Стрела прошла через правый глаз, голову всадника ударом откинуло назад. Меч упал, кобыла замедлила шаг и растерянно остановилась шагах в четырех от Хука.
Лучники разразились торжествующим криком. Мертвый всадник медленно свалился с седла, мягко скользнув вбок и внезапно обрушившись на землю грудой доспехов.
— Уведи лошадь, — велел Ник Хорроксу.
Подойдя к трупу, он вытащил стрелу из разбитой глазницы, чтобы снять с шеи всадника толстую золотую цепь, — и замер. На цепи висела подвеска — толстый, оправленный в серебро диск из белоснежной слоновой кости, на котором красовалась фигурка антилопы, вырезанная из черного янтаря.
— Дурак. Глупыш-несмышленыш… — Хук снял с мальчишки слишком большой для него шлем и взглянул в искалеченное лицо сэра Филиппа де Руэля.
— Совсем малец! — удивился Хоррокс.
— Мелкий глупыш, вот он кто, — ответил Хук.
— А что он тут делал?
— Смелость показывал, прах его побери.
Хук снял с Филиппа тяжелую золотую цепь и подошел к тому месту, где мальчишка вглядывался в груду тел. Там, поваленное на два чьих-то трупа, лежало тело в пропитанном кровью налатнике — на ярко-алом фоне Хук с трудом разглядел контуры двух алых секир. Горло под откинутым шлемом было рассечено до самого позвоночника.
— Он пришел искать отца, — бросил Ник Хорроксу.
— Ты-то откуда знаешь?
— Знаю. Дурак несчастный. Просто пришел искать отца…
Хук швырнул подвеску в мешок, выбрал стрелу с тонким наконечником и повернулся к английскому строю.
Король в зазубренном шлеме и в налатнике, рассеченном ударами вражьих клинков, взбирался на своего белого мерина, чтобы лучше видеть врага. На дальнем конце поля, позади бредущих к лагерю остатков французского войска, Генрих разглядел третий полк французов с поднятыми пиками. И напомнил себе, что у английских лучников кончились стрелы.
Гонец принес известие о том, что французы напали на обоз, и король обернулся в седле, чтобы оглядеть войско. Сотни воинов сторожили французских пленных, которых явно было больше, чем латников в его армии. Генрих окинул взглядом строй: там, где в начале битвы стояло девять сотен латников, теперь осталась лишь тонкая шеренга — слишком многие из латников и стрелков, захватив в плен французов, ушли их стеречь. Кое-кто из лучников, правда, вышел в поле собирать стрелы. Король одобрительно кивнул, хоть и знал, что набранных стрел все равно не хватит на всех коней третьего полка. От Генриха не ускользнуло, что какой-то безумец француз вздумал напасть на лучников. Поморщившись от криков, которыми стрелки встретили гибель смельчака, король вновь обратил взор к армии.
В войске царил беспорядок. Генрих знал, что стоит врагу пойти в атаку — строй выправится, однако сейчас в тылу у англичан оказались сотни пленных, годных в битву. Хотя у них отобрали шлемы и оружие, им ничего не стоило напасть сзади: руки связаны не у всех, свободные запросто развяжут остальных, и сотни врагов бросятся на опасно поредевший строй англичан. С теми французами, что грабили сейчас лагерь, можно было подождать: главное — отбить третью атаку французских рыцарей, а для этого понадобится каждый клинок его немногочисленной армии. Как бы долго ни пришлось врагам пробираться верхом через устланное трупами поле, рано или поздно они его одолеют, и длинные вражеские пики ударят в англичан. Генриху нужны были воины.
А воины смотрели на короля, прикрывшего глаза, и понимали, что он возносит молитву к своему суровому Богу, который до сих пор спасал английскую армию. Генрих молился о том, чтобы Божье милосердие не иссякло, и пока он шептал молитву — ответ пришел сам собой. Ответ настолько удивительный, что на миг король замер. Затем, напомнив себе, что с ним говорил сам Господь, Генрих открыл глаза.
— Убейте пленных, — приказал он.
Латник из ближайшего окружения воззрился на короля, подозревая, что ослышался.
— Государь?..
— Убейте пленных!
Тогда пленники не смогут напасть на англичан, а стерегущие их воины отправятся на битву.
— Убить пленников! Всех! — крикнул Генрих, рукой в латной перчатке указывая на пленных врагов. Кто-то из латников наскоро прикинул — французов захватили около двух тысяч. Генрихов жест указывал на них всех. — Убить! — повторил король.
Французская орифламма призывала к беспощадности. Значит, пощады не будет.
Пленные должны умереть.
* * *
Сеньор де Ланферель мрачно бродил позади английского строя. Окинув взглядом восседающего на коне Генриха в побитом шлеме, он отвел глаза и вдруг увидел герцога Орлеанского, племянника французского короля. Пленного герцога в окровавленном налатнике держал за руку лучник в одежде с королевским гербом. Юный Орлеан, всегдашний красавец и умница, теперь выглядел понурым и больным.
— Мессир… — Ланферель опустился на одно колено.
— А вы из-за чего? — убитым голосом спросил герцог.
— Грязь, — ответил Ланферель, поднимаясь.
— Боже мой. — Юноша содрогнулся — вряд ли от боли (тяжелых ран ему не причинили), скорее от стыда. — Алансон погиб. Бар и Брабант тоже. И Сане.
— Архиепископ? — переспросил Ланферель, которого смерть князя церкви поразила больше, чем гибель трех самых высокородных герцогов Франции.
— Его просто выпотрошили, Ланферель. Выпустили кишки. И д'Альбре погиб.
— Коннетабль?
— Погиб, — подтвердил герцог. — Бурбона взяли в плен.
— Боже милостивый, — выдохнул Ланферель, потрясенный отнюдь не известием о гибели коннетабля Франции и пленении герцога Бурбонского, победителя Суассона, а зрелищем того, как к герцогу Орлеанскому подводят маршала Бусико, лучшего воина во всей Франции.
Бусико, глянув на Ланфереля и герцога, покачал седой головой.
— Похоже, мы просто обречены на английское гостеприимство, — буркнул он.
— В прошлый раз меня содержали вполне прилично, — заметил Ланферель.
— Вам что, собирать выкуп второй раз? — потрясение спросил Бусико. Его белый налатник с алым двуглавым орлом запятнался кровью, отполированные прошлой ночью доспехи покрывали царапины и грязь. Маршал сокрушенно оглядел остальных пленных. — И каково там?
— Кислое вино, неплохое пиво, — ответил Ланферель. — И дождь, разумеется.
— Дождь, — горько повторил Бусико. — Он-то нас и погубил. Дождь и грязь.
Маршал с самого начала был против того, чтобы вступать в битву с войском Генриха: английских лучников он опасался при любой погоде. Пусть себе бредут в Кале, говорил он тогда, а французам лучше бросить силы на отвоевание Гарфлёра. Однако юные горячие герцоги вроде Орлеана настояли на битве.
Бусико ощутил прилив желчи и острое желание обрушить обвинения на герцога, но сдержался.
— Климат, значит, в Англии неприветливый, — вместо этого произнес он. — А женщины?
— Женщины наоборот, — ответил Ланферель.
— Без женщин не обойтись, — заметил маршал Франции, разглядывая пасмурное небо. — Сомневаюсь, что Франция соберет нам выкуп, скорее придется торчать в Англии до смерти, надо же будет как-то проводить время.
Ланферель подумал о Мелисанде — где она сейчас… Ему вдруг безудержно захотелось ее увидеть, перемолвиться словом. Однако рядом сновали лишь незнакомые женщины, разносящие воду раненым. Священники обращались к воинам с последним утешением, лекари склонялись над изувеченными бойцами, перерезали пряжки доспехов, снимали покореженную сталь с размозженной плоти и придерживали умирающих, заходящихся в агонии. Увидев одного из своих бойцов, Ланферель предоставил герцога и маршала их стражам и, подойдя, склонился над латником, левая нога которого была чуть не полностью разрублена ударами топора. Кто-то перевязал бедро тетивой, но из разодранной раны все равно сочилась густая кровь, выплескиваясь с каждым ударом пульса.
— Сочувствую, Жюль, — сказал Ланферель. Латник мотал головой из стороны в сторону, кровь из закушенной губы капала на под бородок. — Ты не умрешь, — пообещал Ланферель, зная, что говорит неправду.
Заслышав яростные крики, он повернул голову и не поверил своим глазам. Английские лучники убивали пленных. На миг Ланферель заподозрил, что лучники сошли с ума, однако тут же разглядел, что ими командует латник в одежде с королевским гербом. Пленники, хоть и со связанными руками, пытались бежать. Стрелки их настигали и перерезали горло кинжалом, к месту бойни бежали новые лучники с ножами наготове. Кто-то из латников оттаскивал пленных в сторону, не теряя надежды поживиться с выкупа. Самых знатных и ценных пленников — вроде маршала Бусико и герцогов Орлеанского и Бурбонского — ограждали от расправы, остальных же безжалостно убивали. Ланферель понял: английский король боится, что при наступлении третьего полка пленники нападут с тыла, и потому приказал их перерезать. Такое решение, хоть и здравое, поразило француза. Увидев приближающихся лучников, он потрепал своего бойца по плечу.
