– Выберешь, какая понравится, – скупо показал жестами верящий только в себя вьетнамец и начал смотрины.
Я вытащил видеокамеру.
«Змей, – подумал тогда,- можно вставить, при случае, в любой сюжет о политиках или крупных бизнесменах. Особенно если они в куче. Горные и просто козлы, а также дерущиеся ишаки ложились под эту тему идеально. Хотелось чего-то новенького и животрепещущего».
Между тем, таких кобр, как та, что пошла ко мне, оказалось несколько. Все похожие, но по характеру разные. Сами черные, в полумраке дома, с блекло-желтым подбрюшьем, они стремились куда подальше, не особо разбираясь в направлениях.
Одна сразу встала в стойку и начала бросаться в стороны, шипя от злости. Наверное, самка. Две другие выворачивались на полу, расходясь в разные стороны. Они были относительно небольшие – метра полтора-два. Упругие и самодостаточные.
Та самая, что смотрела, вдруг поползла прямо на меня. В видоискателе камеры они все сначала казались дальше, чем были на самом деле. В реальности оказались метрах в трех. В долю секунды я взлетел на стул, прикидывая по ходу, что стол выше.
Вьетнамец меланхолично схватил двух тварей за хвост, а на третью наступил. Кобры пытались уйти, но он балансировал и держал их крепко, переплетая. А затем, вывернувшись, вдруг поднял пару и бросил, держа, на стол – прямо передо мной. Он дал мне поснимать их с разных сторон и вновь спросил:
– Какую выбираешь?
Мне было все равно. Твари все на одно лицо. Только размеры разные. Парень затолкал двух кобр в мешок, а третью на весу вынес на улицу. Держа ее за глотку с раскрытой пастью, ножом, вживую, вскрыл сверху донизу, как расстегиваемый замок. Я на секунду почувствовал себя защитником животных, но передумал.
В поставленный внизу большой стеклянный бокал шустро потекла кровь. Красная и густая. Затем парень пальцами вырвал ей сердце и бросил в тарелку.
Еще через несколько минут, когда вся кровь стекла, вьетнамец, как чулок, снял кожу, отрубил ножом зубастую оскаленную голову и промыл змею в тазике с водой…
Он жарил ее порубленное мясо на открытом огне, играючи. И вскоре мы вместе сидели за столом и в стакан крови кобры доливали рисовую водку.
Вьетнамец показывал, поднимая большой палец вверх, что такая смесь – натуральная виагра и естественный тонус. Это был аргумент.
Я на секунду замешкался и выпил. Затем, опять же под водку, хлопнул ее сырое сердце и насел на мясо, похожее на рубленую свинину.
Ночью мне снились кобры и женщины, ползущие на меня в едином строю. Упругие и черные. И я, окруженный, не мог нащупать спасительный стул. И кричал им: мол, не верьте в байки о тонусе.
А они ползли, гадины, и не слушали.
Хорошо, когда можно проснуться. В соседнем номере, сдаваемом, судя по всему, на почасовой основе, извивалась и стонала, отрабатывая свое, профессиональная вьетнамка.
«А насчет тонуса он не соврал, – подумал я, ощущая боевую готовность. Беспощадную, но бессмысленную. – Жить буду…».
(РОССИЯ, 2007)
Пока живут те, кому что-то пообещали, подрастают другие, кому уже обещают, чтобы родить тех, у кого еще все обещания впереди.
– Законы, конечно, несовершенны, но у нас пока нет других законов, – вздохнул чиновник и направил меня дальше.
– У американцев демократия уже 200 лет, а у нас десятилетия. Через 200 лет и у нас что-то будет, – успокоил другой и направил меня дальше.
– Я же с вами культурно разговариваю, а вы начинаете… – пожурил третий и направил меня дальше.
– Ваше право, жалуйтесь, – демократично подсказал четвертый. И тоже направил меня дальше.
И я понял, что управляемая демократия – это когда посылают так же, как и раньше.
И – туда же.
Но – на «Вы».
(2007)
Право на передвижение на своей машине именно и только в Косове за пятьдесят евро я возьму в рамочку как сувенир. Все равно скоро эта территория будет отдельной страной. Она уже де-факто- отдельная.
Со своей полицией, институтами непризнанной государственной власти, флагом, развлечениями, телевидением, университетом, памятниками погибшим боевикам (или бойцам) Армии освобождения.
Кавалькада машин молодоженов и их родственников с развевающимся двуглавым орлом красного албанского флага проскочила так быстро, что я не успел их снять, но это не имело значения. Как не имело значения мое мнение или представление об этом крае – плодородной равнине, возникшей внизу, сразу после крученых гор Македонии.
Здесь уже все албанское, и люди, живущие на этой земле, похоже, не мыслят себя в Сербии или с сербами.
Это факт. И уже исторический.
Сами косовары говорят, что их правительство номинально, марионеточно, и всем управляют международные силы миротворцев. Их присутствие действительно ощутимо повсюду. Джипы, военные машины, парни то с итальянским, то, кажется, с литовским флагом на рукавах под бронежилетами. Но то, что в реалиях – это уже бесповоротно отдельная страна, хотя и не провозглашенная, очевидно.
Их границы – настоящие. С косовскими пограничниками и таможенниками, и на въезде и на выезде. Город мирно патрулируют албанские полицейские, следящие за порядком, мелкие и средние бизнесы бурлят. И такое количество современных бензоколонок на квадратный километр в Европе я видел далеко не везде.
У них еще нет своей валюты, потому что как бы нет государства. В Косове ходит евро. Но вечером в центре Приштины они устроили грандиозный концерт местных певцов в присутствии своего премьера с тысячами молодых косоваров-албанцев. Над импровизированной эстрадой висел портрет какого-то человека и короткий лозунг. Я подумал, что этот лозунг – что-то в духе «мы победим» и весь большой концерт связан с какими-то национальными праздниками или юбилеем. Но оказалось, что все это довольно расслабленное и попсовое, почти народное гуляние было в честь албанского генерала, который находится под судом международного Гаагского трибунала за военные преступления против сербов, а лозунг провозглашает, что участники концерта «с ним».
Признаться, я и не знал, что в Гааге судят не только сербов.
Те, с кем я говорил (а там проблема с языками), совсем не собираются в Великую Албанию и хотят жить отдельно от «метрополии». Кто-то из грамотных привел мне аргумент сосуществования независимой Германии и Австрии. Мол, и там, и там, в сущности, немцы… Так и они видят себя вне Албании. Во всяком случае, пока.
Уехавших и сбежавших из Косова албанцев сегодня в три раза больше, чем тех, кто сегодня здесь живет. Они говорят о репрессиях со стороны сербов точно так же, как сербы – о них. Слишком свежи еще утраты и неприязнь. Но люди спешат по своим делам на улицах или играют в футбол, до слез болея за свою команду на огражденном поле близ нарисованного маслом большого стенда с портретами трех молодых людей в камуфляже. Погибших, как все они считают, за их независимость. Памятники таким погибшим, с цветами, разбросаны по всей территории края.
Я не сомневаюсь, что на севере, в районе Митровицы, где жили и живут сербы, есть разрушенные православные храмы. Не поехал туда, чтобы не влететь с камерой и туристической визой под арест и депортацию. Слишком много военных миротворцев вокруг, чтобы лезть в этническую зону без согласования.
А в самом центре Приштины стоит недостроенный большой православный собор, который уже никогда не достроят, потому как нет прихожан. И полицейские неподалеку, возможно, не случайно следят в округе за порядком.
Я видел людей, которые хотят мира и жить, не оглядываясь. И, собственно, уже живут. И строят кафе, мотели, торговые центры и свои бизнесы. Непонятно, на какие, но, скорее всего, «черные» деньги. Безработица большая, но и налогов почти нет. И напряженности на улицах тоже.
Они не сидят, как мне казалось до приезда сюда, в нищете и жалобах, на подачках международного сообщества, словно вечные палестинские беженцы.
И даже приглашают приехать специально в Косово, чтобы снять фильм о том, что здесь происходит, пообещав встречи и интервью с кем я захочу, не навязывая…
Я бы сделал, но кто возьмет? Без заказа сверху. Думаю, что без политики еще долго будет трудно рассказывать о тех, кто жил и живет на этой земле.
Без политики – их как бы и нет.
А они есть.
(ВЬЕТНАМ, 2007)
Шесть дней, не считая долгой дороги в частном самолете, мы ели за одним столом и передвигались общей небольшой группой. Когда всех знакомили, ее представили как подбрюшье к банкиру. Типа, «и сопровождающие их лица».
Но затем я ни разу не слышал ее голоса. Вообще. Они даже друг с другом не разговаривали.
Остальные, собственно, тоже. Слушали, почти привстав, что говорит главный. О жизни, о мире, о Боге, о достоинстве и достоинствах.
В последний день, уже в Сайгоне, хотя он уже давно и называется Хо-Ши-Мином, возвращаясь из плутаний по городу, я вдруг увидел знакомую пару в большом фирменном магазине. Она буквально металась, сгребая на прилавок разную дребедень с пришитыми лейблами. Пачкой.
