Хоть намерения Мейбл угадывались безошибочно, но он не был шокирован. Наоборот, тронут. Поняв, что это первая и единственная похотливая выходка Мейбл за всю ее жизнь, брат Майкл ласково поцеловал ее в лоб со словами:
– И в самом деле, сестра Мейбл, замечательная нога для служения Господу.
Затем он спокойно встал и устремился по галереям прочь из обители на широкую пустошь Смитфилда.
Спустя два дня, утешившись мыслью, что на сей раз дьявол, если охотился за братом Майклом, был посрамлен, она воодушевленно сообщила духовнику:
– Я пропала. Теперь отправлюсь в ад, и с этим ничего не поделать. Но Майкл остался неколебим.
В последний вечер декабря состоялось тайное собрание.
Семь человек, раздельно и неприметно прибывших в дом близ Лондонского камня, были все олдерменами. В ходе часовой дискуссии они не только условились о желаемом, но и разработали стратегию и тактику.
– Первое, чем надлежит заняться, – воззвал предводитель к общему согласию, – так это откупом.
Но предстояло обсудить и другие, более глубокие материи.
Уже в конце совещания, когда кто-то заговорил о надобности в осведомителе, олдермен Булл после недолгих раздумий заявил:
– Я знаю такого человека. Предоставьте это мне.
Будучи же спрошен, о ком идет речь, он улыбнулся:
– Это Силверсливз.
И не было простой случайностью то, что через считаные дни гонцы принесли в Лондон новости важные и пугающие.
На берега Англии прибыл брат короля – Джон.
Пентекост Силверсливз взирал на семейство Барникель. Его не любили, но это не имело значения. Невелики птицы. Рыжий крепыш-рыботорговец с детьми, незнакомая женщина с мальчонкой, которого держала за руку, да забавное создание – сестра Мейбл.
– Это несправедливо, – возразила монахиня.
А то он не знал.
– Я заплатил за эти сети, – напомнил рыбак.
– Боюсь, – ровно ответил Силверсливз, – что компенсации не будет.
– Один закон для бедных, другой – для богатых, – с отвращением констатировала Мейбл.
Силверсливз улыбнулся:
– Конечно.
Переметы – давняя докука Темзы. Богатого купца взбесило не то, что в данном случае они повредили судно, а сам их вид на реке однажды утром. Он переговорил с Силверсливзом, тот – с канцлером, и через день вышел указ об их устранении, несмотря на тот факт, что рыботорговец, пусть и не бедный, но достаточно скромный, уплатил за право их ставить солидную сумму. Покончив с делом, Силверсливз поспешил уведомить о достигнутом Булла. Что было совершенно естественно, ибо за последние три месяца олдермен Сампсон Булл стал его закадычным другом.
Все началось исподволь, почти неуловимо. Сначала потекли перешептывания, смутные слухи, но он умел прочитывать знаки и к марту не сомневался. Это был Джон.
Но почему король Ричард смягчился и допустил младшего брата в Англию? Потому что презирал. И в самом деле, по сравнению с прочими принц выглядел бледно. Если отец впадал в приступы ярости, то Джон – в эпилептические припадки. Если Ричард высок, белокур и отважен, его младший брат – темной масти, приземист, всего пять футов и пять дюймов ростом, а воин – незадачливый. Способный иногда блеснуть, он действовал порывами, как Бог на душу положит, и Ричард его не боялся. Но он, как всякий Плантагенет, жаждал трона.
Хотя на первый взгляд он не предпринимал ничего. С отплытия Ричарда прошло всего две недели – тот собирал войска на материке и совещался со своим товарищем по походу, королем французским. Джон оставался в своих обширных владениях на западе Англии. Докладывали, что занимался он преимущественно охотой – верховой и соколиной. Но Силверсливз не обманулся. Он выгадывал время и делал выводы, готовясь нанести удар. И знал, кто станет мишенью.
Его покровитель, Лонгчамп.
Поначалу казалось, что все шло преславно. Канцлер блестяще преуспел, став в отсутствие господина самым могущественным человеком в Англии. За свою неизменную преданность Пентекост уже был вознагражден парой неплохих бенефициев. Будущее и впрямь могло оказаться безоблачным, когда бы не одна беда.
– Лонгчамп спесив, вот в чем проблема, – сказал Пентекост жене. – Он нажил много врагов.
Увы, канцлер не скрывал пренебрежения к некоторым знатным феодальным родам.
– Они низвергнут его, – сокрушался клирик Казначейства.
– Этого нельзя допускать! – воскликнула его дородная супруга. – Для нас он дороже золота!
Знамения все мелкие, но зловещие. От ссоры рыцаря или барона с канцлером недалеко было до вести, что они подались к Джону. Ползли и другие слухи. Уже в январе купец обронил, что люди Джона в Лондоне, хотя, будучи спрошен, отказался назвать их. Пентекост смотрел зорко, но так никого и не выявил.
И повезло же ему так крепко сдружиться с Буллом!
Он сам не понимал, как это вышло. Редкие приглашения в дом купца. Несколько случайных встреч. Если бы Пентекост вник, то мог бы заключить, что дружбу завязал Булл. Так или иначе, он был рад.
– Никто лучше его не знает, что творится в городе, – заметил он жене. – Я собираюсь держаться к нему поближе.
Силверсливз даже пробовал подружиться с семейством Булла. С Идой держался подчеркнуто учтиво. Ближе им было не сойтись, но ее отчасти согревали его поклоны и обращение «леди». С мальчишкой Дэвидом оказалось проще. Ему Пентекост неизменно и твердо говорил: «Я человек короля». Однажды он взял мальчика в Казначейство, пояснив: «Здесь мы занимаемся королевскими делами». Но сам Булл оказался ненасытен. Сегодняшний инцидент с переметами явился лишь очередным способом убедить могущественного олдермена в том, что Пентекост и его господин Лонгчамп желают ему добра.
– И сообщай мне обо всем, что услышишь, – знай требовал тот.
Лишь перед самым уходом Пентекост вдруг уловил нечто смутно знакомое в малыше, державшем женщину за руку. На миг он озадаченно нахмурился, но потом вспомнил: белая прядь в волосах.
– Кто это? – спросил он.
Мейбл сказала.
Пентекост возвращался к дому Булла в задумчивости. Он не знал, что у Саймона-оружейника есть сын, и счел это доброй вестью. За ним остался должок. Отец ли, сын – все едино, а коли тот так мал, то времени выдумать что-нибудь подходящее предостаточно. Вскоре на его лице уже играла улыбка до ушей.
Войдя же в дом Булла, Силверсливз опешил, ибо купец был крайне суров. И стал белее мела, когда Булл, поблагодарив за помощь с переметами, взял его под руку и сказал:
– По-моему, тебе следует знать кое-что еще.
В мае брат Майкл понял, что проигрывает бой. Тогда прибыл чужак.
Он был рыцарем и звался Жильбером де Годфруа. Его поместье называлось Эйвонсфорд и находилось у западного замка Сарум. И он остановился у Булла.
В его присутствии не было ничего особо диковинного. Если нищие паломники селились в богадельнях, то странствующий рыцарь обычно останавливался у купца. Когда же Годфруа передал письмо от знакомого Буллу купца из Юго-Западной Англии, олдермен предложил тому свое гостеприимство. Рыцарь ночевал в доме, его грум – на конюшне.
Жильбер де Годфруа прибыл в Лондон уладить свои дела перед Крестовым походом. Высокий, средних лет, лицом печальный и суровый, он был суховат в манерах. Его видели мало, ибо он ежедневно вставал на рассвете и отправлялся к заутрене в собор Святого Павла. После этого ездил в Вестминстер или испытывал лошадей в Ислингтонском лесу; вечером же, немного перекусив, отходил ко сну. На его сюрко красовался красный крест, обозначавший участие в Крестовом походе. Он был безупречный рыцарь. А также вдовец.
Когда брат Майкл познакомился с ним за еженедельной семейной трапезой, Годфруа жил в доме уже четыре дня. Благородство и изысканность рыцаря произвели на него впечатление. Юный Дэвид откровенно благоговел, и даже Булл держался тише, чем обычно, однако монах не предвидел перемен, произошедших в Иде.
То, что она оказывала рыцарю внимание, было в порядке вещей: он как-никак гость. То, что она обслуживала его первым, являлось исключительно вежливостью. То, что она нарядилась в спадающее мягкими складками платье, тоже можно было понять. Однако имелось нечто большее. С Идой случилась метаморфоза. Казалось, она была странницей в чужом краю и встретила наконец человека, который изъяснялся на ее родном языке. В ее обращениях к рыцарю едва ли не звучало: «Но этим нас не понять». «О муже она, похоже, вообще забыла, меня же вряд ли замечает», – подумал брат Майкл.
Рыцарь говорил мало, и монах ушел глубоко обеспокоенным. Ему было горько видеть, как Ида выставляла на посмешище его брата. Как и себя, счел он.
Настораживало и другое. С момента появления рыцаря Ида всячески претендовала на его внимание. Она немедленно уведомила его, что она за фигура и как ее унизили. Поведала ему о своем происхождении в надежде найти общие связи. К ночи же, уходя с Буллом, ее огромные карие глаза послали рыцарю взгляд, взывавший: «Спасите меня!» Она даже пыталась присоединиться к нему на службах. Булл наблюдал за всем этим молча.
