобы ослабить хоть чуть-чуть натяжение мышц и жил. Но это было ошибкой — его пронзила острая вспышка боли в спине, и он потерял сознание. Очнулся Кузьма уже на другой день, лежа на полу. Болела голова, ломило поясницу. Опять явились мучители и стали избивать его кнутами. И вновь до потери сознания. На третий день, полуживого, его отвезли к архиерею.
* * *
Кузьма понял: живым ему не быть. Недаром из Макарьева Доната-палача вызвали. Тот над ним издевался, как только хотел. Даже язык пытался ему отрезать, да вовремя Ребиндер в камеру зашел. Блюститель закона охладил пыл Доната, сказав, что преступник должен живым предстать перед судом. Донат, ворча что-то себе под нос, ушел недовольный. Так Кузьма получил передышку. День-деньской думал он о своем жизненном пути. О том, что сделал за сорок пять прожитых лет, и о том, что не успел еще сделать. А из архиерейского сада пахло весной и неумолчно пели птицы, сообщая о начале новой жизни. Только не для Кузьмы эти песни. Сколько дней суждено ему прожить? Может, только сегодняшнюю ночь? Но он ни о чем не жалел. Приведись начать все заново, он пошел бы той же дорогой. Может, только раньше в путь пустился да Видмана Кукушкина больше слушался. Вот кто был кладом народной мудрости! Одно только воспоминание о старике было как бальзам на раны — Кузьма почувствовал облегчение, словно груз с души упал. Наверное, такие минуты и есть счастье. Уверенность в своей правоте, вера в лучшее, любовь к людям — это все, что у Кузьмы сейчас есть. Это он перенял у Видмана. Возможно, кто-то научится этому у Кузьмы, ведь реки тянутся к морям и океанам, травинка — к свету, птицы — к теплу, а люди — к счастью.
* * *
По коридорам губернаторского дворца раздавались тяжелые шаги — это вели Алексеева. Два стражника впереди, два — сзади. Наконец зашли в гостиную, где в креслах друг против друга сидели губернатор и архиепископ. У окна стоял полицмейстер Сергеев. Руновский оглядел Кузьму с головы до ног, косо бросил взгляд на охранников. На лице отразилось недовольство. Сергеев бросился к Кузьме, снял с него тяжелые кандалы, с опущенной головой вернулся на свое прежнее место.
— То-то же, — сердито сказал Руновский, — а то заковали, как убийцу какого!
Услышав это, Вениамин не удержался, вспылил:
— До каких же пор этого язычника будем водить по дворцам и жалеть? — пухлыми руками тронул на груди своей крест, словно искал у Бога поддержки.
Кузьма давно был не стрижен, волосы отросли до самых плеч. Смотрел на сверкающий паркетный пол, погрузившись в свои невеселые думы. Сбоку открылась дверь и один за другим вошли несколько человек. Среди них Кузьма узнал Ребиндера и Эвениуса. Таких богато одетых людей он никогда не видел.
— Это члены палаты уголовного суда, — объяснил арестанту губернатор, словно прочитал его мысли, и добавил: — Сегодня они вынесут решение по твоему делу.
Воцарилось глубокое молчание. Молчал и сам губернатор. Все глядели в его сторону: как он прикажет, так и будет. Наконец Руновский обратился к Кузьме:
— Почему в Христа не веришь, объясни-ка нам?
— У меня один бог — Мельседей Верепазом зовут. Ему и мои предки поклонялись.
— А ты видывал, что ли, его… Верепаза твоего? — язвительно бросил Вениамин.
— Он на небе обитает, ваше священство. И, конечно, в душе моей, куда я вас не зову. Это единственное место, где вы не хозяева…
Среди членов палаты, рассевшихся за большим круглым столом, пробежала волна возмущения. Вскочил Карл Ребиндер, разбрызгивая слюну, картаво рассказал суду о результатах своего дознания. Кузьма не вслушивался. Он устал, был слаб и не было сил понимать трудную «русскую» речь немца да еще со всякими незнакомыми словечками типа: «нелепые выдумки», «корыстолюбивые мотивы», «опасные пророчества» и т. д.
Вслед за Ребиндером каждый член судебной палаты задал Кузьме свои вопросы. Он отвечал вяло, уже не загораясь, как прежде. Что без толку говорить: тот не слышит, кто не слушает. Хорошая поговорка. Как раз об этих надутых господах.
