Но все эти шалости носили дикий, неорганизованный характер. Положение изменилось, когда в класс поступил Леонид Пересторонин, цирковой акробат из группы Кио, «голубоглазый, на вид приятный мальчик с чубчиком и со всеми повадками циркового льва…». Все мальчишки вдруг заходили колесом, а все учебники оказались продырявленными и, как тарелки, вертелись на палках, специально принесенных в школу. Пересторонин работал в цирке в две смены и не мог готовить уроки. «Мой львенок, – отмечала Надежда Дмитриевна, – ходил в пальто реглан и в широком специфическом кепи, продолжая поражать воображение мальчиков… Не знаю, чем бы кончилось дело, если бы Кио не надумал перекочевать из Москвы в другой город».
Леня Пересторонин всю жизнь был акробатом, гастролировал по нашей стране и даже по Англии, а потом осел в Харькове. Там и затерялись его следы.
Да, разные это были люди, по-разному сложились их судьбы.
Одно бесспорно. Унесли они с собой в жизнь все то доброе, что вложила в их души Надежда Дмитриевна. На «классном часе», который проводился еженедельно, она обычно спрашивала: «А кто из вас проявил сердечность?» И не было случая, чтобы кто-нибудь из учеников не встал и не сказал, например: «Бабушка везла дрова, ей было трудно, и я ей помог», «А я спас кошку» или еще что-нибудь в этом духе.
Директор той, 193-й школы Сметанин как-то даже воспользовался доброй славой своей учительницы. Когда к нему обратился один «очень почтенный человек» с просьбой перевести в его школу внука и выяснилось, что он помогает Александрову (руководителю Краснознаменного ансамбля Красной армии. – Г. А.) руководить хором, Сметанин не растерялся и сказал: «Устройте мне струнный оркестр». «Почтенный человек» устроил, и вскоре в школе зазвучала собственная музыка.
Что ж, руководителям школ приходилось использовать свое служебное положение, чтобы что-нибудь достать для школы… Школы нуждались во многом. Им, как всегда, не хватало учебников, школьно-письменных принадлежностей, в частности тетрадей. Для того чтобы как-то отпугивать спекулянтов, на последней странице обложки тонкой тетрадки, рядом с ценой 18 копеек, было напечатано и подчеркнуто: «Продажа по цене выше обозначенной карается по закону».
Не хватало московским детям и самих школ. Для занятий физикой и химией в некоторых из них приспособили даже лестничные клетки.
Особым днем в жизни выпускников московских школ был день написания экзаменационного сочинения. Все десятиклассники Москвы писали его в один и тот же день. В послевоенные годы в Москве даже стала складываться традиция, когда на площади Пушкина собирались выпускники и их родители и вели оживленную беседу о темах предстоящего сочинения. Каждый хотел узнать их и строил всевозможные предположения на этот счет. Время от времени на площади появлялись личности, которые знали их совершенно точно, чуть ли не от заведующего Мосгороно или заместителя министра. Вокруг них сразу образовывалась толпа.
На выпускных экзаменах 1945 года десятиклассники писали сочинения на темы: «Мой друг, отчизне посвятим души прекрасные порывы», «Уж и есть за что, Русь могучая, полюбить тебя, назвать матерью», «Русские женщины по Некрасову», «Чем дорог Чехов советскому читателю».
В 1946 году на выпускном экзамене в десятых классах были предложены три темы: одна по роману Горького «Мать», другая – по «Слову о полку Игореве» и третья – свободная: «Мой друг, отчизне посвятим души прекрасные порывы». Оказалось, что последнюю тему выбрали немногие. Так же и в 1947 году ученики восьмого класса предпочли писать сочинения на темы: «Барская Москва» и «Характеристика Митрофанушки», а не на тему «Как я понимаю дружбу и товарищество».
Свободные темы школьники вообще предпочитали избегать. То ли потому, что по ним шпаргалок не было, то ли потому, что рисковать не хотели. По «Горю от ума» Грибоедова писали сочинения на темы: «Роковая ошибка Софьи Павловны», «Муж-мальчик, муж-слуга» или «Покойники, которых забыли похоронить». А когда один мальчик поставил эпиграфом к своему сочинению фразу Чацкого «Я езжу к женщинам, да только не за этим», то ему чуть двойку не влепили. Молодой учительнице в этой фразе будущего декабриста послышалось нечто сомнительное, и она к тому же никак не могла найти для себя ответ на вопрос: «Зачем Чацкому было ездить к женщинам, если не за этим?»
Бывало, что темами школьных сочинений становились спектакли и кинофильмы, на которые водили свои классы преподаватели. Так, после просмотра фильма «Сын полка» ученики писали сочинение на тему «Ваня Солнцев – маленький патриот». О высоко идейной тематике сочинений тех лет говорят такие темы: «Кто у нас считается героем», «Героизм советского народа», «Да будь я и негром преклонных годов, и то без унынья и лени я русский бы выучил только за то, что им разговаривал Ленин», «Народу русскому пределы не поставлены», «Пускай нам общим памятником будет построенный в боях социализм» и др.
Увидеть все эти сочинения мы, к сожалению, не можем. Архивы их не сохранили, как не сохранили они и многое другое, что могло бы составить живой портрет прошедшей эпохи. Архивы, вообще, нередко причиняют боль тому, кто интересуется «мелочами жизни». Они, конечно, хранят приказы начальства, бухгалтерские отчеты, накладные и квитанции, а вот протоколы педагогических советов, например, хранить не желают. Известно только, что один местный архив передал свои материалы в городской архив, а тот их не получил. Они где-то затерялись, то ли по дороге, то ли в другом учреждении. Может быть, их выбросили на помойку, может быть, сдали в макулатуру – никто не знает. А куда пропали журналы дежурных следователей на Петровке, 38? В них каждый следователь, уходя с дежурства, записывал происшествия, на которые выезжал. Теперь по этим журналам можно было бы по дням и часам восстановить историю московских происшествий, но нет этих журналов, да и вообще нет очень многого, что позволило бы нам увидеть, услышать и почувствовать жизнь нашего города. Как это ни горько, но и картотека преступного мира Москвы сороковых-пятидесятых годов, та самая, которую просматривали Глеб Жеглов и Володя Шарапов, была уничтожена «за ненадобностью» по мановению руки одного из новых начальников МУРа. Кому она мешала? Да, нет в нашем архивном деле романтиков и идеалистов или просто любопытных людей, а то сколько бы интересного и, может быть, ненужного с точки зрения отдела кадров или бухгалтерии можно было бы теперь увидеть и прочитать!
Но вернемся к школе. Время шло, страна зализывала раны, нанесенные войной, и жизнь школьников становилась лучше. Где спокойно, а где и со скандалом выехали из школьных зданий жильцы и организации. В Москве строились новые учебные заведения. В них появились портреты новых героев: Зои Космодемьянской, Лизы Чайкиной, Александра Матросова, Алексея Маресьева, Вали Котика и др. Идейное воспитание школьников стало более патриотическим, чем интернациональным. В стране перестали говорить о мировой революции, а заговорили о победе социализма во всем мире.
В предпраздничных призывах ЦК ВКП(б) звучали такие слова: «Учителя и учительницы, работники народного образования! Повышайте качество обучения детей! Воспитывайте нашу молодежь в духе советского патриотизма, беззаветной преданности нашей Родине!», «Учащиеся советской школы! Неустанно овладевайте знаниями, готовьтесь стать стойкими борцами за дело Ленина-Сталина!»
Совсем в духе времени прозвучали слова инспектора роно Знаменского на одном из совещаний в 1947 году: «Если на уроке отсутствует идейная установка, то урок не имеет ценности… Недостаток активности ученика ведет к отрыву теории от практики». Учительница Басенко откликнулась на эти слова и предложила ученикам не просто складывать цифры, а вычислять длину железных дорог России. В школах проводились пионерские сборы, читались лекции на темы: «Кто мой товарищ», «Что значит сильная воля?», «Береги честь смолоду», «Стране цвести для нас, ребята», «Образ Ленина и Сталина в художественной литературе» или «Ульянов – гимназист». На примере вождей учили детей культуре поведения в личной и общественной жизни.
А в органах народного образования правила поведения внушали учителям. Одной учительнице женской школы заведующий роно указал на недопустимость употребления по отношению к ученицам таких слов, как «лодырь», «убожество», «серая», «дурочка», «тупица», «забитая», «в голове одни мальчишки», «деревенщина», «мещанка»…
Большинство учителей грубых слов, конечно, не употребляли, но в то же время встречались и такие педагоги, которые могли дать сильную затрещину ученику рукой или учебником, вышвырнуть его из класса и пр. Интересно, что грубые слова и даже действия учителей по отношению к ученикам не всегда воспринимались ими как обида или оскорбление. Некоторых преподавателей ученики за это прощали, видя в них другие черты, говорящие о доброте и человеческом достоинстве. Наша милейшая и добрейшая учительница английского языка Маргарита Борисовна Ханина в ответ на какую-нибудь нашу глупость или дерзость обычно произносила, сверкая глазами, фразу, достойную пера Шекспира: «Ну, мерзавец, ты мне за это дорого заплатишь!» Однако никто из нас эту фразу не воспринимал всерьез. Зато мы очень боялись другую учительницу, которая никогда не повышала голоса и не произносила грубых слов. Мы чувствовали скрытую в ее душе темную силу.
