– Сдержанность, она никому не мешает, – пробормотал Гойберд себе под нос, – теперь вот на Сааде кровь.
– Саад – человек богатый, ему ничего не стоит расплатиться за кровь.
Дауд из-под сведенных бровей покосился на Соси.
– На этот раз он может богатством и не отделаться: у Беки растут сыновья, да и родственники, слава всевышнему, есть. Два сына у него, Хасан и Хусен… и третий вон вчера родился.
– А у него еще имени нет, – сказал Хусен, стоявший тут же рядом.
– У кого нет имени? – улыбнулся Дауд, повернувшись к мальчику.
– У того, у маленького нашего!
– Нет, говоришь, имени? Ну что же, надо дать ему имя. А ну-ка подойди ко мне.
Отложив топор, Дауд обнял мальчика.
– Какое же имя тебе больше нравится?
– Не знаю, – пожал плечами Хусен.
– Давай назовем его Султаном?
– Давай, – согласился Хусен.
– Ну вот и ладно. Будет вас теперь три брата: Хасан, Хусен и Султан, – с какой-то особой нежностью в голосе сказал Дауд. – Правда, хорошие имена?
– Очень хорошие, – подтвердил Гойберд, – и дети хорошие.
– А как тебя зовут, Хасан или Хусен? – спросил Дауд.
Сыновья Беки были совсем маленькими, когда он видел их в последний раз.
– Хусен.
– Пусть будет долгой твоя жизнь, мой мальчик! – Дауд полез в карман и достал гривенник. – На, держи. Купишь себе в лавке красных лошадок и конфет.
Мажи, а с ним и сестра его Зали стояли неподалеку от котла. И никакая сила не могла заставить Мажи отойти от него, пока он не отведает вареного мяса. Даже когда Хусен показал ему гривенник и позвал с собой в лавку, Мажи даже не повернулся в его сторону. Один глаз его был нацелен на котел, а другой, как обычно, смотрел в сторону.
Хусен направился к воротам.
К дому Соси приближался маленького роста полный человек в красной черкеске. На поясе у него висели кобура и кинжал в серебряных ножнах. Это старшина Ази, Хусен хорошо его знает. У него такие большущие, торчащие рыжие усы, и такой он толстый – ни с кем не спутаешь.
Едва старшина скрылся за воротами, оттуда опрометью выскочил Тархан. Не замечая Хусена, он пробежал к ним во двор и через минуту уже возвращался с отцом.
– Зайдем в дом, – сказал Соси, приглашая Ази.
Мальчик больше ничего не услышал. А разговор в доме был вот какой.
– Что там на похоронах? – спросил Ази.
– Похороны как похороны, – пожал плечами хозяин дома. – Женщины плачут…
– Ну, женщины, известное дело, всегда голосят на похоронах…
Ази пристально посмотрел на Соси. Не станет же он рассказывать, что получил от пристава приказание наблюдать за похоронами. Пристав не считает их обычными. Ведь богатый убил бедного. Пристав, видать, не столько за Саада боится, сколь за Мазая да за Угрома.
– Как бы эта голь перекатная не озверела, – сказал он старшине, – ты последи за ними. Не дай бог, разорят помещичьи хозяйства.
Ази ни слова не проронил в защиту своих односельчан. Скажи пристав и о нем такие злые слова, он бы все одно ничего не возразил. Сам-то наместник царский в Тифлисе, до него далеко. А этот здесь, рядом, и власть вся у него в руках, кого хочешь арестовать может, наказать…
Стоит сагопшинцам еще издали увидеть фаэтон, пристава или услыхать звон колокольчиков – улицы тотчас пустеют. Даже мужчины расходятся по своим дворам.
– Все сдэлаю, как нада, гаспадын пирстоп, – отчаянно коверкая русские слова, ответил старшина, вытянувшись при этом, как на смотру перед генералом.
– Если что случится, я из тебя кишки выпущу, – сказал пристав, ткнув указательным пальцем в живот Ази.
– Панымаю, господин пирстоп.
– И еще одно. Из тех, что были в прошлом году арестованы в Грозном во время беспорядков, бежал один ингуш…
– Панымаю, гаспадын пирстоп…
– «Пирстоп, пирстоп»! – вдруг заорал пристав и, подойдя к Ази, плюнул ему в лицо. – Зверь, не знающий человеческого языка! Что это за пирстоп?
Ази стоял как вкопанный, не решаясь стереть плевок. Пристав, немного успокоившись, продолжал:
– Так вот, этого человека…
– Если придет в село, арестую и приведу к вам! – поспешил выказать свою понятливость старшина.
– «Арестую и приведу к вам»! – передразнил пристав. – Уж не думаешь ли ты, что он самолично встанет перед тобой: на, мол, хватай меня, арестовывай? А если он будет вооружен до зубов, как настоящий абрек? Не хвались прежде времени. Лучше смотри в оба. Вот и на похоронах много будет разного люда, увидишь кого подозрительного, доложи мне.
– Будет сдэлано, гаспадын… – Ази осекся, не зная, как же ему теперь говорить.
Потому-то и рыщет теперь старшина, словно ищейка, следит за каждым человеком, прислушивается к разговорам. Но Ази знает и то, что на похороны ему идти бесполезно. При нем люди замолкают, ничего не узнаешь.
Вот Соси – другое дело. Его не станут бояться. А уж Соси сделает все, что велит Ази. Пусть только не сделает, старшина обложит его таким налогом – дух вон. Не посмотрит, что между ними родство.
– …Женщины пусть себе плачут, – снова заговорил Ази. – А люди, о чем люди говорят?
– Да о чем же еще? Ни за что, говорят, убили. Добрый, говорят, Беки человек был, смирный…
– Чего же он в ссору с Саадом ввязался, если смирный был?…
– Об зтом и я говорил.
Ази вообще-то понимал, что опасения пристава, как бы сагопшинцы не взбунтовались из-за убийства Беки, напрасны. И помещичьим хозяйствам они ничего не сделают.
Из поколения в поколение велось у ингушей: мстили только убийце и его родственникам. А помещики тут ни при чем. Хоть начисто их разгроми, Беки этим не будет отмщен. Кому нужна чужая вражда, если своей хватает.
Еще и потому никто не решится притронуться к помещичьему добру, что охраняется оно вооруженными стражниками. Попадись им на мушку – пристрелят на месте, а не пристрелят, так арестуют и упекут в Сибирь.
«Богатства помещиков – что вещь в сундуке за тремя замками», – часто говорил Ази.
«Однако кто его знает, всякое может случиться, – думал он сейчас, – неспроста ведь пирстоп так беспокоится, может, слыхал о чем?…»
– Там об Угроме да о Мазае никаких разговоров не ведут? – спросил Ази.
– Да нет вроде. Они-то ни при чем! Человека ведь убил Саад.
– Ничего ты не понимаешь, – махнул рукой старшина. – Саад убил его из-за земли, а земля чья? Смекаешь?
Вдруг брови у Соси полезли вверх:
– Припомнился мне один разговор!
– Какой разговор? – резко повернулся к нему Ази.
– Человек там был. Скоро, говорит, всю землю народ себе отберет.
– Что за человек?
– Не знаю. Не здешний он.
– Откуда, не спросил?
– Сказал, из Бердыкеля. Есть, говорят, такое село в Чечне.
«Уж не тот ли это беглец, о котором пирстоп говорил? – подумал старшина. – Но тот ингуш, а этот из Чечни…»
– Он чеченец?
Соси пожал плечами.
– Да оно вроде бы и так. Из Чечни ведь. А только говорит он на ингушском языке…
– Не скрывается ли от властей? – перебил его Ази.
– Кто его знает. Может, кровники у него в Ингушетии, оттого и живет в Чечне? Уж больно он лихой! Не спасет, говорит, Саада никакое богатство. Не сам ли он мстить собирается? Хотя какой из голодранца мститель. И все-таки надо, пожалуй, предупредить Саада.
Ази слушал Соси, а сам думал: «Оно конечно, трудно и сказать, тот ли это человек, которого разыскивают, но для покоя лучше его убрать. Да и у Саада одним кровником станет меньше, тоже в долгу передо мной не останется. Он и без того много сделал для меня: не раз за свой стол сажал, а был случай, приехали ко мне почетные гости, Саад дал мне барана. Саад – человек нужный!»
Ази хлопнул себя по коленям и сказал вслух:
– Как бы мне посмотреть на этого человека?
Сквозь плетень, что разделяет дворы Беки и Соси, хорошо все видно.
– Вон тот! Усатый, с черной бородкой, – тихо шепчет на ухо старшине Соси. – Видишь, он стоит рядом с Гойбердом, руки у него скрещены на груди?…
Ази кивает головой.
Дауд и не подозревает, что ищейка кружит вокруг него. И Хусен ничего не слыхал. Откуда ему было знать, зачем старшина пришел к Соси. Не знал он, конечно, и того, что Дауд скрывается от властей. Зажав в ладошке гривенник, Хусен вприпрыжку бежал к лавке.
Ингуши, как и все мусульмане, умершего, по обычаю, хоронят как можно скорее. И все время, пока он еще остается дома, не затихает плач женщин. А дома покойника держат ровно столько, сколько понадобится времени, чтобы обмыть его и завернуть в саван.
Беки приготовили в последний путь очень быстро. Еще и полдень не наступил, когда его уже выносили из дому.
Женщины плакали. Хусен увидел, как мужчины подняли погребальные носилки. На носилках под синим сатиновым одеялом в белом саване лежал отец. Женщины рыдали, сестра Беки не отрывалась от носилок. Душу раздирал полный неизбывной печали голос Кайпы.
– На кого ты нас оставляешь? Возьми и меня с собой! – кричала она.
У Хусена сдавило горло. Он всхлипнул, потом горько заплакал.
