Александр Артищев - Гибель Византии

— Храните в себе, как святыню бесценную слова апостола нашего Иоанна: «Духа Божия и духа заблуждения узнавайте так: всякий дух, исповедующий Иисуса Христа, пришедшего к нам во плоти, есть от Бога. Всякий же дух, который не исповедует Иисуса Христа, пришедшего во плоти, есть не от Бога. Это дух Антихриста, о котором вы слышали, что он придет, и теперь он есть уже в мире».

Не поддавайтесь искусу, братья мои и сестры, ибо Антихрист ложью соблазнит вас, чтобы ввергнуть отступивших от учения Спасителя в пучину вечного мрака и страдания!

Он набрал полную грудь воздуха.

— И для того, чтобы укрепиться в сердце своем, братья мои и сестры, мы вместе пропоём псалом, хвалу Премудрости Божией.

Он взмахнул руками и подьячие и мальчики-служки дружно затянули мелодию священной литургии. Им вторили голоса молящихся.

Литургия окончилась. Горожане с просветленными лицам расходились по домам. Но Филофей не мог уснуть до утра. Мысль о чудовищных испытаниях, посылаемых Господом его пастве, всю ночь напролёт мучила священника.

С восходом солнца решение, как сама истина простое и ясное, пришло к Филофею — он отправится на стены и вместе с воинством Христовым станет отражать врага. Пусть даже за всю жизнь ни разу не коснувшийся оружия, там он будет необходим: он будет причащать стоящих на пороге смерти, даровать утешение перед лицом Вечности, помогать раненым и ободрять надломленных духом людей.

И сейчас он шел к Морским стенам города, где вражеский десант на кораблях предпринял в тот день отчаянную попытку прорвать оборону.

У самой лестницы на крепостную стену возникла небольшая заминка: молоденький ополченец с прыгающими страха губами пытался не пропустить Филофея.

— Не надо туда ходить, святой отец, — горячо убеждал он, загораживая телом проход. — Там нехорошее место, там убивают.

— Не мешай мне, сын мой. Пастырь не должен покидать свое стадо.

Отстранив юношу рукой, придерживая полы сутаны и покряхтывая на каждом шагу, он медленно поднялся наверх.

Уже только по доносящимся с верхних площадок звукам нетрудно было предположить, что там и впрямь происходит нечто ужасное. Но все же открывшаяся перед глазами картина потрясла священника до глубины души.

Кровью было покрыто всё — и люди, и древние, немало на своем веку повидавшие камни. Местами зло и жарко полыхали коптящие языки нефтяного огня; воины плавали в густом пороховом дыму как призраки в тумане, иногда полностью исчезая в нем, чтобы через мгновение появиться вновь. Уши наполнились несущимися со всех сторон криками, стонами и звоном оружия; где-то невдалеке захлебывался в нескончаемом полувое-полухохоте какой-то помешавшийся.

Чумазые, покрытые копотью бойцы сшибались телами, кололи и рубили друг друга саблями, мечами и топорами — всем, что могло калечить и убивать. Мимо Филофея, громко визжа, пронесся чужеземный солдат, сжимая голову обеими руками. В то же мгновение невесть откуда прилетевший камень угодил в нее, расколов череп подобно ореху.

Священник вздрогнул, утер лицо ладонями, стряхнул с них кровяные брызги и желто-серые маслянистые сгустки. Как подрубленный он рухнул на колени и обратил к небесам лицо в полосках налипшего мозгового студня.

— Боже, всемилостивейший Боже, — шептал он в полузабытьи. — Как можешь Т ы допускать т а к о е?

Чья-то мускулистая рука схватила его за ворот сутаны и рывком поставила на ноги.

— Что, поп, тебе это в диковинку? — орал в самое ухо латник с багровым перекошенным лицом.

— Не узнаёшь? Ха! Да ведь это тот самый ад, которым ты нас давеча стращал. Погляди, как бесы пытают грешников, жарят их в огне, шпарят кипятком, отсекают им руки и ноги. Погляди!

Он густо захохотал и ткнул рукой прямо напротив себя.

— А вот и новоявленный Спаситель!

В двух десятках шагах от них громадного роста инок отбивался от обступивших его турок. Истошно вопя, монах молотил врагов по головам тяжелой палицей, отбрасывал их прочь, как малых детей.

— Вот она, доблесть во Христе! Держись, долгорясый, я спешу к тебе!

Латник обоими глазами сумасшедше подмигнул Филофею, оттолкнул его в сторону и вобрав голову в плечи, быстро побежал вперед.

Филофей всхлипнул и попятился к стене. Внезапно сзади цепкие руки схватили его, в нос ударила струя чесночной вони. Священник рванулся, но турок держал крепко, и не устояв на ногах, они оба покатились по земле. Оставив в чужих пальцах добрый клок сутаны, Филофей высвободился и не помня себя от ярости и отвращения, вцепился ногтями в лицо врага. Тот завопил, завертелся ужом, пытаясь увернуться, но было поздно. Пальцы Филофея, как когти хищной птицы, жадно шарили по лицу чужака и наткнувшись на глазницы, глубоко погрузились в них.

Отчаянный предсмертный крик оглушил его. Священник стряхнул с себя разом ослабевшие руки и поднялся во весь рост.

— Ты видишь, Господи…., - бормотал он, шатаясь и жестикулируя, как пьяный.

— Ты видишь всё…. Ты жаждешь крови, жаждешь жертв…..Я понял, я иду к тебе. Прими душу раба твоего…..

Он споткнулся о тяжелый двухлезвийный топор, нагнулся, с неожиданной легкостью поднял его и держа топорище обеими руками, как рукоять креста, высоко воздел его над головой.

— Умрем за веру Христову!

Он побежал в самую гущу схватки, готовый обрушить оружие на голову первому встречному.

— Вперед, к царствию Небесному!

Расположение фигур на шахматной доске не было благоприятным для Караджа-бея. Это угнетало пашу, хотя прибыл он к визирю для того, чтобы скоротать время. Подобно многим прочим, бей не любил проигрывать; неудача, пусть только за игорным столом приводила его в дурное расположение духа. В глубине души он уже примирился с разгромом и сейчас подыскивал лишь удобный предлог, чтобы отложив до середины уже сыгранную партию, приступить к истинной цели своего визита.

— Паша сегодня не в духе? — осведомился визирь, убирая с доски еще одну фигуру противника.

Тот покривился с досады, невольно провожая взглядом поверженного всадника, затем принял невозмутимый вид и медленно кивнул головой.

— Мы можем продолжить игру в более подходящее время, — предложил советник султана.

Караджа-бей жестом выразил согласие.

— Я не отказался бы узнать причину твоей задумчивости, паша.

— Я смущен выбором, стоящим передо мной.

— Выбором? Не понимаю. Поясни твои слова.

— В то время, когда наш повелитель принял окончательное решение перенести свою столицу из Эдирне в Константинополь, мне пришла в голову некая мысль.

Визирь неопределенно хмыкнул. Тогда многим царедворцам приходили в головы самые разные мысли, что легко читалось в их словах и поступках. Некоторые даже серьёзно хворали от них. Однако, нелишне будет выслушать пашу, откровениями такого рода пренебрегать не следует.

— Я слушаю тебя.

— Нам хорошо знакомо коварство византийцев и потому нетрудно было бы предположить, что враги непременно воспользуются заложником, в течении ряда лет бережно охраняемого ими.

— Ты говоришь о принце Орхане?

— Да, мудрейший. Используя тайные лазейки, они наверняка попытаются вывезти его за пределы города и перебросить к берегам Леванта. Там он, пользуясь именем и славой своих предков, заручится поддержкой эмира Карамана, нашего исконного недруга. Во владениях Ибрагим-бея, еще не так давно за непокорство разоренных повелителем нашим, султаном, он быстро наберёт себе войско…..

Визирь прервал его.

— Сказанное тобой не новость ни для меня, ни для кого-либо ещё, посвящённого в тайны верховной власти. Подобные намерения вынашиваются неприятелем давно и мы по мере наших сил препятствуем их осуществлению.

— Это так, мудрейший. Но не лучше ли от защиты перейти к наступлению?

— Мне казалось, паша, что мы отложили недоигранную партию, — с иронией в голосе произнёс визирь. — Или я ошибаюсь?

— Наверное, я неудачно выразился, — смешался бей. — Просто шахматное поле всегда напоминало мне поле битвы.