— Не узнаю я тебя. Должно быть, это женитьба так повлияла. Ну, ты сам рассуди — когда б оно так было, зачем грамоту эту в огонь бросать, да жизни своей не пожалеть, чтоб только никто ее не прочел?
Медведев глубоко вздохнул.
— Да, ты, конечно, прав. Просто у меня в голове не укладывается, что Федор Лукич…
— А куда ему деваться? Картымазовка — его единственная земля и он пожалован ею князем Борисом Волоцким за мужество в Шелонской битве, где он воевал в княжеском войске. Отнимет Борис у него эту землю и куда он пойдет?
— Но ты понимаешь, Филипп, если все, действительно, так, как сейчас выглядит, если родной брат великого князя решился на тайный сговор с королем Казимиром, который Москве совсем не друг, если зреет усобица, а мы узнали об этом нечаянно.… Ты понимаешь, какая опасность нависла над всеми нами, да что там нами! Над всем княжеством!
Филипп понимающе покивал головой.
— Теперь все зависит от Лукича, — сказал он, — Я так хочу, чтоб он развеял наши подозрения, и мы снова оказались бы вместе.… Все по одну сторону…
Анница вернулась через час.
Она была очень расстроена.
— Федор Лукич не приедет. Он сказал, что если у вас есть к нему дело — приезжайте в Картымазовку.
Филипп с Василием переглянулись.
— Что ж, — сказал Медведев, — надо ехать.
И они поехали.
Поднявшись на пригорок, откуда полгода назад Василий впервые увидел разоренную Картымазовку, они заметили всадника, галопом удаляющегося от деревни.
— Это тот, третий, — воскликнул Филипп. — Зайцев! Я узнал его.
Всадник повернул на дорогу, ведущую к Можайску. Это был кратчайший путь на Волок Ламский.
— Знаешь, — сказал Медведев. — пожалуй, не стоит упоминать Лукичу об этих обрывках…
Они продолжили путь и до самого дома Картымазова не обменялись больше ни словом.
Федор Лукич отогнал своих любимых псов, молча кивнул Филиппу и сдержанно поздоровался с Медведевым, чего раньше никогда не бывало, и у Василия сжалось сердце.
Неужто приходит конец нашей дружбе, которая так хорошо началась и обещала быть прочной и долгой.… Нет, нет, ни в коем случае нельзя этого допустить…
Картымазов пригласил их в горницу и сказал:
— Не обижайся, Василий — у меня был гость, и я не мог к тебе приехать.
— Я не обижен.
— Анница говорила, что у вас ко мне дело.
— Я рассказал Василию, о том, что случилось ночью, — сказал Филипп.
— Я не сомневался в этом, — холодно кивнул Картымазов. — Ведь теперь вы служите одному хозяину.
— Федор Лукич, — мягко начал Медведев. — Я думаю, что дружба дает нам право поговорить обо всем искренне и без утайки.
— Разумеется, — согласился Картымазов. — Обо всем, что касается наших личных дел. Но, скажи, Василий, разве я когда-нибудь интересовался твоей службой великому князю? Разве я хоть раз спросил тебя, зачем ты так срочно умчался в Литву два месяца назад? Разве я предлагал тебе искренне и без утайки поговорить о том, что не касается нашей дружбы? Никогда, Василий! Я прожил на рубеже уже восемь лет и был очень дружен с Бартеневым, который служил Литве. И с Кожухом жил мирно, пока он не напал на меня. Я не ссорился даже с разбойником Антипом, и он меня не трогал. А как вы оба думаете, почему у меня были с ними хорошие отношения? Да потому, что я никогда не вмешивался в чужие дела. И то же самое я советую делать вам обоим — вы еще молоды и только начинаете жить. В том, что случилось ночью, виноват лишь я один. Извини, Филипп, что несправедливо упрекнул тебя и прости мою грубость. Ты поступил, как следует дворянину, а я был абсолютно неправ, и давайте не будем больше говорить об этом.
— Ну что ж, — сказал Медведев, — не будем. Только подумай, Федор Лукич, что, если, помогая пересылать через рубеж неизвестные письма, ты, быть может, приложишь руку к неправому делу, и если когда-нибудь, вследствие этого, нам придется — не приведи Господь такого страшного часа! — встать с оружием друг против друга, то в этом будет доля и твоей вины?
Картымазов на секунду опустил голову, но тут же поднял ее.
— Я выполнил волю своего князя, как умел, и я не отвечаю, за то, что из-за этого произойдет. Он приказывал — он даст ответ.
— Значит, ты допускаешь, что он мог замыслить что-то недоброе?
— Скажи, Василий, разве ты спрашиваешь у великого князя, зачем он приказывает тебе то или другое? Разве ты не выполняешь в точности его волю, даже если тебе кажется, что он затевает неправое дело?
Медведев помолчал, потом спросил:
— Неужели мы не можем сохранить нашу дружбу, не нарушая своего долга?
— Я бы этого очень хотел, — ответил Картымазов. — И думаю, что первый шаг, который мы можем сделать, это закончить сейчас наш разговор.
Молодые люди встали, и Картымазов проводил их до крыльца.
Там все трое молча, но преувеличенно вежливо обменялись прощальными поклонами.
На обратном пути Василий спросил Филиппа:
— Что собираешься делать?
— Придется, видно ехать в Москву и показать Великому князю эти обрывки.
— Я думаю, это — правильное решение. Только поторопись. Этот Зайцев доложит о неудаче, и они пошлют новых гонцов, которым, возможно повезет больше. Пусть великий князь сам решает, как ему быть со своими братьями…
— Я выеду сегодня же, — решил Филипп.
Через два часа он отправился в путь.
С ним поехал Данилка, младший брат Егора, погибшего летом на дороге под Гомелем.
Глава третья
БОЧКА СОЛЕНОЙ РЫБЫ, НЕЖДАНЫЙ ГОСТЬ И ДЕВИЧЬИ МОЛИТВЫ
Тайнопись X
От Аркадия Дорошина
15 октября 1479 г
Новгород Великий
Елизару Быку
в собственном доме
Рославль
Великое Литовское княжество
Настоящим посланием сообщаю, что порученное мне дело полностью выполнено. 358 самых драгоценных камней на общую сумму около миллиона венгерских золотых доставлены для последующей передачи Братству на озеро Ильмень, в рыбацкую хижину брата Четвертой Заповеди Давида Горяева и его дочери, сестры Первой Заповеди Елизаветы. Они искусно подготовили товар к вывозу, в виде бочонка соленой рыбы. Теперь этот бочонок содержит в себе все состояние новгородского архиепископа Феофила, который, как и планировалось, проникся ко мне глубокой симпатией, в результате чего передал на сохранение свои камни, в которые он обратил абсолютно все свое движимое и недвижимое имущество, опасаясь, что в случае провала заговора и нашествия московитов он будет схвачен и казнен, либо заточен пожизненно в темницу. Я постараюсь, чтобы именно так и произошло. Желательно, чтобы товар был вывезен как можно скорее, потому что, по сообщению наших братьев из Москвы, великий князь намерен в ближайшее время внезапно прибыть в Новгород с войском. Моими стараниями ему уже известно, что здесь зреет заговор, во главе которого стоит Феофил, так что судьба митрополита предрешена. Жду новых указаний.
Во славу Господа нашего Единого и Вездесущего!
Брат Шестой Заповеди Аркадий Дорошин.
— Отличная работа! — воскликнул Симон Черный, возвращая Елизару Быку прочитанное послание. — Еще пару таких операций и мы будем готовы к нашему главному делу…
— Да, брат Аркадий потрудился на славу, и следует посоветовать членам Рады, чтобы его повысили до следующей степени причастия — он это заслужил, — согласился Елизар, поднеся тайное послание к пламени свечи и наблюдая, как быстро и жадно огонь пожирает добротную пергаментную бумагу, которую можно найти лишь в крупнейших центрах торговли — Багдаде, Венеции или Новгороде.
Несмотря на то, что за окном стоит солнечный день, в богато обставленной и увешанной дорогими коврами горнице горят свечи, ибо плотные шторы, как обычно, тщательно завешены, чтобы не осталось даже малейшей щелочки, сквозь которую не в меру любопытный глаз мог бы случайно увидеть встречу этих двух людей, адептов новой веры, апостолов тайного братства, которых никто никогда не должен видеть вместе, ибо ни одна живая душа не знает, что глава братства — Преемник, кого, якобы в целях безопасности, даже члены Высшей Рады никогда в глаза не видели — на самом деле не существует вовсе — его роль играют эти два человека, неожиданно появляясь, порой одновременно, в разных местах, пугая и завораживая таинственностью своего бытия.
Но для простых смертных не происходит ничего необычного — просто зажиточный и горячо любимый своими земляками (за то, что всегда всем дает в долг и никогда не требует возврата) купец Елизар Бык в собственном доме в городке Рославле, расположенном в Великом Литовском княжестве не очень далеко от рубежа с Московским, принимает старого друга — ученого книжника Симона Черного, а то, что любят сидеть друзья средь бела дня в темной горнице — мало ли, чего не бывает — у богатых свои причуды!
