Марк выслушал эту тираду в полном молчании. Немного погодя он ответил единственным словом:
– Жозефина.
– При чем тут «Жозефина»?
– Ты оскорбляешь меня и обзываешь разными словами. Но свой универмаг, по которому весь город знает тебя и всю нашу семью, ты назвал именем своей бывшей любовницы.
– Чушь! Он назван так в честь императрицы Жозефины. Все это знают.
– Не беспокойся, мама не догадывается ни о чем.
– Она ни о чем не догадывается, потому что нечего тут гадать, – резко ответил отец.
– Как хочешь. – Марк опять пожал плечами.
– Если бы, – уже тише сказал ему отец, – у тебя была любовница – дама из общества или просто опытная женщина, умеющая позаботиться о себе, я был бы только рад.
– На это моего содержания не хватает.
– Но твой случай, – продолжал отец, игнорируя дерзкое замечание, – совсем другой. – Он помедлил. – Мы могли бы отмахнуться от девушки, могли бы заявить, что она всего лишь маленькая шлюха и что неизвестно, отец ты или нет. Я знаю много семей, которые поступили бы именно так. Ты хочешь, чтобы и я так поступил?
– Нет.
– Рад слышать, поскольку я не намерен делать ничего подобного. Нужно посмотреть, что можно предпринять. Она могла бы родить вдали от города. Это не проблема. Ребенка потом отдадим на усыновление. Если нужно будет, я буду платить за его воспитание. Однако боюсь, что Пети все равно не позволит дочери вернуться в семью. Я его понимаю, но все равно это трагедия. – Он сурово глянул на сына. – А пока, с целью помочь тебе обдумать твое поведение, я приостанавливаю выплату твоего содержания.
– На сколько?
– Посмотрим. – Он жестом дал понять Марку, что тема закрыта. – Тебе лучше вернуться к твоему другу из Америки. Скоро начнут прибывать остальные гости. О, и еще одна вещь, – вспомнил Жюль. – Твоя сестра ничего не должна знать об этом деле. Ты меня понял? Ни-че-го.
Фрэнк Хэдли был симпатичным парнем. Он приехал в Париж, чтобы изучать искусство, и через пару недель случайно повстречался с Марком Бланшаром. Они подружились, Марк показал приятелю город и теперь вот пригласил познакомиться со своей семьей.
Двадцатипятилетний американец был высоким, хорошо сложенным мужчиной, с каштановой шевелюрой и широко расставленными карими глазами. Его сильная, атлетическая фигура подсказывала, что он мог бы быть хорошим гребцом и, возможно, неплохо управляется с топором, и оба предположения были верны.
Его школьного французского хватало, чтобы не растеряться совсем в первое время, а теперь он усердно учил язык по два часа каждое утро.
Фрэнк с любопытством оглядывал апартаменты. Было очевидно, что семья Марка принадлежит к буржуазии и имеет деньги. Тут не было ни величественной мебели в стиле Людовика XIV, столь любимой аристократией, ни более легкой мебели рококо. Обстановка просторного жилища Бланшаров датировалась по большей части XIX веком. Это были диваны и стулья с гнутыми ножками и спинками, лакированные шкафчики, тут и там – столы в более простом, суровом стиле Директории. И повсюду изобилие зелени: пальмы в углах, цветы на столах. Крупная буржуазия Франции почти так же, как и средний класс викторианской Англии, полюбила комнатные растения.
Он изо всех сил старался поддержать беседу с матерью Марка. Трудно было найти более радушную хозяйку, однако ее английский был ограничен, и в первые несколько минут их разговор изобиловал неловкими паузами. И потому Фрэнк испытал немалое облегчение, когда в комнату вошли элегантная дама, представившаяся тетей Марка, и приятная светловолосая девушка, оказавшаяся его сестрой. Девушка говорила по-английски лишь чуть лучше матери, зато тетя владела языком свободно, и Фрэнк быстро обнаружил, что это была образованная и начитанная женщина. Как раз такой человек, подумал он, с которым и следует знакомиться в Париже.
Они проговорили буквально пару минут, когда до них вдруг донесся сердитый голос месье Бланшара, говорящего на повышенных тонах. Ошибки быть не могло. Слов было не различить, но Фрэнк почти не сомневался, что месье Бланшар выкрикнул слово «негодяй» и потом «кретин».
Он вопросительно глянул на Мари, и та вспыхнула от смущения. У Хэдли было ощущение, будто мать Марка догадывается, в чем дело. Он стал подумывать о том, не лучше ли ему распрощаться.
У тети Элоизы достало самообладания, чтобы взять инициативу в свои руки.
– Да, месье Хэдли, кажется, Марк чем-то огорчил отца, хотя мы не знаем, чем именно. – Она улыбнулась. – Вероятно, ваш отец тоже порой сердится на вас.
– Помню, что, когда я был мальчиком, меня порой водили в дровяной сарай, как у нас говорят.
– Вот видите. – Она изящно повела рукой. – Вероятно, все семьи в мире одинаковы. Итак, мой дорогой Хэдли, поскольку в любой момент к нам присоединятся новые гости, вы немедленно производитесь в члены семьи. Мы будем вести себя так, словно ничего не произошло, договорились?
– Договорились. – Фрэнк ухмыльнулся.
– Отлично. – Тетя Элоиза оглянулась. Непохоже было, что Мари или ее мать готовы внести вклад в общую беседу, и потому она продолжала в том же ключе: – Очень скоро, Хэдли, мы зададим вам множество вопросов о вас, но пока повременим с этим, а иначе, когда явятся остальные, вам придется повторяться. – Она замолчала, но только на мгновение. – Во Франции, как вы быстро обнаружите, мы часто возвышаем голос, когда обсуждаем вопросы, не имеющие никакой важности. Философию, например. Все кричат и перебивают друг друга. Это в высшей степени приятная манера. Если же вдруг настанет конец света, – она подняла указательный палец, – правила хорошего тона предписывают сохранять спокойствие и по возможности сделать скучающее лицо. – Она лукаво посмотрела на него. – По крайней мере, таковы были привычки высшего общества до революции. И мы все еще помним их.
– У нас в Америке ценят такое качество, как присутствие духа, – сказал Фрэнк, – но искусство скучать мы пока не освоили.
– Если проведете с нами достаточно много времени, мой дорогой Хэдли, – с улыбкой ответила тетя Элоиза, – я уверена, мы сможем вам наскучить. – Она обернулась к двери. – А вот и остальные.
Да, в гостиную входили все разом: Жерар с женой, побледневший Марк и вслед за ним приятный англичанин по имени Джеймс Фокс. Вскоре после этого в комнату вернулся и месье Бланшар. Он приветствовал Фокса, обнял Жерара и его жену и почти ничем не выдал своего неудовольствия младшим сыном, разве что избегал смотреть на него.
Его сестра Элоиза обратилась к нему:
– Мой дорогой Жюль, пока вы с Марком что-то страстно обсуждали, я вела увлекательную беседу с Хэдли, который стал теперь почти своим. – Она послала брату многозначительный взгляд.
Говорила она по-французски, тем не менее суть ее слов Фрэнк ухватил и улыбнулся про себя. Манеры французов могут казаться слегка нарочитыми, но тетя Элоиза сейчас дала понять брату, что их американский гость слышал ссору в библиотеке.
– А, – кивнул ему Жюль Бланшар. – Итак, – объявил он собравшимся, – все уже здесь, кроме месье де Синя. – И, заметив на лицах удивление, добавил: – Пожалуй, мне следует объяснить, кто он такой.
Поворачивая от церкви Мадлен на бульвар Мальзерб, Роланд пытался одолеть уныние. Не хотелось ему идти на этот обед. Просьбу отца он, конечно, не может отклонить, но энтузиазма при мысли о предстоящем визите не испытывал. К тому же утро прошло неудачно. Он все откладывал второе поручение отца – ответить на письмо канадца – и решил, что пора уже сделать это. Поэтому он сел и прочел послание.
Написано оно было с безукоризненной любезностью. В нем сообщалось, что, хотя фамилия автора письма теперь пишется «Дессинь», в семье всегда знали, что они являются ветвью рода де Синей. Автор, собираясь этим летом во Францию и надеясь посетить некоторые замки в долине Луары, испрашивал позволения осмотреть также старое фамильное шато.
Каковы бы ни были намерения писавшего, он совершенно очевидно заблуждался, и Роланд не собирался пускать его на порог. Но как избавиться от канадца вежливо? Два часа Роланд сочинял письмо, и с каждой неудачной попыткой его раздражение росло, так что в конце концов ему пришлось отправиться к Бланшарам, так и не закончив ответа.
В какой-то степени это объяснялось тем, что Роланд пребывал в дурном расположении духа еще с момента побуждения. И даже с самого четверга. И не по своей вине.
Катаклизм, который случился во Франции на той неделе в четверг и который эхом отдавался в истории страны еще несколько поколений, сводился к одному-единственному письму. И написано оно было не каким-то видным деятелем, а всего лишь популярным романистом по имени Эмиль Золя. Оно касалось того непонятного офицера, Дрейфуса.
«J’accuse…» – так было озаглавлено письмо. «Я обвиняю…» Кого обвинял Золя? Французское государство, систему правосудия и, что было хуже всего, армию. Все они знали, писал Золя, что Дрейфус невиновен. Армия и правительство были замешаны в отвратительном сговоре: они продолжали держать невинного человека за решеткой, лишь бы скрыть доказательства того, что настоящим предателем является другой, известный им офицер. Почему же все они готовы воспрепятствовать отправлению правосудия? Потому что Дрейфус – еврей.
