— Сюда… — прохрипел Скил, начиная догадываться, что это за вой.
Теперь он видел, как многие из них подхватывали на своих лошадок уцелевших уральцев, уносились прочь. Оставшиеся добивали Кроновых людей. Но не гнались за бегущими.
— Этого взять! — громко выкрикнул легкий всадник, тыча издали в шатающегося, готового снова упасть Скила.
— Возьмем, а то как же! — прозвучало сверху знакомым голосом.
Скил не успел обернуться, как жилистая и крепкая рука Сугора ухватила его под мышку, закинула поперек коня. Так же внезапно, как и налетели, всадники помчались с поля боя. Скил стонал, голова от тряски болела люто. Но надо было терпеть, а светлый Ирий обождет его до лучших времен. На скаку Сугор вырвал у него меч из намертво сжатого кулака, пояснил:
— Еще уронишь, вояка!
Скил не обиделся. Не врагу отдал оружие, другу и брату — он теперь его кровный брат. Скакали долго. Боль из острой постепенно сделалась глухой, живым грызущим зверьком ворочалась под сводами черепа. А~когда остановились, Скил сполз вниз без помощи, разлегся на густой и сочной траве-мураве, уставился в небо темнеющее. Скоро ночь. А значит, конец бою. Как там, на Олимпе?
Старейшина Гулев подошел к лежачему молча, склонился, заглянул в раскрытые глаза… и понял: ближний боярин Великого князя Жива спит. Так и заснул, не смежив век… видно, устал шибко. Гулев встал, распрямил затекшую спину. Что там спрашивать, и так ясно все — уже семь тысяч воев перешло из крепости стольной в его становище. Томятся, ждут приказа. Только рано еще.
Посыльный от стен подскакал к Крону весь взмыленный, черный, словно преодолел не один переход да впридачу побывал на том свете. Корзно на нем и рубаха обгорели наполовину, на лице была сажа.
— Пробили, князь! — закричал с ходу. — Пробили стену!
Крон довольно хмыкнул. Еще бы не пробить — он знал все слабые места Олимпа. И потому лишь для отвода глаз послал воев с таранньми бревнами к Южным и Западным воротам, по Восточным бил из камнеметов. Но главная, неведомая изменникам, осадная дружина под прикрытием дощатых навесов вбивала клинья меж камней, из коих был сложен низ Восточной стены далеко от ворот. Там работали умельцы — без лишнего шума, без ора и ругани, не привлекая к себе внимания. Конечно, и их поливали сверху жидким огнем, и в них пускали стрелы. Но на стены они не лезли, а потому осажденные тратили на них припасов поменьше. Под покровом темноты подтащили бревно с сотней поперечных рукоятей, с литым железным бараньим лбом. Распаренные, намоченные клинья сделали свое дело, поколебали кладку, пустили по ней паутину извивистых трещин. А кладка была здесь потоньше, чем в иных местах — не видно то было снаружи, да изнутри камень еще три десятка лет назад осыпался в землетрясение давнее. Все учел Крон.
И потому радость свою ничем не выказал. Лишь поглядел поочередно на темников Крия и Мелета, что стояли с утра со своими войсками-тьмами наготове, приказа ждали, вытянул руку к стене Восточной, тронул с места коня гнедого — неспешно, шагом.
Сказал уверенно, вполголоса:
— К вечеру пировать в моем тереме родовом будем. Вперед, браты!
Обе тьмы, дружинами многими, слева и справа начали обтекать Великого князя — конно и пеше, потрясая оружием, грозно шли умелые вой, на ходу приветствуя величавого Крона, воздавая честь Князю.
Двенадцать стражей-охранителей ехали за Кроном, почти все новые, набранные из лучших, из верных, взамен погибших Кеевых братьев. Каждый готов был умереть за Великого князя. Но Крон жаждал не одной лишь победы — теперь уже близкой, определенной. Крон рвался в сечу, дрожал от нетерпения, его рука пока еще твердо держала меч — и все должны видеть это, все должны знать, что не только по праву правого, но и по наиглавнейшему праву — праву сильного он вернул себе власть, нераздельную, исполинскую власть. Новый доспех был на Кроне, лучше прежнего — тонкие золотые насечки украшали бесценную бронь булатную, сплетались плетенкой сложной из сотен солнечных свят-оберегов, двуглавый сокол-рарог пламенел на нагрудном зерцале. Другой сокол, прямо и хищно глядящий вперед, гребнем раскинул крылья на шеломе. Не прятался Крон, не таился — пусть все знают, что Великий князь впереди, что он среди войск своих — под огнем, под мечом, под стрелами.
Двум десяткам племенных царьков-титанов да нубийской рати приказал оборону по краям держать, прикрывать. Но отборные дружины сейчас должны были идти клином смертоносным — в брешь, в пролом, все сметая на пути. И не помогут тогда изменникам ни жидкий огонь, ни перуны громовые.
Крон сдавил бока жеребца, вытащил меч, вскинул вверх.
— За мной, браты!
Алое корзно за его спиной взвилось огромным крылом, как пламенем ярым полыхнуло — последний, победоносный бросок! И все сначала! Все!
А тем временем на Олимпе, в нижней светлице гостевого терема, что стоял невдалеке от Восточных ворот, тяжко, в мучениях умирал сын Крона, вечный тихий узник Айд-Полута. Ведуны-врачеватели всеми снадобьями потчевали, всеми отварами поили — бестолку. Отходил смиренный княжич.
— Дай хоть шелом сниму! — просил сидящий в изголовье слева Дон. — Полегше будет!
— Нет, брат, — сипел Аид, — не будет. Плохой вой из меня. Первый раз на битву шелом подаренный надел, на стену вышел… и вот. Дай хоть умереть в нем, не сымай.
Иззубренный дротик попал Аиду в неприкрытую шею, под ключицу. Только высунулся поглядеть на приступ. Да так и не увидал ничего, повалился без сознания, истекая кровью.
— Что тебе шлем этот, — твердил свое Дон, ерзавший, ждущий, когда ж в сечу, злой, — как брат скажу, Полута, не видать тебе чистого Ирия, никогда, не воем ты помираешь, так чего мучаешься!
— Замолчи! — оборвал Дона Жив. Взглянул грозно. Не воем… за такие слова у ложа умирающего не будет прощения. Совсем не умеет язык за зубами держать. Хотя и прав — послал бы Аид в нападающих хоть одну стрелу, полил бы их горючей водицей, рубнул бы хоть одного мечом — умереть бы ему тогда воем. Но не успел. А стало быть, не гореть ему на краде, обычай не велит, лежать ему в земле бедному.
— Все знаю, — еще тише просипел Аид, — не брани его, Жив, не ругай, правду он говорит — не воин я… — задохнулся, кровь потекла изо рта. Прислуживающая дева в белом платке ловко утерла чистой тряпицей губы, только тень руки скользнула по бледному челу княжича. А он уже силился новое сказать: — Обещайте, браты… на Скрытне меня схоронить. В колоду дубовую положите, шелома не снимая, медом тело мое залейте. А как война кончится с батюшкой, так свезите туда, в пещеру Дик-тейскую… Жив, ты знаешь.
Князь кивнул. Он сидел справа от умирающего. Надо было идти самому на стены, править оборону, готовить силы, приказы давать. Но не мог Жив бросить брата в такой тяжкий и злой час.
— Там ход есть дальний, глубокий, ниже хранилищ всех, ниже озерца черного с мертвой водой. Под ним трещина глубокая, кожи сказывают, нет дна ей до самого подземного царства. В ту трещину, в провал тот и сбросьте меня… во тьму и во мрак уйти хочу, мне в Велесовых пастбищах угодий не будет. Обещаете?
Аид попробовал приподняться. Капли пота выступили на меловом лбу, потекли на глаза мутные, уже нездешние. Голова в шеломе упала на подушки, захрипел, пузыри пошли изо рта пенные, кровавые.
— Обещаю, брат! — громко сказал Жив, сжал запястье умирающего, чтобы он почувствовал. — Как сказал, так и сделаем!
— Не сомневайся, — подвердил помрачневший, плачущий Дон. — Быть тебе владыкой того мира подземного, быть царем преисподней земной, коли тяжек тебе белый свет, коли небеса не пускают в себя!
Дон склонился, поцеловал Аида в губы.
— Во тьму хочу, — прошептал Аид, — простите, коль виновен в чем. И батюшку… простите!
Жив положил тяжелую руку на стекленеющие глаза, смежил веки. Но глаза снова раскрылись — невидящие, пустые, страшные. Тогда Жив коснулся личины шелома, медленно надвинул ее на остывающее лицо — сам поразился: обитатель черного вы-рия, бесстрастный и ужасный, лежал пред ним. Искусен был Волкан, зело искусен, будто провидел будущее, поднося подарок свой.
Горевать времени не было.
Братья поглядели друг на друга, вздохнули. Завтра, а то, и сегодня, любой из них может покинуть мир Яви — все бренно, особенно человек смертный. Но руки вешать не след.
— Ты к стругам возвращайся, — промолвил наконец Жив, — всех до единого веди сюда…
— Пожгут струги-то без охраны! — удивился наказу Дон.
— Без стругов обойдемся до поры до времени, без голов нет!
— Будь по-твоему, — Дон резко развернулся, пошел из светлицы, уже на выходе бросил через плечо: — все ты гонишь меня, видно, сам с отцом посчитаться хочешь? Боишься опережу я тебя?!
Жив не ответил.
Не успел младший брат опередить старшего. Крепить оборону не удалью надо было, а умом. Хоть и тянуло Жива в чистое поле, на сечу добрую, сдерживал он себя.
