— Не задерживайтесь, — грубым голосом шептал он сквозь занавески. — Если та, которую он хочет, не готова, он позовет другую. Его драконий нрав очень легко возбудить, могу вас уверить.
— Она готова! — закричала служанка.
Сунув два драгоценных цветка за уши Ехоналы, она вытолкнула девушку за дверь.
— Идите, моя дорогая, моя любимая, — прошептала женщина.
— О, моя собачка, — всполошилась Ехонала. Тщедушное животное следовало за ней по пятам.
— Нет, нет, — завопил Ли Ляньинь, — собаку брать нельзя! Но Ехонала, вдруг испугавшись, нагнулась и взяла свою любимицу на руки.
— Я возьму ее, — закричала она и топнула ногой.
— Нет! — снова заорал Ли Ляньинь.
— О, Владыка ада, — взмолилась служанка в отчаянии, — пусть она возьмет собачку, ты, кусок сапожного воска! Если ты рассердишь ее, то она не пойдет, и что нас тогда ждет?
Так и получилось, что, отправившись в полночь к императору, Ехонала прихватила с собой этого маленького льва, собачку-игрушку, а к Ли Ляньиню, который до того, как стать евнухом, действительно был подмастерьем у сапожника, прилипла с того дня кличка Сапожный воск. Так называли его те, кому он внушал страх или ненависть.
В нежной тьме летней ночи Ехонала следовала за Ли Лянь-инем по узким проходам Запретного города. Евнух нес фонарь из промасленной бумаги, и свеча, помещенная внутри, отбрасывала тусклый круг света, в котором шла девушка. Следом торопилась служанка. Камни, по которым они ступали, были влажными от вечерней росы, роса, как легкая изморозь, лежала и на травинках, росших между камнями. Вокруг стояла тишина, и только где-то плакала женщина.
Хотя Ехонала никогда не бывала в императорском дворце, она, как и любая другая наложница, знала, что он находится в центре Запретного города, посреди императорских садов. Вот и ворота переднего двора. Они бесшумно открылись, и евнух повел ее через широкий внутренний двор в большой зал, а затем по коридорам, тихим и безлюдным, мимо настороженных застывших евнухов. Наконец они достигли высоких двойных дверей, украшенных резьбой из золотых драконов. Здесь дожидался их сам главный евнух Ань Дэхай, надменный, самовлюбленный человек. Его горделивое лицо было спокойно, а руки сложены на груди. Длинный атласный халат главного евнуха, отделанный пурпурной парчой и перепоясанный золотым поясом, сверкал в свете свечей, ярко горевших в высоких резных подсвечниках из лакированного дерева. Он не заговорил с Ехоналой, он даже не показал виду, что узнал ее, когда та приблизилась. Жестом правой руки он отпустил Ли Ляньиня, который почтительно отступил.
Но вдруг главный евнух заметил мордочку собачонки, высовывающуюся из рукава Ехоналы.
— Нельзя брать собаку в спальные покои императора, — строго приказал он.
Ехонала подняла голову, посмотрела ему в глаза и ответила:
— Тогда не пойду и я.
Слова были дерзкими, но девушка произнесла их тихим спокойным голосом, как будто ее совсем не волновало, пойдет она к императору или нет.
На лице Ань Дэхая отразилось безмерное удивление.
— Разве можно не повиноваться Сыну неба? — спросил главный евнух.
Ехонала не ответила и продолжала стоять, поглаживая собачку.
— Старший брат, — выступил вперед Ли Ляньинь, — эта наложница совершенно несносна. Она разговаривает, как дитя, но в душе свирепее тигрицы. Мы все ее побаиваемся. Если она не желает идти, то разумнее отослать ее обратно. Не стоит даже пытаться ее заставлять, ибо ум ее упрямее камня.
Тут за спиной Ань Дэхая отодвинулась занавеска и показалось лицо евнуха.
— Спрашивают, почему произошла задержка, — закричал он. — Спрашивают, не должен ли Он сам прийти, чтобы уладить дело!
— Старший брат, разреши ей войти с собачкой, — умоляюще попросил Ли Ляньинь, — она может спрятать ее в рукаве. А если собачка окажется беспокойной, то ее можно будет отдать служанке, которая будет сидеть за дверью.
Главный евнух нахмурился, а Ехонала как ни в чем не бывало продолжала глядеть на него широко раскрытыми невинными глазами. Ему ничего не оставалось, как уступить. Он проворчал и, походя, выругался, а ее провели в комнату. Там на одной из стен висели тяжелые атласные занавеси императорского желтого цвета с драконами, вышитыми алым шелком. Они скрывали тяжелые двери резного дерева. Главный евнух отодвинул занавеси, открыл двери и знаком приказал ей войти. Теперь она пошла одна, а занавеси опустились за ней. Ехонала стояла перед императором.
Дракона окружали драконы. Искусно отлитые, они взбирались по бронзовым колоннам огромной императорской кровати, приподнятой на помосте. Невесомые и пятипалые, они изгибались над нею в орнаменте цветов и плодов, поддерживая растянутую над колоннами сеть из золотых нитей. На желтом атласе, расшитом драконами, покрыв ноги атласным одеялом, также расшитым драконами, сидел Сын неба, опираясь на высокие желтые подушки.
Император был облачен в ночную рубашку из красного шелка с высоким воротником и длинными рукавами. Тонкие нежные руки правителя лежали одна на другой. Ехонала видела Сына неба лишь однажды, когда была им выбрана, но в тот день его венчал парадный головной убор. Теперь он сидел с непокрытой головой. Волосы у него оказались короткими и черными. Лицо же с выпуклым, нависшим над глазами лбом было длинным и узким.
Мужчина и женщина молча смотрели друг на друга. Потом н дал знак подойти ближе. Не отрывая глаз от лица императора, она медленно двинулась к нему. Приблизившись, снова остановилась.
— Ты первая женщина, которая вошла в эту спальню с поднятой головой, — произнес он тонким высоким голосом. — Наложницы боятся смотреть на меня.
«Сакота», — подумала она.
Сакота, конечно же, вошла, понурив голову, и стояла здесь окорная, испуганная, бессловесная. Где сейчас Сакота? В какой из комнат неподалеку она спала?
— Я не боюсь, — промолвила Ехонала мягким решительным голосом. — Посмотрите, я принесла свою собачку.
Забытые наложницы наставляли ее, как следует обращаться к Сыну неба. С ним нельзя говорить, как с простым смертным. Ведь он — Властелин десяти тысячелетий, Высокочтимый, Августейший владыка, — такими словами надо его называть. Однако Ехонала вела себя с императором, просто как с мужчиной.
Она погладила шелковую головку своей любимицы и, опустив глаза, сказала:
— До того как я попала во дворец, я никогда не видела таких собачек. Я только слышала о собачках-львах, а теперь у меня есть своя собственная.
Император воззрился на нее, видимо не сообразив сразу, что ответить на такой детский лепет.
— Подойди, сядь рядом со мной, — наконец произнес он. — Скажи, почему ты не боишься меня?
Она вступила на помост и опустилась на краешек кровати. Собачка, все еще сидевшая у нее на руках, понюхала ароматный воздух и чихнула. Девушка засмеялась.
— Что это за духи, от которых чихает мой лев? — спросила она.
— Это камфоровое дерево, — ответил император. — Ответь все-таки, почему ты меня не боишься?
Ехонала гладила собачку и чувствовала, как он изучает ее лицо, губы, руки. Неожиданно у нее пошли мурашки по телу, и она задрожала от холода, хотя лето было в разгаре, а рассветный ветер еще не поднялся. Она ниже склонила голову, будто бы разглядывая собачку, а потом заставила себя заговорить робко и нежно, как ребенок:
— Я знаю свою судьбу.
— А откуда ты знаешь? — спросил он, задетый за живое.
Девушка начинала его забавлять. Его тонкие губы изогнулись в улыбке, а сумрачные глаза потеплели.
— Когда меня призвали во дворец, — продолжала она все тем же робким и нежным голосом, — я жила у дядюшки, который опекал меня, потому что мой отец умер. Я сразу же пошла во двор, остановилась возле усыпальницы под гранатовым деревом и помолилась богине Гуаньинь. Я зажгла ладан, а потом…
Ехонала замолчала, губы у нее задрожали, она попыталась улыбнуться.
— А потом? — спросил император, зачарованный этим прекрасным лицом, таким нежным и юным.
— В тот день не было ветра, — сказала Ехонала. — Дым ладана поднимался прямо к небу, он расплывался благоухающим облаком, и в этом облаке я увидела лицо…
— Лицо мужчины? — спросил он.
Она кивнула, как кивает ребенок, когда от робости не может говорить.
— Это было мое лицо? — спросил он.
— Да, ваше величество, — ответила девушка. — Ваше императорское лицо.
Прошло два дня и две ночи, а она все еще не выходила из императорской спальни. Трижды он засыпал, и тогда она шла к двери, давая знак служанке. Крадучись, женщина проходила сквозь занавески в соседний будуар, где евнухи, нагрев на углях котел, готовили ванну. Служанке оставалось только черпать воду большим фарфоровым кувшином и освежать свою госпожу. Она приносила Ехонале чистое белье и новые халаты, причесывала ее и делала завивку. Кроме указаний, наложница не промолвила ни слова, а служанка, ничего не спрашивая, делала свое дело. Потом госпожа снова удалялась в императорскую спальню, и за желтыми занавесками закрывались тяжелые двери.
