Большинство учителей грубых слов, конечно, не употребляли, но в то же время встречались и такие педагоги, которые могли дать сильную затрещину ученику рукой или учебником, вышвырнуть его из класса и пр. Интересно, что грубые слова и даже действия учителей по отношению к ученикам не всегда воспринимались ими как обида или оскорбление. Некоторых преподавателей ученики за это прощали, видя в них другие черты, говорящие о доброте и человеческом достоинстве. Наша милейшая и добрейшая учительница английского языка Маргарита Борисовна Ханина в ответ на какую-нибудь нашу глупость или дерзость обычно произносила, сверкая глазами, фразу, достойную пера Шекспира: «Ну, мерзавец, ты мне за это дорого заплатишь!» Однако никто из нас эту фразу не воспринимал всерьез. Зато мы очень боялись другую учительницу, которая никогда не повышала голоса и не произносила грубых слов. Мы чувствовали скрытую в ее душе темную силу.
А были еще учителя, которые стремились научить своих учеников говорить красиво. Их возмущало, когда школьники в сочинениях писали скучные стандартные фразы, такие, например, как «Плюшкин – это переходный тип от накопителя к расточителю» или «Чичиков – это накопитель, первая ласточка буржуазии». Они готовы были поставить двойки за фразы типа «… убивали винных и невинных» или «разводится свиноводство», они учили вместо казенного «Фауст окончил Университет» говорить «Фауст постиг науки».
Один из методистов гороно Маштаков, вспоминая свою гимназию на одном из совещаний, рассказывал, как ученик его класса, отвечая на уроке, сказал: «Он подошел к дому», а учитель возмутился: «Он что, корова?» и пояснил: «Надо сказать: он посетил сей дом».
Детям и их учителям не приходило в голову, что они занимаются эвфемизмом, то есть заменой простых и некрасивых слов красивыми и замысловатыми выражениями, когда вместо «родился» говорят «появился на свет», а вместо «умер» – «отошел к праотцам».
Плохо только, что эти красивые выражения незаметно превращались в штампы.
Вообще, повторять заученные фразы легче, чем выдумывать новые. Даже примеры из учебника к некоторым правилам правописания с завидным упорством, достойным лучшего применения, повторялись учениками нескольких поколений. Станет ли выдумывать пример написания деепричастий школьник, когда в учебнике есть простая, как лысина, фраза: «Пятак упал к ногам, звеня и подпрыгивая»?!
Бывало, что одновременно ко многим школьникам привязывалась какая-нибудь фраза из произведения, которое они проходили, и они начинали эту фразу повторять когда надо и не надо. В пятидесятые годы таковой была фраза из «Евгения Онегина»: «Месье прогнали со двора», а в сороковые в сочинениях по произведениям Чехова особенно любимой была фраза о жаре в Африке. Помните, в пьесе «Дядя Ваня» Астров, подойдя к висевшей на стене географической карте мира, смотрел на нее и задумчиво произносил: «А, должно быть, в этой самой Африке теперь жарища – страшное дело!»
Чем привлекало школьников тех лет это высказывание, сказать трудно. Может быть, жарой, о которой они мечтали в промерзшей Москве, а может быть, самой Африкой? Для московских школьников она тогда была сказочным и загадочным материком. Знали они о ней только по книгам, кинофильмам и маркам, которые продавались в магазине на Кузнецком Мосту (напротив зоомагазина) и около него. Почтовые марки «колониальной Африки» представляли собой особую ценность в любой коллекции. Бельгийское Конго, Французская экваториальная Африка, Оранжевая республика, Испанская Сахара, Абиссиния, Капская колония, Дагомея и т. д. и т. п. Нет теперь этих стран, устарели карты, на которых они цвели зеленым, фиолетовым или оранжевым цветом, и не манят к себе их саванны и джунгли московских мальчишек.
Больше всего, наверное, в те годы детей притягивали к себе кинотеатры. О том, что в них идет, извещали афиши. Тогда на улицах Москвы снова появились расклейщики. Ими были и мужчины, и женщины. Они носили большую холщевую сумку через плечо, со свернутыми в рулоны афишами, ведерко с клейстером и кисть на длинной палке. Подойдя к фанерному стенду, прикрепленному к стене здания или забору, расклейщики мазали кистью старую афишу на стенде, а потом ловким движением разворачивали на нем новую и проклеивали ее снаружи еще раз. Были афиши, представлявшие собой расписание кинофильмов. В них на белом фоне синей краской указывались названия кинотеатров, фильмов, идущих в них на этой неделе, а также время сеансов. Часть афиши выглядела по-другому. На ней указывалось название фильма и перечислялись кинотеатры, в которых этот фильм идет. Помимо наших, советских, пошли фильмы заграничные, такие, как «Голубой Дунай», «Джордж из Динки-джаза», «Серенада Солнечной долины». Значительная часть заграничных фильмов была трофейной. Они так и начинались: на экране, под звуки захватывающей музыки, появлялись титры со словами: «Этот фильм взят в качестве трофея при разгроме немецко-фашистских захватчиков». Так, насколько я помню, начинались фильмы: «Тарзан», «Королевские пираты», «Остров страданий», «Знак Зорро», «Человек-невидимка» и др.
В 1946 году воображение мальчишек потряс отечественный кинофильм «Пятнадцатилетний капитан». Фраза же бандита Негоро, роль которого великолепно исполнял Астангов, «О нет, я не Негоро, я капитан Себастьян Перейра, может, слыхали? Торговец черным деревом, негоциант, компаньон великого Альвеца!» стала на долгие годы любимой фразой, и не только детей. Правда, критика нашла африканские сцены фильма наивными и аляповатыми, а пляски негров затянутыми и однообразными. Однако мальчишки так не считали. «Гангу-тамангу» полюбили все. Даже некоторые учителя уверовали в полную реальность картины. На учительской конференции Коминтерновского района Москвы молоденькая, хорошенькая учительница совершенно искренне сообщила: «Ходили с классом на фильм „Пятнадцатилетний капитан“. Узнали природу Африки». То, что фильм снимался недалеко от Батуми, а негров в нем изображали двести пятьдесят местных жителей, никому и в голову не приходило.
Да школьникам и знать об этом было не нужно. Никто из них не мог себе представить, что сможет когда-нибудь отправиться в Африку. Для них тогда были открыты только Север и Восток. Не удивительно поэтому, что опоздавший на урок школьник, имеющий о природе и животном мире Африки весьма туманное представление, в ответ на предложение учителя «слетать за родителями» заявил: «А я не жираф и летать не умею!»
В нашу жизнь вместе с кинофильмами на многие годы входили услышанные в них словечки и фразы. Из фильма «Волга-Волга» вошло в жизнь «Спасайся, кто может! – А кто не может?», из «Котовского» – «Кто-то что-то сказал, или мне это показалось?» (эта фраза произносилась с «блатным» акцентом), из фильма «Сердца четырех» – «Я сматываю удочки!», а из «Подвига разведчика» – «Скажу вам как разведчик разведчику, что вы болван, Штюбинг!». Фразы эти и выражения постоянно употреблялись в разговорах и вызывали оживление.
И вообще, самая интересная жизнь школьников начиналась на улице, во дворе, где дети были предоставлены сами себе. Здесь девочки играли в «классики», разлиновав асфальт мелом, или в «штандер», бросая мячик. Мальчишки играли в ножички. Взяв нож за кончик лезвия или за ручку, бросали его так, чтобы он воткнулся острием в землю, после чего проводили им линию, отрезая у противника кусок земли. Металлические деньги и биты использовались мальчишками при игре в «расшибец» или «пристенок». Монета, ребром которой ударяли о стену, должна была отлететь и упасть рядом с другой монетой, лежащей на земле. Если от своей монеты до чужой дотянулся пальцами – чужая монета твоя. Играли в жучка, угадывая, кто тебя ударил по выставленной сбоку ладони, в чехарду, играли в войну, в футбол и прочие увлекательные и азартные игры. Мальчишки еще любили играть в «чеканку», то есть подбрасывать «щечкой» (внутренней стороной стопы) «пушок». Делали «пушок» так: брали кусочек меха и заливали его с обратной стороны расплавленным свинцом или оловом (для этого можно было растопить солдатика). Побеждал тот, кто подкидывал «пушок» больше раз. Играли также в прятки, салочки, колдунчики, где осаленный застывал на месте и ждал, пока его, пробегая, расколдует прикосновением руки другой участник игры. Играли в жмурки, в двенадцать палочек и другие игры.
«Водил» в игре тот, на кого выпадало последнее слово считалки. Произносивший считалку при каждом слове касался ладонью одного из играющих, в том числе и себя. Существовали, например, такие считалки: «На златом крыльце сидели: царь, царевич, король, королевич, сапожник, портной. Кто ты будешь такой?», «Дора-дора-помидора, мы в саду поймали вора. Стали думать и гадать, как нам вора наказать. Мы связали руки, ноги и пустили по дороге. Вор шел, шел, шел и корзиночку нашел. В этой маленькой корзинке есть помада и духи, ленты, кружево, ботинки – что угодно для души», а еще такая: «Вышел месяц из тумана, вынул ножик из кармана, буду резать, буду бить – все равно тебе водить». Существовала еще одна замысловатая считалка, состоящая из непонятных (кроме последнего) слов: «Эна дуна рэс. Финтер минтер жес. Эна дуна раба. Финтер минтер жаба».
