И вот Джеймс ждал, радуясь возможности перейти к действиям. Он не помнил, когда бывал настолько взволнован. Атака будет, безусловно, кровавой. Бойцы примкнули штыки, а многие вооружились топорами для прорыва через укрепления.
Близился вечер, но было еще вполне светло. Он увидел, как французы приступили к своему отвлекающему маневру за оборонительным рубежом. Взглянул на лица бойцов. Ожидание немного страшило, но когда настанет время идти в атаку, все прочее будет забыто. Остались считаные минуты. Он чувствовал, как пульсирует в жилах кровь.
Джеймс осознал, сколь ужасающими выглядели движущиеся шеренги для измотанных британцев. Он ждал сигнала. Минуты казались вечностью. Он сжимал шпагу. Кроме нее, он был вооружен двумя пистолетами. Он ждал. И вот сигнал был подан.
Они снялись с места. До редута было недалеко, каких-то сто пятьдесят ярдов. Как странно! Они наступали, но все вокруг словно замедлилось. Британцы увидели их. Грянули выстрелы, и он услышал, как мимо виска просвистела мушкетная пуля, но едва ли обратил на это внимание. Перед ним вырастали высокие земляные валы. Бойцы крушили наружные укрепления, рубили изгородь топорами и врывались внутрь. Они перебрались через внушительный ров и начали взбираться на бруствер. Джеймс увидел перед собой британский шлем и ринулся вперед, готовый сразить неприятеля. Но какой-то боец опередил его и сделал выпад штыком.
Джеймс очутился за бруствером, красномундирники были всюду. Они отступали, уворачиваясь от залпового огня. Все решала скорость. Не думая ни о чем, он бросился вперед, краем глаза отметив, что с ним бегут еще трое или четверо. Красномундирник вскинул мушкет, но Джеймс со всей силы вонзил в него свой клинок чуть ниже грудины и ощутил, как сталь прошла сквозь плотный мундир и уткнулась в хребет. Упершись ногой в тело, Джеймс выдернул шпагу до того, как красномундирник упал.
Дальше какое-то время царила такая неразбериха, что Джеймс и сам не помнил, что делал. Редут превратился в куча-мала, и «красные мундиры» откатывались под превосходящими силами противника. Мастер очутился возле палатки и двинулся вокруг нее. Перед ним вырос красномундирник с мушкетом наперевес. Джеймс отбил удар штыком, а самого британца продырявил другой боец. Странно: палатка выглядела заколдованным препятствием посреди хаоса. Полог был откинут. Внутрь ввалился раненый британский офицер, теперь лежавший на земле. Из ноги текла кровь. Шлем отсутствовал, и Джеймс увидел копну всклокоченных волос. Он вынул пистолет, и офицер повернулся, считая смерть неизбежной.
Это был Грей Альбион. Он ошеломленно уставился на Джеймса, но не улыбнулся. Шел как-никак бой.
– Ну что же, Джеймс, – произнес он ровно, – если меня убьют, то пусть лучше ты.
Джеймс помедлил.
– Если ты сдашься, то будешь моим пленником, – сказал он холодно. – Если нет, я стреляю. Таковы правила.
Альбион огляделся. Британцы отступали, и бой, похоже, удалился от палатки. Ждать помощи было неоткуда. Его шпага лежала рядом, но нога пострадала, а Джеймс был вооружен. Если пистолет не даст осечку, ему конец. Он вздохнул.
И тогда Джеймс заговорил снова:
– Еще одно. Ты оставишь в покое мою сестру. Ты прекратишь с ней всякую переписку и никогда не попадешься ей на глаза. Тебе понятно?
– Я люблю ее, Джеймс.
– Выбирай.
– А если я откажусь?
– Я выстрелю. Никто не узнает.
– Не похоже на речь джентльмена.
– Нет. – Джеймс прицелился ему в голову. – Выбирай. Мне нужно обещание.
Альбион поколебался.
– Как пожелаешь, – наконец произнес он. – Обещаю.
С падением редутов лагерь Корнуоллиса оказался открыт для обстрела. Спустя два дня тот попытался прорваться и переправить войска через реку, но ему помешало ненастье. Спустя три дня, 19 октября, он сдался, не видя другого выхода. Его войска промаршировали с песенкой «Derry Down».
19 ноября 1781 года в Нью-Йорк пришел корабль из Виргинии. На борту был сам лорд Корнуоллис. Его войска содержались на транспортных судах, но он выхлопотал себе освобождение под честное слово, чтобы вернуться в Лондон и там объясниться.
В ожидании корабля лорд Корнуоллис поселился в городе и занялся письмами. Он прибыл в Нью-Йорк никак не с целью насладиться обществом. Говорили, что лорд Корнуоллис находится в напряженных отношениях с генералом Клинтоном. Клинтон считал Корнуоллиса безрассудным, а тот мог напомнить, что следовал приказам из Лондона. Клинтон, по его мнению, оказал ему недостаточную поддержку. Предвидя катастрофу, оба готовили оправдания.
Тот же корабль доставил письмо от Джеймса. Оно было пылким и полным новостей. Все указывало на то, что после победы в Йорктауне Вашингтон вознамерился нанести удар по Нью-Йорку и закончить войну. Но адмирал де Грасс горел желанием нанести британцам дополнительный удар на Карибах. «Поэтому осмелюсь сообщить, – писал Джеймс, – что мне придется еще несколько недель протомиться у врат Нью-Йорка с мыслями о доме и дорогих близких». Однако Джеймс верил, что окончание войны не за горами.
Он дал короткий отчет о событиях в Йорктауне и штурме редутов. Следующий лист его отец без слов протянул Абигейл.
Теперь я должен сообщить печальные новости. При штурме редутов британцы дрались отважно, особенно один офицер, в котором я только к концу сражения, когда он упал, признал Грея Альбиона. Он был жив, хотя и тяжело ранен, и его отнесли к нашим вместе с другими пленными. За ним был хороший уход. Но, увы, его состояние было настолько скверным, что надежды на выздоровление не было. Я только что вернулся в лагерь, где мне, к моей великой скорби, доложили, что он скончался два дня назад.
Перечитав это дважды, Абигейл выбежала из комнаты.
В начале 1882 года в Нью-Йорке восстановилось былое спокойствие. Корнуоллис был уже в Лондоне. Генерал Клинтон опасался массового вторжения американской милиции, но вот наступила весна, а патриоты вели себя тихо. Правда, никто не мог угадать, был ли прав Джеймс, предрекший скорый конец войны, или Лондон готовил некие новые, смелые инициативы.
– Осталось ждать королевской милости, – устало сказал Мастер.
Или, как оказалось, немилости.
На последних выборах, несмотря на оппозиционный настрой многих парламентариев, недовольных ходом войны, король Георг традиционно сумел путем покровительства, раздачи чинов и откровенного подкупа обеспечить себе солидное большинство. Это обошлось ему в сто тысяч фунтов.
Но даже в лучших легислатурах наступает момент, когда голоса уже не удается купить. И как только парламент услышал о падении Йорктауна и захвате всей армии Корнуоллиса, королевское большинство рухнуло как карточный домик. Сдался даже лорд Норт, всецело преданный своему августейшему брату. Правительство пало. Оппозиция победила. Той же весной патриоты отправили четырех многомудрых мужей – Бена Франклина, Джона Джея, Джона Адамса и Генри Лоуренса – на мирные переговоры с властями Франции, Испании, Голландии и Британии, чьи представители собирались в Париже.
Для Абигейл это время осталось скорбным. Она часто думала об Альбионе. Счастье, что рядом находился Уэстон – подлинное благословение. Отец тоже старался ее отвлечь. Генерал Клинтон вернулся в Лондон, его сменил приличный человек, и жизнь британского гарнизона текла более или менее заведенным порядком. В городе стояли молодые офицеры, особенно флотские, и отец внушал Абигейл, что будет невежливо пренебрегать их вечеринками. Но их общество не доставляло ей удовольствия.
Случалось, что новые знакомства возбуждали в ней любопытство. На одном из базировавшихся в Нью-Йорке кораблей служил гардемарин – один из королевских сыновей, почти еще мальчик. Он был живой, приятный малый, и она проявляла к нему определенный интерес. Но он едва ли годился ей в компанию. Ее вкусам больше соответствовал морской офицер, который был всего на несколько лет старше, но уже капитан; его заслуги, как и семейные связи, сулили ему стремительное продвижение по службе. Не скорби она по Альбиону, ее могло бы порадовать внимание капитана Горацио Нельсона.
Мастер тоже пытался ее занять. Летом подвернулся новый и интересный бизнес. Среди торговцев тори росла уверенность, что будущего у них в Нью-Йорке нет. Один за другим они готовились к отплытию и выставляли на продажу все движимое имущество. Не проходило и недели, чтобы Джон Мастер не попросил Абигейл присмотреть для него какие-нибудь вещи. Она находила фарфоровую и стеклянную посуду, красивую мебель, занавеси, ковры, которые продавали по бросовым ценам. Дав отцу кое-какие советы, она услышала в ответ: «Занимайся этим сама, Абигейл. Покупай, как сочтешь правильным, а я буду вести бухгалтерию». За месяцы она накупила столько, что осталось понять, где все это хранить. Цены были смехотворными, и Абигейл начала мучить совесть.
К осени многие патриоты вернулись в город и предъявили права на свою собственность. Нередко звучала брань, когда они заставали в своих домах солдат. Но до драк доходило редко. Зима прошла вполне мирно, а весной поступили новости об устранении всяких трений между патриотами и британцами. Патриоты все прибывали, и лоялисты приготовились покинуть город. Абигейл знала пару десятков домов, где озлобленные патриоты поселились без церемоний – просто вошли и заняли. Тем временем Клинтон, губернатор-патриот провинции Нью-Йорк, трудился не покладая рук, выселяя и обирая лоялистов.
