— Но будет же темно. Ночь, — заметил Сфенг.
— Верно. Но ты забыл, что в городе от бартабов будут пожары, они осветят верх стены и бойницы. Стреляйте по бойницам. Стреляйте, повторяю, густо. Не ждите, когда в бойнице кто-то высунется. Тут уж я со своими воинами кинусь к стене, и по веревкам мы вскарабкаемся на стену. Потом пробиваемся к воротам и открываем их. Ты, Сфенг, должен точно засечь, когда мы очутимся на стене, и мигом прекратить стрельбу, чтоб не перебить своих. Понял? Наставь лучников строго: бить только по бойницам и после сигнала трубы уж больше не стрелять. Трубача держи под рукой. Я открываю ворота, а там в дело вступают меченосцы во главе с Яном. Ян, убивать только сопротивляющихся, кто сдается в плен, того не трогать, это уже наша добыча.
— Но ведь будет ночь, как различишь, где свои, а где чужие? — спросил Ян.
— Начнется стрельба, тут же все приготовившиеся к нападению повяжут головы убрусами, так будет в бою отличен свой. И чтоб нам не путаться, твои, Монго, не вмешиваются.
— Хорошо, — сказал адмирал столь поспешно, что было ясно, ему это по душе — не участвовать в бою.
Казалось, все предусмотрели на совете, все распределили, кому где быть, что и когда делать. Забыли только об одном участнике — о Херсонесе, а точнее, о его защитниках.
Едва приступили к выгрузке с галеры катапульт, как из города прилетели одна за другой горящие бартабы. Одна из них рассыпалась на берегу и обожгла лишь нескольких воинов, но вторая угодила прямо на верхнюю палубу адмиральской галеры и подожгла ее.
В одно мгновение галера превратилась в огромный костер. Матросы прыгали в море. Но гребцы, прикованные к скамьям, так там и остались. Поднялся почти звериный крик и вой заживо горевших людей. Но вскоре и он оборвался. Из воды вылезли на берег спасшиеся матросы. К пылающей галере и близко нельзя было подойти, таким от нее несло жаром.
К Монго подошел капитан галеры с обгорелой бородой, обожженным носом, молвил хрипло:
— И кто ж я теперь?
— Болван, — сказал Монго, — оставался бы с гребцами. Твиндек[114] успел открыть?
— Какое там. Я был на корме, откуда спускали катапульты. Палуба сразу вся огнем взялась.
— Значит, и там все сгорели?
— Выходит, так.
— Ну вот, — повернулся Монго к Мстиславу. — Более ста гребцов как корова языком слизнула. Вот и в сражении так же. Как галера начинает тонуть, о гребцах ни одна собака не вспомнит. Ну ладно, которые на веслах, они прикованы, с ними некогда возиться, но те, что в твиндеке взаперти сидят, их же можно выпустить. Так и про них забывают.
— Что уж о гребцах сокрушаться, — вздохнул красномордый. — Судно жалко, только что построенное, одно лето и ходило.
Однако потеря галеры явилась для осаждающих хорошим уроком. Теперь для выгрузки другие галеры подходили к берегу за мысом, где их почти не было видно из города и где они были недосягаемы для крепостных катапульт.
Пришлось отменить и дневную передвижку метательных машин, потому как из крепости начинали сразу усиленно обстреливать машину камнями и бартабами. И сжигали машину или разбивали.
Сожгли и шатер княжеский, что почему-то развеселило Мстислава. Глядя на смеющегося князя, Сфенг удивленно спросил:
— Ты чего, Мстислав Владимирович?
— Нет, ты представь себе, воевода, если б бартаба прилетела туда, когда мы там совещались. А? Ха-ха-ха. Хорош бы шашлык из нас получился.
— Но что ж тут смешного?
— Не знаю, Сфенг, не знаю… Но как представлю нас поджаренными, не могу удержаться от смеха.
Днем пришлось ограничиться лишь перестрелкой из луков да обоюдной перебранкой.
— Оно, может, и к лучшему, — сказал Монго, разрывая зубами кусок плохо прожаренного мяса.
— Что к лучшему? Что галеру сожгли? — спросил Сфенг, обгладывая кость.
— Нет. Что нам они не дали днем вести подготовку к нападению. Если б мы стали все делать у них на глазах, они бы мигом смекнули, для чего это. А теперь будем устанавливать машины в темноте, начнем дело ночью, когда на стенах останутся лишь сторожа.
— Но днем надо всем определить их место и действия ночью, чтоб не было потом суеты и путаницы, — заметая Мстислав, высасывая мозг из вареной кости.
Так и порешили. И сразу после обеда разошлись каждый готовить свою часть грядущего штурма. Монго — распределять воинов и матросов к каждой катапульте и объяснять, куда нести, где устанавливать, чем заряжать и по какому сигналу стрелять.
Сфенг — проследить за вязкой узлов на веревках и креплением котв на их концы, а кроме того, определить лучших лучников и собрать для них как можно больше стрел, назначить каждому его место, чтоб ночью не было толкотни и, Боже сохрани, разговоров.
Мстислав стал отбирать охотников идти на стену, объяснять им, что они должны делать. В его дружине, кроме русских, пришедших с ним ранее из Киева, были хазары, угры, касоги, в большинстве своем когда-то плененные, но ставшие не рабами, а дружинниками князя, получавшие от него содержание. Мстислав ценил воинов по мастерству, помня всех поименно и хорошо зная, кто на что способен.
Для взятия высокой стены конечно же лучше всего подойдут касоги, привыкшие с детства лазать по горам и скалам, гибкие, как кошки, смелые, как львы. И, что не менее важно, носившие черные кафтаны, что в ночное время делало их почти невидимыми.
— Ну что, братцы, — сказал Мстислав, собрав их возле себя. — Наше дело простое — забраться на стену и открыть ворота нашей дружине. Поэтому все лишнее снять — кольчужки, бахтерцы и даже мечи. У каждого только кинжал, им и действовать. Я тоже пойду с вами.
— Зачем, князь, тебе рисковать? — возразил Георг. — Мы все сделаем, как велишь.
— Дорогой Георг, — усмехнулся Мстислав, — я хочу сам видеть, как вы будете действовать. И потом, когда ты видел меня за вашими спинами?
В последних словах князя касогу послышался упрек.
— Прости, Мстислав Владимирович, я не хотел обидеть тебя.
— Сразу договоримся, братцы, так. Ни единого звука, если даже кого-то сбросят со стены. Падай, как камень, молча. Кому суждено погибнуть, пусть знает, семья его получит все его содержание вперед на два года, а отсюда не менее десяти рабов. Сегодня ночью мы должны взять Херсонес на щит, да поможет нам Пресвятая Богородица.
Воинов, которым определено было первым ворваться в город, возглавить должен был Ян Усмошвец.
— Ну, не мне тебя учить, Ян, — сказал Мстислав, с удовольствием охлопывая богатырские плечи Усмошвеца — Безоружных не трогайте. Ладно?
— Это само собой, — отвечал Ян, — мы, чай, не волки.
С наступлением темноты все пришло в движение, а чтобы отвлечь внимание сторожей на стене, было пущено в город несколько горящих бартаб, которые, разбившись, вызвали несколько очагов пожаров. Причем пущены бартабы были совсем с другой стороны города, чтобы создать у осажденных ложное представление о направлении готовящегося удара.
Ворота, через которые предполагали ворваться в город, у осажденных не были главными, и, естественно, им херсонесцы не уделяли внимания.
Они были, выбраны Мстиславом случайно, по причине близости их к базилике, в которой когда-то крестили его отца, великого князя Владимира Святославича.
К полуночи установили наконец напротив ворот десять катапульт, все, что удалось наскрести с уцелевших галер и что осталось после дневных обстрелов. Монго, разбив своих воинов на десятки, приказал им ходить вокруг города, не шумя умышленно, но и особо не таясь, полагая этим отвлечь внимание осажденных.
Главная часть метательной машины представляла собой что-то вроде гигантской деревянной ложки или курительной трубки. При обычном, «не боевом», положении эта «ложка» стояла вертикально, упираясь в верхнее поперечное бревно катапульты. Для производства выстрела «ложку» два-три воина отводили назад и вниз, при этом нижняя часть рычага скручивала внизу жилы, когда «ложка» ложилась горизонтально, внизу ее удерживал в таком положений спусковой рычаг. И тогда в «хлебалку» ложки укладывали камень или даже несколько камней. Для производства выстрела воин дергал спусковой рычаг на себя, и ложка под действием раскручивавшихся жил устремлялась вверх до поперечины, ударившись о которую резко бросала вперед камень или то, что было положено в «хлебалку».
Между катапультами встали отобранные Мстиславом касоги, имевшие на поясах своих лишь кинжалы, Меж ними в таком же черном кафтане был и сам князь, ничем не отличаясь от своих воинов.
Сразу за катапультами выстроились лучники, каждый имел на себе по два-три колчана со стрелами. За лучниками стояли воины Яна Усмошвеца, вооруженные до зубов: каждый имел при себе по белому убрусу.
Трубач находился при Сфенге, ему было приказано трубить лишь по команде воеводы.
