не так, как ему хотелось. Добившись власти, он не обрел ничего кроме страха. Телохранители сопровождали его повсюду — портили аппетит, наблюдая за трапезой, залезали к нему в купальню, по нескольку раз подходили к постели, пробуждая своими шагами. Вначале это казалось необходимой мерой, но потом превратилось в пытку. Петроний Максимус изнывал под императорской ношей. В Константинополе его не признали правителем Запада. Желая утвердиться на троне, он почти насильно женился на вдове убитого императора Валентиниана, разорвал помолвку её старшей дочери с сыном вандальского короля и выдал за своего, посадив его рядом с собой соправителем.
— Авит поехал к торингам. Они поддержат нас против вандалов, — успокаивал Петроний Максимус сына, но торинги отчего-то медлили, а вандалы, напротив, были уже в пути. Разорванная помолвка оскорбила их короля, и вскоре стало понятно, что вандальское войско объявится в Риме еще до того, как торинги покинут Толозу и двинутся на подмогу.
— Придется оставить Рим, другого выхода нет. Предлагаю сделать это как можно скорее. — Петроний Максимус произнес это трижды. Сначала в спальне Лицинии Евдоксии, затем в Сенате и напоследок в комнате сына — единственного человека, кто согласился с его решением и ринулся собираться в дорогу.
* * *
В покоях новопровозглашенного римского императора было сумрачно и пусто. Холодный мрамор отливал белизной. Золото, бронзу и все, что можно нести, упаковали в мешки и отнесли на повозки. Сдернули даже занавеси, чтобы вывесить их новом месте.
Оглядевшись по сторонам, Петроний Максимус вдруг заметил, что остался один. Вот только что в зале толпились телохранители, носильщики, слуги, и вдруг — никого.
Куда они все подевались?..
— Оптила? — воскликнул Петроний Максимус, заметив в дальнем проеме фигуру телохранителя, которого узнал по приметной броне, но тот, не откликнувшись, молча, направился прямо к нему. На голову он набросил черный покров да к тому же нагнул её так, что виднелась лишь борода.
— Все готово? Пора отправляться в путь? — повысил голос Петроний Максимус и вновь не получил ответа. От этого ему стало малость не по себе. Не то, чтобы он не доверял своему сообщнику, но в его суровом молчании чувствовалась угроза, от которой похолодело внутри.
— Что-то случилось? Что? Отвечай! — потребовал Петроний Максимус.
Телохранитель остановился и поднял голову. Это был не Оптила. Это был Аэций.
Сердце Петрония Максимуса ухнуло вниз.
Призрак магистра армии стоял перед ним как живой. Явился забрать в преисподнюю? Как на всех этих красочных зрелищах, где надевают в жуткие маски и пугают зрителей воздаянием за грехи.
— Я безвинен, безвинен, — пролепетал Петроний Максимус, теряя рассудок от ужаса. — Убивали другие, но за ними стоял император, — продолжил он, видя, что призрак ему внимает. — Валентиниан вдохновился маской убийцы. Увидел её на каком-то из представлений, когда был мальчишкой, и захотел такую же для себя. Это он приказал убить Констанция Феликса. А потом ополчился на вас, на Гонорию, на вашего сына. Подсунул ему ядовитое зелье. Клянусь, я не знал, что так будет. Считал, что он божество, и, словно раб, исполнял его волю. А «божеству» нужны были жертвы. Для него это стало забавой, доказательством своего величия…
Во время своих оправданий, которые сыпались с языка как горох, Петроний Максимус медленно отступал к огромной напольной вазе, стоявшей у входа в зал. Аэцию приходилось двигаться следом, и в какой-то момент они поравнялись с вазой. Петроний Максимус, проявив небывалую ловкость, качнул её, уцепившись за край руками, и она полетела в Аэция, заставив отпрянуть в сторону.
Раздался грохот. Ваза разбилась вдребезги, а Петроний Максимус стремглав помчался по черному от теней коридору.
* * *
— Где он?
— Скачет к воротам, — ответил начальник стражи. — Не ходите туда. Там столько народа. Затопчут. Я послал на ворота верных людей, мимо них не проскочит.
— Дай мне коня, — приказал Аэций, надевая шлем. — Не хочу, чтоб его растерзали толпой. Пусть лучше судят.
* * *
Возле ворот, действительно, собралась толпа. Когда Аэций подъехал — все было кончено. Тело Петрония Максимуса подвесили за ноги и творили бесчинства — плевали в него, кидались грязью. Какие-то двое задир ругались между собой, чей камень пробил узурпатору голову.
Аэцию стало тошно от всей этой злобы, что его окружала. На войне понятно, от крови люди звереют. А тут… Утихомирить волну, которая поднялась, Авиту, как новому императору, будет непросто, она лишь предвестник грядущего шторма. Ну, ничего. Король вандалов поможет ему навести порядок. Правда, попросит за это немалую цену. А пока он не прибыл со своими войсками, в Риме начнется неразбериха, грабеж и убийства. Их спишут потом на вандалов, как это бывает обычно, когда навести порядок приходит чужая армия.
Отголоски происходящего в Риме достигнут и других городов. Надо скорее ехать в Равенну, забрать Пелагею и сына и увезти их подальше. Оптила предупредил, что они скрываются в доме, который когда-то принадлежал Аэцию, а теперь находится в собственности одного из его соратников — Рицимера.
Часть 26. Норикский старец
Начало лета 455. Равенна
Здесь было зелено, солнечно и спокойно. Никто не признал Аэция в старике с округлой внушительной бородой и длинными волосами, одетого в черное рубище и подпоясанного веревкой. Он шел босиком, опираясь на суковатую палку, довольно крепкую, если использовать как оружие, но кроме бродячих собак никому и в голову не пришло обратить на него внимание. Аэций бросил собакам кусок пирога, и те завиляли хвостами. А, может, вспомнили его запах и поэтому отнеслись дружелюбно. Собаки ведь именно так различают людей.
Когда-то, приезжая в Равенну, Аэций чувствовал себя чужаком. Теперь он был частью простого люда, на который раньше смотрел снисходительно свысока, как на тех, кто живет в тишине и покое лишь потому, что такие, как он, воюют по локоть в крови. Для них война — это чья-то чужая распря. А то, что там, далеко, на полях сражений, решается их судьба, они никогда не поймут, пока не коснется самих.
Аэций старался не думать о том, что их ждет. Никто из них не скорбел, когда объявили о смерти магистра армии. Никто не вышел почтить его память
