Взор князя Василия вдруг остановился на немце. Брови поднялись недоуменно.
— Или мало я тебя одарил в том разе, что еще дожидаешься?
Витт попятился. Позабыв русский, затараторил по-немецки:
— Нейн, нейн…
— Ладно, погоди, — перебил его Голицын. Достав из кожаного кошеля горсть серебряных монет, высыпал купцу в ладень. — Только, чур, онемей навеки.
— О, майн гот!
— Загогал ужо, — сморщился князь. — Уходи, ко сну пора…
На другой день холоп, помогавший Голицыну облачаться, рассказал:
— Вечор тати за двором немецкого купца убили. Того, княже, коий тебя навещал.
Охнул Голицын.
— Спаси Бог! — Перекрестился, вздохнул облегченно. Мертвый слова не вымолвит. И на дыбе у Семки Годунова смолчит.
* * *
Самозванец с поляками да боярами-переметами отдыхал в Севске. И хоть этот городок в трех десятках верст от Добрыничей, Отрепьев знал, что Мстиславский напасть побоится — годуновский воевода трусливый.
Шляхтичи бражничали после первой победы, горожан грабили. Хотел было Отрепьев унять их, да паны вельможные его и признавать отказались. Ко всему прослышала шляхта, будто король Сигизмунд сейм готовит. Стал воевода Мнишек с панами собираться в Польшу, потребовали у Григория денег. Отказал Отрепьев, да еще и попрекнул шляхтичей: «Вы уговор рушите, слово не держите».
Обиделись паны, назвали Григория Отрепьева вором, да еще пригрозили: «Если не дашь злотых, все от тебя отъедем!»
Подняли паны вельможные смуту — одни за Отрепьева ратуют, другие домой тянут. На базарной площади Севска собрались, бранятся. Отрепьев приехал к шляхтичам не один, с сотней казаков. Оделся богато, поверх брони шуба соболья внакидку. Пускай зрят паны да соображают. Не слезая с седла, въехал в круг, спросил строго:
— Из-за чего страсти, панове?
Юрий Мнишек рта не успел раскрыть, как опередили, завопили паны вельможные:
— Плати злотые, пес!
Отрепьев руку в кожаной рукавице поднял, оборвал крикунов:
— Деньги в Москве, как и обещал!
Тут шляхтичи, державшие сторону самозванца, зашумели:
— Отступники! Не давай им злотых, царевич!
И снова Григорий голос подал:
— Клятвенно заверяю всех, одарю щедро, когда на царство сяду!
Краснощекий пан поднялся в стременах, наклонился к Отрепьеву, крикнул:
— Чтоб тебя на кол посадили, а не на трон!
Григорий не сдержался да кулаком пану в зубы и тронул коня. Лихой гайдук успел с Отрепьева сорвать шубу с плеч и под смех шляхтичей затесаться в толпе. Побагровел Отрепьев, схватился за саблю, а казаки пики наперевес, повернули коней на шляхтичей.
Быть бы в войске самозванца побоищу, если бы Григорий Отрепьев не опомнился.
На другой день Мнишек, а с ним многие другие вельможные паны со своими гайдуками покинули самозванца, отправились в Польшу. Остались с Лжедмитрием полторы тысячи шляхтичей. Вместо Мнишека избрали паны в гетманы усатого и толстого Дворжицкого.
Отъезд Юрия Мнишека опечалил Отрепьева ненадолго. Вскоре прибыли в Севск двенадцать тысяч казаков.
Поражение самозванца. Боярин Шеин у Годунова. Отрепьев в Путивле. Государево войско у Кром. Сыч плачет на царских хоромах. Атаман Межаков ведет донцов к царевичу. Самозванец снова обретает силу.
С обозом и челядью приехали князья Шуйский и Голицын в Добрыничи. В ратном деле они неуки, отродясь такое многолюдное войско не водили, да и не упомнят, когда в броне хаживали. А тут Годунов на них этакий хомут надел.
Не успели князья в Добрыничах обжиться, как слух пополз: Лжедимитрий снова зашевелился.
Собрали Шуйский с Голицыным воевод совет держать. Позже всех явился Михайло Борисыч Шеин, ведавший огневым нарядом.
В горнице тесно, шумно. Щурил Шуйский и без того маленькие глазки, то на одного поглядывал, то на другого.
— У вора конников множество, легко ходит, — переговариваются полковники.
— Нам из Добрыничей не след двигаться, а то на пути, как в прошлом разе, перехватит, и изготовиться не успеем.
Стрелецкий голова вставил:
— Самозванец конными богат, а на пушки нищ.
— Истину глаголешь, — поддержал его боярин Шеин. — У нас не как у вора, рушниц и тюфяков[26], разных пушек вдосталь, встретим самозванца огневым боем.
Голицын рта не раскрывал, слушал.
Вошел княжий челядин. От порога сказал:
— Гонец от воеводы Митрия Шуйского.
Замолкли полковые воеводы. С чем гонец из Брянска? О чем князь Димитрий уведомляет?
Стрелец как был в тулупе дубленом, так и в горницу ступил, поклонился:
— Князь-воевода Димитрий Шуйский сказывает: по государеву указу ведет он тебе в подмогу двадцать тыщ воинов.
Поднялся Василий Иванович Шуйский, дрогнули тонкие губы.
— Услышал Господь молитву нашу. Теперь, воеводы, дождемся князя Димитрия, и пущай приходит самозванец…
* * *
Сошлись под Добрыничами, развернулись. Тысячи ног месили снег, загрязнили. В морозном дне слышался гомон, выкрики, звон доспехов, ржали кони.
Самые голосистые ратники с той и другой стороны наперед вышли, задирали, оскорбляли один другого до обидного, а начинать первыми никто не решался.
За стрелецкими полками холм. Снегу коню по брюхо. Князья Шуйский с Голицыным на вершину въехали. Шуйский из-под ладошки смотрит, как Отрепьев полки поставил: по правую руку конные казаки, в челе пешие, а сам с шляхтичами левым крылом.
У казаков над головами пики щетинились, раскачивались бунчуки. Блестит медь пушек. Их у Отрепьева было мало. Князь Василий всего восемь насчитал. У боярина Шеина в пять раз поболе.
В том месте, где шляхтичи, должен был и Отрепьев. Шуйский задерживает взгляд. Где тот, кого они, Романов с Шуйским да Голицын, царевичем Димитрием нарекли и, как охотник борзую, выпустили на Годунова?
Кривил князь Василий Иванович губы в усмешке. Когда они с Голицыным уговаривались молву о живом царевиче распустить и князь Василий Васильевич предложил монаха Гришку Отрепьева выдать за сына царя Ивана Грозного, потому как тот обличьем смахивал на покойного Димитрия, не мыслили Шуйский с Голицыным воевать а самозванцем.
— Что, князь Василь Иваныч, поддел нас Бориска? — сказал Голицын, будто догадавшись, о чем думал Шуйский.
— В том его промашка.
Воевода Дмитрий Шуйский, прибывший со своими полками накануне, тут же находился, воскликнул:
— Каку рать на вора собрали!..
Шуйский слова брата оставил без ответа, подумал: «Воинство Григория хоть и уступает в числе годуновской рати, да зело молодец Отрепьев, сам боя ищет».
В душе ворохнулась смутная тревога: «Ужли Гришка и впрямь уверился, что он настоящий царевич? А вдруг да осилит их, князей Шуйских и Голицына? Позору-то сколь!»
Однако князь Василий Иванович постарался успокоить себя: «Такого не случится. Вона сколь воинства выставили претив Отрепьева».
Сказал негромко, одному Голицыну:
— Мы, князь Василь Иваныч, знай ныне и наперед: Отрепьева до конца повременим побивать. Пущай он еще Бориске кровь попортит, укоротит жизнь. С Гришкой потом разделаемся, а вот Годуновых спихнуть не просто…
— Самозванец пошел!
С испугом увидел Шуйский, как качнулось правое крыло Отрепьева войска, пришло в движение чело, тронулись пешие. Взяли в рысь конные. Гикая и визжа, накатывалась человеческая стена. Обмер князь Василий Иванович, речь отобрало.
Подъехал Шеин.
— Дозвольте, князья, огневой бой начать.
И, крутнув коня, поскакал к войску.
Расступились передние ряды воинов, открыли простор для пушкарей. Те с легкими орудиями наперед подались, выждали, подпустили и ударили картечью. Тут в дело пищальники вступили — их в царском войске за десять тысяч. Замешкались полки Отрепьева, поредели, а уже и стрельцы в бой ввязались. В рукопашном бою бердыш оружие грозное.
Давила годуновская рать войско самозванца числом. Первыми дрогнули шляхтичи. Кинул Отрепьев им подмогу, но ее перехватила дворянская конница.
Не устояло войско самозванца, побежало. До самого темна преследовали царские полки Отрепьева, лишь ночью с шляхтичами и казаками оторвался он от погони.
* * *
Шеин в Москве не остановился, даже домой не завернул, не поддался искушению. Велел сразу в Троице-Сергиев монастырь ехать, куда государь еще на Сретенье[27] всей семьей на богомолье отправился.
Вез Михайло Борисыч Шеин царю радостное известие о разгроме Лжедимитрия.
Пока проезжал по московским улицам, насмотрелся, как мальчишки в снежки играют, распевают:
Ты, морозко, не серчай,
Из города убегай.
Мальчишки худые, одежды рваные, снег лаптями поддевают, в игре, видать, и про голод позабыли…
