Гарнизон и жители Полтавы боготворили своего коменданта и за глаза звали его ласково «Степаныч». Любой его приказ, пожелание, просьба исполнялись сразу и неукоснительно.
Раз он, посетив госпиталь, погоревал, что-де и пороху уже маловато, и ядра кончаются, хоть камней бы где раздобыть. И женщины решили «угодить Степанычу»: пошли по дворам и, взявши ломы и кирки, стали выламывать камни из-под сараев, амбаров и даже печей.
Все это было снесено к пушкам.
— Ай умницы, ай умницы… — радовался Келин.
А для женщин его радость была вдвойне приятна.
Коменданту спать приходилось урывками, многим казалось, что он вообще не спит. Он и глухой ночью появлялся на стене, проверял караулы.
— Не спите, ребята?
— Не спим, господин полковник. Вы-то поспали бы.
— Не спится что-то, — вздыхал комендант. — Пороху на неделю осталось, разве уснешь.
— Ничего, — утешали солдаты, — опять сходим на вылазку и свинца и пороху принесем.
— С вылазки много ли принесешь? Ружейный запас. А ведь нам пушки зело важны.
Перед утром едва прикорнул комендант в своей канцелярии, как со стены посыльный явился:
— Господин полковник, от шведского фельдмаршала барабанщик прибыл.
— Опять, — вздохнул Келин, подымаясь с лавки.
Он застегнул все пуговицы мундира, пристегнул шпагу, перед зеркалом надел шляпу, с осуждением скользнул взглядом по собственному изображению: «Хорош гусь. Одни глаза да нос».
Однако на стену взбежал бодро. Унтер Петрович, стоявший у пушки, жестом пригласил Келина к бойнице: сюда. Высунувшись из-под пушки наружу, лаял на шведа, стоявшего внизу, Картузик.
— Не переносит шведов, — виновато сказал унтер. — Картузик, нишкни.
Собака умолкла, отошла от бойницы. Полковник, приветствуя барабанщика, приложил два пальца к шляпе.
— Комендант Полтавы слушает вас.
— Господин комендант, фельдмаршал Реншильд предлагает вам почетные условия сдачи крепости. Всем будет сохранена жизнь, все будут хорошо накормлены.
— Но я уже отвечал фельдмаршалу, что у нас провианта более чем достаточно. Пороха полные погреба. Все, слава Богу, сыты.
— Но фельдмаршал считает, что вы понапрасну теряете людей.
— Передай, братец, фельдмаршалу своему, что мы теряем в восемь раз меньше, чем он. Я веду точный счет вашим и нашим потерям.
— Но фельдмаршал предупреждает, господин комендант, что, когда крепость будет взята штурмом, все будут лишены жизни.
— Спасибо, братец, именно поэтому мы и не сдадим города, дабы не стыдно жить было.
— Все? — спросил барабанщик.
— Все, все, братец. Ступай.
Барабанщик повернулся кругом и, ударив в барабан, пошел от крепости.
— Добро, — глядя вслед барабанщику, сказал унтер. — Сам себе играет, сам себе шагает.
— Да, трудно, видать, и шведу, — сказал Келин, — раз он то и дело барабанщика шлет. Крепость край надо, а тут мы упираемся. Что там с апрошами у них?
— Копаются, Алексей Степанович. К стене подбираются.
— Заряд не закладывали?
— Да нет вроде. Мы следим.
— А что охотники?
— Охотники молодцы, головы им поднять не дают. Ныне, сказывают, двух инженеров подстрелили.
— Я пройду к ним.
Келин прошел к охотникам, находившимся у стыка западной и юго-западной стен. Их он выделил с первого дня осады, точно определил задачу: выбивать у противника офицеров и всячески мешать подведению под крепость апрошей и подкопов.
Охотники берегли порох и никогда не делали промахов. Их очень ценил комендант и не пускал на вылазки.
— Вы у меня, братцы, на вес золота. А золотом не разбрасываются, — говаривал он, если кто-то из них начинал проситься на дело.
Келин добрался до охотников, поздоровался, спросил старшего из них:
— Ну что, Афанасьич, мне сказали, вы еще двух инженеров короля уничтожили?
— Так точно, Алексей Степанович, сняли двух.
— Как же вы определяете, который есть инженер, а который просто сапер?
— Чего проще, господин полковник, инженер лопатой-то брезгует, он больше с прибором возится или с чертежом. Вот и целься.
— Гм… верно, — усмехнулся Келин. — А я и не догадался.
— Нам бы самого короля, — мечтательно вздохнул Афанасьич. — Но он хитрый черт. Два раза приезжал, и оба раза дале выстрела держится. С мушкета не возьмешь, только заряд истратишь.
— Ну, что у вас нового?
— Сдается нам, Алексей Степанович, вот за тот бугор шведы заряд по апрошам натаскивают. Как стемнеет, видать, будут закладывать.
— Скажи об этом мушкетерам, пусть займутся. Да своих апостолов не вздумай пустить на дело.
— Ну что вы, Алексей Степанович, разве я нарушу ваш приказ.
— Знаю я вас. Только отвернись, — проворчал Келин и пошел со стены.
«Апостолами» он называл охотников потому, что было их в крепости всего двенадцать, как раз по числу апостолов. После обеда комендант вызвал к себе командира батальона мушкетеров капитана Волкова.
— Ты не догадываешься, Василий Иванович, чего это швед притих вдруг?
— Раз притих, Алексей Степанович, значит, что-то готовит.
— Готовит взрыв стены, а со взрывом наверняка новый штурм.
— Это как водится.
— Так вот, как стемнеет, возьми своих отчаянных и побывай в апрошах. Шума не поднимайте, действуйте кинжалами.
— Пленных надо?
— Приведите. Не помешает. Но главное — заряд, его давайте.
Едва опустилась, загустела весенняя ночь, как группа мушкетеров, бесшумно спустившись по веревочным лестницам, растаяла в темноте.
Келин стоял на стене, чутко прислушиваясь к стрекоту кузнечиков и другим звукам, доносившимся из степи. Прошло не менее получаса, когда шевельнулась лестница. Кто-то лез по ней.
И вдруг перед Келиным предстал казак с заткнутым ртом и выпученными глазами. За ним явился мушкетер.
— Вот, господин полковник, капитан велел вам доставить для беседы. А мне надо назад, там грузу много.
— Ступай, — сказал Келин мушкетеру и приказал унтеру: — Петрович, вынь у него пробку изо рта.
Когда унтер вынул кляп, Келин спросил пленного:
— Кто таков? Откуда?
— С Запорожской Сечи я, пан комендант, Егор Голопупенко.
— Что тут, под стенами, делал?
— Так нам велено под стены подкопы копать. Солдат шведских не велено трудить.
— Ну что ж, все правильно. Для изменников самая работа в земле рыться.
— Я не изменник, господин комендант, я не изменник, — взмолился казак, — то нас старшины принудили. Вот ей-Христос. Кошевой Костя забивал тех, кто против его был.
— И много вас таких «не изменников»?
— Да все, почитай, ропщут казаки, шо зря за Мазепой пошли. У короля голод великий, хлеба неделями не бывает, а если и дадут пшеницу, то солдаты сами ж и мелют ее вручную.
— Что ж с тобой делать? — сказал задумчиво Келин. — По закону казнить надо.
— Не можно казнить, пан комендант. Я все можу робыть, шо скажете.
— Ну что ж, будешь для пушек камень дробить, Голопупенко.
— Ой спасибо, ой спасибо, пан комендант. Я так радый, шо к своим попався.
— Петрович, вели пока запереть его в сарай, а то как бы он от радости назад к Мазепе не перебежал.
Едва запорожца увели, как полезли по лестнице мушкетеры, почти каждый с парусиновым мешком за спиной. Мешки складывали тут же. Последним явился капитан Волков, увидев Келина, доложил:
— Заряд под самую стену заложили, Алексей Степанович. Мы все вынули. Вот. — Он указал на кучу мешков. — Всё порох.
— Милый мой Василий Иванович, — схватил руку капитана Келин. — Теперь Полтава живет. Нам теперь пороху на целый месяц хватит. Фу-у, гора с плеч. Теперь хоть посплю спокойно.
— Вряд ли дадут, Алексей Степанович. Раз порох заложили, будет штурм.
В ту ночь, уходя к себе, комендант наказал дежурному офицеру:
— Как начнут штурм — разбудишь.
Он и не подозревал, что именно сегодня за многие бессонные, беспокойные ночи наконец-то отоспится вволю.
Штурм, согласно королевскому приказу, должен был начаться со взрыва стены. Атакующие должны сразу устремиться в пролом. Но взрыва не было, пролома — тоже. И штурм не начался.
И в то время, когда полковник Келин, укрывшись плащом, спокойно похрапывал на широкой лавке у себя в канцелярии, в штабе шведов король в бешенстве орал на своих генералов:
— Раз-зявы! Проворонить блестяще исполненный подкоп, подарить врагу столько пороху! Молчать!
Но никто и не пытался оправдываться или тем более возражать королю, все генералы были тоже расстроены случившимся. И обиднее всего, что и спросить за это было не с кого. Все устроители подкопа были вырезаны ночью русскими.
Стойкость полтавского гарнизона, успешно отбивавшего все штурмы, приводила короля в бешенство. В одном из разговоров со своим духовником Нордбергом Карл признался, что когда он возьмет Полтаву, то всех защитников изрежет на кусочки.
