шатер. Свет горящей лучины вырвал из темноты уродливое обличье эфиопки. Она медленно вползала в палатку. Обнаженное по пояс тело уже находилось в спальне. Опершись на обе руки, похожие на длинные лапы орангутанга, она, подняв голову, стала пожирать глазами помещение. В этой позе эфиопка напоминала суку с обвисшими после родов сосцами. Не трогаясь с места, она стала внимательно прислушиваться к размеренному дыханию женщины, от ее острого слуха не ускользал ни единый звук: очевидно, то было дыхание спящего человека. По лицу чернокожей пробежала дикая ухмылка, толстые губы искривились, обнажив крупные белые зубы. Она осторожно прокралась в спальню. На ней не было другой одежды, кроме белой набедренной повязки. С сатанинской осмотрительностью подошла она к постели женщины и, точно злой дух, опустилась перед ней на колени. Занавеси в спальне были натянуты, было тепло и душно. Во сне госпожа откинула одеяло, обнажив прекрасную грудь и роскошные плечи, слегка раскрасневшееся лицо почти закрывали густые волосы, которые рассыпались по цветастой бархатной подушке. Черная бестия с неистовой свирепостью вглядывалась в ее лицо. Ноздри приплюснутого носа раздувались от беспокойного дыхания, на темном лице поблескивали белки глаз. Она походила на зверя, в когтях которого бьется жертва. Протянув вперед руку, она легким движением откинула волосы с шеи женщины, словно густые шелковистые кудри мешали ей совершить свое злодеяние. Только она подняла обе руки к шее госпожи и с диким бешенством приготовилась задушить ее, как вдруг в другом конце шатра раздалось:
— Ахмед!.. Ахмед!..
То был голос служанки Пери, которая в чарах сладкого сна звала своего возлюбленного. Однако то же имя носил и главный гаремный евнух, и эфиопке показалось, что это его призывают па помощь.
— О, Ахмед!.. — снова послышался голос служанки.
Эфиопка пришла в ужас — Ахмед, грозный страж гарема! В растерянности и панике она вытащила из-за набедренной повязки острые ножницы, чтобы вонзить их в горло женщины. Но в страхе и смятении промахнулась и только срезала несколько кос.
С быстротой тигрицы она выползла из спальни и исчезла среди многочисленных шатров гарема.
Было утро. Первые лучи солнца растворялись в сером тумане, окутывавшем вершины Карадагских гор. Густые леса еще дремали в ночном мраке. Отдельные деревья не различались: горы, поля и луга были погружены в просторное мглистое море.
Вдали черными пятнами выделялись палатки племени чалаби. Пастухи каждой деревни отдельными группами разбили свои жилища в этих роскошных травянистых лугах. На одном из плоскогорий были разбросаны палатки главы племени хана Фатали. Они отличались от палаток простых смертных по форме и материалу — были богаче, выше и просторнее.
Хан еще спал. Его многочисленные жены давно проснулись и были заняты хозяйством. Перед палатками на открытом воздухе дымились очаги. Они имели крайне простое устройство: на ровной площадке стояли железные треноги, под которыми горел огонь. На треногах кипели большие и маленькие котлы.
Жены владыки Пайтакарана, которые имели все возможности вести хозяйство с помощью служанок, оставались верны древней традиции и стряпали сами. Отсутствие цивилизации избавляло их от лени и изнеженности. Но надо заметить, что работали большей частью женщины постарше, молодые еще спали или были заняты утренним туалетом.
Двадцать шатров, в которых размещался гарем, были разбиты отдельно от других палаток. В каждой палатке жила одна жена. Дорогая парча, вывезенная агулисскими купцами-армянами из Исфагана и Индии, украшала жилища самых красивых женщин края. Шатры располагались полукругом и образовывали площадку, где трава была вытоптана и совсем почернела. По этому двору суматошно сновал и суетился целый легион людей разного цвета кожи и национальностей — белые и черные служанки, евнухи, слуги, вывезенные из глубин Африки, здесь же рыскали громадные овчарки и худые охотничьи борзые. То был настоящий цыганский табор.
Одежда гаремных жен была довольно простая — рубашка, шальвары и безрукавка. Коротенькая рубашка из прозрачной ткани едва прикрывала полуобнаженную грудь и спускалась ниже пупка, где живот переходит в некую часть тела. Отсюда начинались шальвары, заменявшие женщинам юбки, были они из шелковой материи со златоткаными цветами и доходили лишь до колен, оставляя совершенно голыми икры ног [22]. Нижний край шальвар также был обшит золотой каймой шириной в четыре пальца. Поверх рубашки надевалась короткая безрукавка чаще всего из фиолетового или розового бархата, плотно облегающая талию. Обычно служанки донашивали одежду своих хозяек, надеванную всего лишь пару раз. Казалось, жены, эти пестрые, как бабочки, создания, только недавно отказались от первозданной наготы, едва прикрытой фиговым листочком. Но нет, эта одежда была плодом гаремного гения, гаремного любострастия, выставлявшего напоказ голую грудь, голени и руки. Эти части тела всегда могли возбудить похотливые страсти, которые были ослаблены и притуплены у властелина гарема, владельца целой стайки жен.
Таинственное значение имели женские украшения. В монисто из дорогих камней входил золотой талисман в форме трубки, в нее были вложены волшебные реликвии. На плечах и предплечьях все носили браслеты, на плече — поверх одежды, а на предплечье — на голом теле. Браслеты на плечах состояли из пестрого бисера, заключающего в себе особые чары. Кольцам не было числа. Разноцветные бусы обвивали также и голые икры ног. Носили и гамаилы — сплетенные из золота, бриллиантов и жемчуга ленты, которые, подобно генеральским, надевали через плечо и повязывали под мышкой. Вся сила женщины, как у волшебницы, заключалась в ее украшениях. Драгоценности не только придавали больший блеск ее красоте, но еще охраняли от сглаза, зависти и коварства соперниц [23]. Трое армянских ювелиров со своими учениками непрестанно трудились над безделками, которые пожирали доходы целых провинций.
Гаремные шатры были совершенно недоступны. Их окружало плетение из тонких камышинок, так называемый сарай-пердай — «занавес сераля». Туда имели доступ только евнухи, чернокожие рабы и рабыни.
В то утро на гаремной площадке царило необычное оживление. Готовились к какому-то торжеству. Несколько служанок сидели на голой земле вокруг больших железных таганов. Одна просеивала муку, другая месила тесто в деревянном корыте, третья готовила шарики из теста, четвертая укладывала их на гладкую доску, пятая раскатывала шарики, придавала им вид лаваша, шестая раскладывала лаваши на раскаленном тагане и пекла. Работа велась споро, что не мешало служанкам болтать, смеяться и сплетничать. Две женщины крутили рукоятку круглого жернова, мололи муку. Белый порошок покрывал их лица и черные волосы. В котлах жарились барашки, на шампурах шипели шашлыки. Точно готовился завтрак на целую армию.
— Гафса, знаешь, что случилось этой ночью? — сказала молоденькая Айша черноглазой женщине, сбивавшей масло в маслобойке.
— Что? — спросила Гафса с любопытством
