Тогда, приказав страже никого не выпускать из здания, он отправился в амфитеатр, куда уже были собраны простые граждане Рима. В горячей, воодушевленной речи начал он убеждать их признать власть Аталариха. Он перечислил им все благодеяния Теодориха, обещал такое же кроткое правление и со стороны Аталариха и его правительницы-матери, указал на то, что вся Италия и даже знатные римляне уже присягнули ему, и наконец, что первой правительственной мерой Амаласунты является указ о даровой раздаче хлеба и вина всему бедному населению Рима. В заключение он объявил о семидневных состязаниях в цирке за его счет: играми он желает отпразновать вступление Аталариха на престол и свое назначение префектом Рима. Тысячи голосов в восторге прокричали имена Аталариха и Амаласунты, но еще громче – имя нового префекта. После этого народ разошелся вполне довольный, патриции были выпущены из сената, и Рим подчинился готам. Цетег возвратился домой и сел писать сообщение Амаласунте. Но едва он начал, как услышал торопливые шаги. Быстро спрятав в ящик стола начатое письмо, префект встал и пошел навстречу гостям.
– А, освободители отечества! – улыбаясь, приветствовал он их.
– Бесстыдный изменник! – вскричал в ответ Лициний, вынимая меч из ножен.
– Нет, подожди, пусть оправдывается, если может, – прервал Сцевола своего горячего друга, удерживая его руку.
– Конечно, пусть оправдывается. Мог ли он отпасть от дела святой церкви! – подтвердил Сильверий, взгляд которого выражал полное недоумение.
– Мог ли! – вскричал Лициний. – Да разве он не изменил нам, разве не привел народ к присяге новому королю, разве…
– Разве не запер триста знатнейших патрициев в сенате, точно мышей в мышеловке? – продолжал в его тоне Цетег.
– Да он смеется над нами! Неужели вы стерпите это? – задыхаясь от гнева, вскричал Лициний.
Даже Сцевола побледнел.
– Ну, а что бы вы сделали, если бы вам дали возможность действовать? – спокойно спросил их Цетег.
– Как что? – ответил Лициний. – То, о чем мы, о чем ты же сам столько раз говорил с нами: как только придет весть о смерти Теодориха, тотчас перебить всех готов в городе, провозгласить республику…
– Ну, и что дальше?
– Как что? Мы добились бы свободы!
– Вы навеки убили бы всякую надежду на свободу! – крикнул Цетег, меняя тол. – Вы смотрите и на коленях благодарите меня. Он вынул из стола документ и подал его удивленным гостям.
– Да, – продолжал он, – читайте. Враг был предупрежден и подготовился. Не сделай я того, что сделал, – в эту минуту у северных ворот Рима стоял бы граф Витихис с десятью тысячами готов, завтра утром в устье Тибра вступил бы Тотила с флотом из Неаполя, а у восточных ворот стоял бы герцог Тулун с двадцатитысячным войском. Ну, а если бы хоть один волос упал с головы какого-либо гота, что было бы с Римом?
Все трое молчали пристыженные.
Наконец, Сильверий подошел к нему, раскрыв объятия.
– Ты спас всех нас, ты спас церковь и государство! Я никогда не сомневался в тебе!
– А я сомневался, – с благородным чистосердечием произнес Лициний. – Прости, великий римлянин. Но с этой минуты это копье, которое должно было пронзить тебя сегодня, навеки в твоей власти.
Он и Сцевола вышли из комнаты.
– Префект Рима, – сказал тогда Сильверий, – ты знаешь, я был честолюбив и стремился захватить в свои руки не только духовную власть, но и светскую. С этой минуты я отказываюсь от последней. Ты будешь вожаком, я повинуюсь тебе. Обещай только свободу римской церкви – свободное избрание папы.
– Конечно, конечно, – ответил Цетег.
Священник вышел с улыбкой на губах, но с тяжестью на сердце.
«Нет, – подумал Цетег, глядя вслед уходящим, – нет, не вам низвергнуть тирана – вы сами в нем нуждаетесь!»
Этот день был решительным в жизни Цетега, почти против воли он был поставлен в такое положение, о котором никогда даже не думал, которое иногда представлялось его уму только в смутных, туманных мечтаниях. Он увидел себя в эту минуту полным хозяином положения: обе главные партии – готское правительство и заговорщики катакомб – были в его руках. И в груди его вдруг со страшной силой проснулась страсть, потребность повелевать, быть первым, силой своего ума и энергии побеждать все, подчинять всех людей. Этот давно уже ко всему равнодушный, холодный, как лед, человек почувствовал вдруг, что и для него еще может в жизни найтись цель, ради которой можно отдать все силы и даже жизнь, и эта цель – быть императором Западной империи, императором всего римского мира.
Несколько месяцев назад, когда Сильверий и Рустициана тоже едва не против его воли привлекли его в заговор, эта мысль, точно мечта, тень, пронеслась в уме его. Но тогда он только смеялся над ней: он – император и восстановитель римского мирового государства! А почва Италии дрожит под ногами сотен тысяч готов, и на престоле в Равенне прочно сидит Теодорих, самый великий из королей варваров, слава которого наполнила весь мир. И если бы даже удалось сломить власть готов, то два государства – народ франков и Византия – тотчас протянут свои жадные руки за богатой добычей, два царства против одного человека! Он стоял одиноким столпом среди своего народа. Он хорошо знал и глубоко презирал своих соотечественников, недостойных потомков великих предков. Как смеялся он над грезами Лициния, Сцеволы и им подобных, что хотели восстановить времена республики с такими людьми!
Да, он был одинок. Но это-то и привлекало гордого честолюбца, и теперь, в минуту, когда три заговорщика уходили от него, мечты обратились в твердую решимость. Скрестив руки, быстро ходил он взад и вперед по комнате, точно лев в клетке, и говорил сам с собой:
«Да, имея за собой сильный народ, было бы нетрудно выгнать готов и не допустить франков и греков. Это мог бы сделать и другой. Но выполнить .это громадное дело одному, совершенно одному, с людьми без ума и воли, которые больше мешают, чем помогают, – одному обратить этих рабов в римлян, во властелинов земли, – это цель, ради которой стоит потрудиться. Создать новый народ, новое время, новый мир, одному, совершенно одному, только силой своего ума и воли, – этого не совершил еще ни один смертный. Да, Цетег, вот цель, для которой стоит жить и умереть. Уже одно стремление к такой цели делает бессмертным, и упасть с такой высоты – прекрасная смерть. Итак, за дело, с этой минуты – все мысли, все чувства посвящу ему. Благо мне, – я снова знаю, зачем живу!»
Цетег принялся за дело. Чтобы повелевать Италией, сделаться ее императором, необходимо привлечь на свою сторону Рим. И префект легко достиг этого: высшее сословие почитало его, как главу заговорщиков, над духовенством он властвовал через Сильверия, который был правой рукой папы и имел полное основание ожидать, что по смерти этого больного старика сам будет избран его преемником. Низший класс он привлек своей щедростью, часто раздавая хлеб, устраивая любимые зрелища, но еще больше величественными предприятиями за счет готского правительства, которые доставляли постоянную работу многим тысячам населения. Работы эти имели целью укрепить «Вечный город», возобновить полуразвалившиеся от времени стены его, рвы и все остальное. Он сам составил прекрасный план этих укреплений и сам лично следил за тем, чтобы он был выполнен в точности.
Но для борьбы с готами и Византией недостаточно было только укрепить город, надо было иметь и защитников его – солдат. При Теодорихе римляне не принимались в войска, а в последнее время, после казни Боэция и Симмаха, им было запрещено даже иметь оружие. Конечно, Цетег не мог надеяться, что Амаласунта, вопреки воле своего великого отца и в ущерб готам, разрешит ему набрать войско из римлян. Но он нашел выход: попросил, чтобы она разрешила ему набрать самый незначительный отряд – всего в две тысячи человек – из римлян. Такой отряд, понятно, не мог бы быть опасным для власти готов, но римляне были бы так глубоко благодарны ей за эту тень доверия к ним, за этот намек на то, что и они принимают участие в защите Рима. Получив это разрешение, префект набрал две тысячи воинов, снабдил их прекрасным оружием и, как только они научились владеть им, отпустил их, а на их место набрал другие две тысячи, которые также, как только научились владеть оружием, были заменены новыми. Каждый раз отпускаемые люди получали «на память» полное вооружение, которое покупалось за счет префекта. Таким образом, хотя налицо в Риме было всегда только две тысячи воинов из римлян, но префект мог в любую минуту иметь большое, хорошо вооруженное и обученное войско, которое притом было вполне предано ему, потому что все знали, что префект за свой счет покупает им вооружение и удваивает жалование.
В то же время он поддерживал сношения и с Византией: старался обеспечить себе на случай нужды ее помощь, но вместе с тем заботился о том, чтобы византийское войско не было настолько сильным, чтобы победить самих римлян или остаться в Италии против его воли.
