«Вот и все», — сказал секретарь суда. Он спешил уйти, забыть. Чего стоят речи женщины, осужденной за колдовство? Ничего, меньше, чем ничего. Пустословие. Такие женщины везде видят зло. Для них это естественно. Секретарь знал, что он был привязан к Корнелии, и маленькая желтая птичка, которую он принес в день ее смерти, — Корнелия улыбнулась — обеспечит ему прощение, спасение. Он спешил унести с собой эту уверенность, за которую он будет цепляться до конца своих дней. Секретарь поднялся, с шумом собрал бумаги, письменный прибор. Он хотел намекнуть судье, что пора расходиться. Занавес упал, и ничего больше не произойдет. Ничего никогда. Однако надо было спешить. Если она скажет еще хоть слово, одно-единственное…
В общем, много времени они не потратили. Была с ее стороны попытка сопротивления, но тюремное одиночество и один только вид палача сломили ведьму… Дело порешили быстро и легко. Быть может, слишком легко. Однако основное было сказано: шабаш, постыдный промысел. Другие заставили бы ее назвать сообщников. Но, может, на нее больше не напирать? Ведь все это происходило в других краях, других городах. Не лучше ли счесть, что этой казнью Рибемон заплатил свою десятину и очистился, омылся? Зачем напирать, ставить честных людей в затруднительное положение? Создан будет прецедент, который удовлетворит всех. Как и бывает в подобных случаях, дочь Жанны, Мариетта, про которую говорят, что она «очень милая», в бегах. Ее поймают. Здесь ли, в другом месте. Все они кончают одинаково. Все. Единственная деликатная проблема заключается в том, что зло все-таки не выкорчевано. Кажется, что оно возрождается из пепла, растет и множится. Это порождает страх, но и успокаивает. Разумеется, такое происходит, чтобы люди добра не теряли бдительность, чтобы они получили доказательство. (Но доказательство — Иисус Христос, а не дьявол, — говорит себе Жан Боден, немало поразмышлявший над Библией. — Хотя правду сказать, эти тексты… Столько противоречий, толкований, меж тем как тут, перед ним, живое существо, которое видело, прикасалось к человеку в черном…) Боден не мог решиться расстаться с Жанной, дать ей исчезнуть в небытии. Конечно, ему стоило лишь захотеть, и он примет участие в других таких процессах и столько раз, сколько ему заблагорассудится, но испытание оказалось слишком тяжелым для его здоровья. К тому же потерянное время, усталость… Что он может еще отсюда вытянуть? Что окончательно (как говорил секретарь суда) убедило бы его в реальном существовании дьявола, если признаний Жанны недостаточно? В свободном приятии некоторыми людьми зла, если и после ее торжественных заверений у него остались сомнения?
С отчаяния (он понимает, что все сказано, ничего не остается делать и нужно уходить) Боден спрашивает:
— Вы нарушили условия сделки?
— Сделки? — тупо повторяет Жанна. Сообразив в свою очередь, что все кончено, она погрузилась в полудрему, пришла в подавленное состояние.
— Сделки с дьяволом… с человеком в черном. Сделки, закрепленной кровью.
— Сделки не было, — также тупо произнесла Жанна, — не было…
— Вы хотите сказать, что не было письменного документа?
— Не было сделки.
«Ну и что это меняет?» — дрожа от нетерпения, возмущается про себя секретарь суда. Что с того, если не было сделки? Это как брак без венчания; люди-то все равно живут друг с другом. Чего ради эти двое упрямятся? Судья показался вдруг секретарю суда подозрительным. Может, он сам колдун? Такое терпение, такие непривычные вопросы. Теперь, когда дело сделано, он продолжает допрос, словно пытается выведать у осужденной тайну. Говорят, некоторые колдуньи умеют делать золото? Не эту ли таинственную формулу искал мэтр Боден? Это, разумеется, все поставило бы на свои места. Секретарь подходит поближе. Но как можно разобрать что-нибудь в этом лихорадочном шепоте?
— Но должно бы быть какое-то обещание, заклинание, какой-то момент, с которого вы поняли, почувствовали, что принадлежите дьяволу?
Он хватает ее за плечи, встряхивает; безжизненное, словно мешок, тело Жанны поддается; она глядит блуждающим взором, на губах, как у загнанного животного, выступает пена; вид у нее жалкий, но Бодену ее не жаль.
— С какой минуты вы взяли сторону зла?
Да понимает ли она? В ней, на первый взгляд беспомощной, поднимается волна неприятия — это последняя, чисто инстинктивная попытка неповиновения.
— Да поймите же, как только вы осознаете, с какого момента встали на путь зла, вы сможете все переиграть. Если вы свободно приняли зло, сегодня вы можете свободно от него отречься. До самого конца вы пользуетесь свободной волей. Вы еще можете спастись, отвергнуть свою жизнь, преобразиться в одно мгновение. Вы…
Понимает ли она его? Понимает ли она его? Жанна по-прежнему качает головой, как бы говоря «нет», но, возможно, причиной тому его чересчур ученые слова? В отчаянии он ищет более простые.
— Вы ведь завлекли человека в черном в церковь со злокозненными намерениями? Иначе почему именно в церковь? Вы хотели оскорбить, задеть Бога?
— Я хотела увидеть… — хрипло сказала она.
— Увидеть что?
— Увидеть, что будет, если… Но ничего не произошло. Ничего не происходило и когда мы топили в пруду детей. И когда мы ходили на шабаш и топтали ногами крест, тоже ничего! И когда отравленные мною умирали, ничего! Никаких угрызений совести, никакого чуда, ничего!
Она слегка возвысила голос, и секретарь суда в испуге попятился к двери.
— Неправда, — закричал Жан Боден.
С диким воем, в судороге как бы увлекая его за собой, она подступала к Бодену, в головокружении чувствуя, что сейчас сгинет, но не одна, а с ним вместе…
— Нет сделки с дьяволом и никогда не было! Ничего нет, ничего!
Жанна сейчас упадет на паркетный пол в страшных конвульсиях, с пеной у рта, и с ее губ сорвется что-то нечленораздельное. Секретарь суда жестом подзовет двух стражников и духовника, который беспрестанно крестится и шепчет: «Господи, Господи!» Жанну сожгут на следующий день. По настоянию мэтра Жана Бодена, королевского прокурора по Лаонскому судебному округу, в каком бы то ни было смягчении приговора ей будет отказано. Он воспротивится, когда более милосердные местные судьи выскажутся за предварительное удушение. Можно ли проявить излишнюю жестокость, имея дело с таким отвратительным существом? Позднее, в своей «Демономании», перечне ужасных злодеяний ведьм, он с охотой будет описывать пытки и способы морального воздействия, какие подобает использовать против этих чудовищ, которым он предрекает муки ада. К любому средству можно прибегнуть, чтобы подвести их к признанию в своих преступлениях. Его рвение не будет знать границ, но ни одно из сотен зарегистрированных признаний не заглушит тревоги, в которую повергла Бодена безвестная Жанна Арвилье, давно мертвая и позабытая.
Но все это потом, пока же осужденную выносят из залы и сооружают костер. Жан Боден, королевский прокурор по Лаонскому судебному округу, остается один, наедине со своим поражением.
©
Перевод на русский язык В. Каспарова. 1991Распространение такого явления, как колдовство, строго ограничено во времени. Оно зарождается в конце XV века и, развиваясь скачкообразно, зная периоды расцвета и периоды отката, завершается к 1680 г. Разумеется, можно привести значительно более ранние (первая колдунья, сожженная именно за колдовство, погибла в 1275 г.) и более поздние примеры (М. Гарсон сообщает о расправе над так называемым колдуном в 1915 г.; подобные случаи имеют место и по сей день). Однако как массовый феномен, проникающий в повседневную жизнь, колдовство имеет чуть более чем двухвековую историю, и три мои героини жили как раз в это время.
Вопреки часто встречающемуся мнению, колдовство, эта созидаемая в течение двух веков настоящая церковь, поклоняющаяся Князю тьмы, вовсе не величественный обломок средневековья, не случайно уцелевшее мрачное строение, постепенно подтачиваемое Возрождением, а новое явление, навязчивая идея, оригинальное порождение именно этой эпохи, причем порождение, обусловленное множеством факторов.
Чтобы снять вину со средневековья (а ведь существуют данные, свидетельствующие о полном отсутствии каких бы то ни было протоколов подобного рода), достаточно бегло рассмотреть точки зрения на колдовство наиболее видных авторитетов того времени. Разве уже в VIII веке святой Бонифаций Английский не заявлял, что христианину не следует верить в ведьм и оборотней? В IX веке святой Агобар, епископ Лиона, также обличал нелепость веры в то, что колдуны способны воздействовать на время. В XII веке Иоанн Солсберийский говорил о шабаше как о расстройстве воображения, и, чтобы не ходить далеко, канонический закон «capitulum Episcopi» ясно высказывался о несовместимости веры в ведьм с христианством.
