— Дед, ты со мной?
— Да как же я ее тут оставлю? — горестно воскликнул дед Филимон.
— Как знаешь. — Федор спрыгнул на землю.
Дед потер дулом ружья висок и вздохнул:
— Ты бы мне сказала, что ль, о чем вы тут разговаривали, будто малахольные какие?
В купе поезда, медленно уходящего с барнаульского вокзала, было парко, словно сюда провели отдушину прачечной. Радио бравурно напутствовало отъезжающих. Позднее лето махало на прощание попестревшими ветками кленов. Федор опустил окно ниже и выключил звук.
— Ну, как говорится… — сосед по купе поставил на столик бутылку водки, отвинтил крышку и разлил в стаканы по маленькой. — За все, что было, чтоб оно еще раз было.
Он чокнулся стаканом о стакан, выпил и в ожидании посмотрел на Федора.
— Извините, не пью.
— Давно? — с пониманием отнесся пассажир.
Федор, не ответив, расстегнул рюкзак и достал рубашку, чтобы переодеться.
— Не переживай, — ободрил сосед. — Ты молодой. Организм, как говорится, крепкий. Твое от тебя не уйдет. Врачи запретили или так, баба?
Федор встряхнул рубашку, и на пол со стуком упало нечто увесистое, закутанное в платок. Недоумевая, что бы это могло быть, он подобрал вещь и развернул.
— О! — сказал сосед. — Все-таки баба. Что ж медальончик без цепки?
Федор почувствовал, как пылают у него щеки. На ладони лежало Аглаино богатство — золотой кругляш с Женой, имеющей во чреве. Девчонка с диким характером и непредсказуемым поведением, не желавшая видеть его, даже не попрощавшаяся, каким-то образом исхитрилась подсунуть подарок.
Первым желанием Федора было выкинуть медальон в окно, а вместе с ним и записку, не читая. Затем ему стало интересно, какие мотивы были у нее на уме. Он хотел выйти из купе, но сосед остановил:
— Да сиди, читай спокойно. Баба, она дело такое. Комфортабельность любит. А я покурю пойду.
Когда дверь закрылась, Федор развернул записку. «Это чтобы расплатиться с твоими долгами», — говорилось там. Даже подписи не было.
Он порвал бумагу на мелкие клочки и высыпал за окно. Потом взял со стола стакан, поднес ко рту, помедлил и выплеснул водку вслед утраченной надежде, разлетевшейся вдоль железной дороги.
Москва оказалась неожиданно шумна, кичлива, бестолкова. Федор не был готов к подобной перемене, оглушавшей, будто ведро мерзлой воды на голову, и с первой же минуты захандрил.
Но за пестрым балаганным фасадом столицы было и другое. Из-за стекол зданий и машин, из отдушин метро и дверей магазинов, с чердаков и из подвалов, даже из глубины человеческих глаз на него смотрело нечто. Оно вымораживало душу пещерным холодом и выгрызало на сердце свое клеймо: помни о нас всегда. Тайный пещерный народец давал знать, что их владения давно простираются повсюду и первопрестольная — всего лишь одна из клоак бесконечного подземелья.
Впервые осознав жестокую тяжесть девкиного дара где-то в районе Уральских гор, через которые медленно тащился поезд, Федор решил, что ни о чем жалеть не будет. Ни об оставленной в Золотых горах слепоте, ни о потерянной любви, ни о мятежном хаосе, наполнившем душу. Да и не терял он любовь, вдруг подумалось ему. «Спроси у цветка — почему он вырос там для тебя?» Разве так теряют любовь? Нет, так ее находят. С вершины горы либо падают, ломаясь насмерть, либо сходят, обретая любовь к миру, лежащему внизу.
Но теперь между ним и миром стоял легион пещерных жителей.
…Федор шагал по коридорам клиники, разглядывал номера на дверях. Коридоры ветвились, как в лабиринте, по ним гуляли на костылях и на колясках травмированные, забинтованные люди. Между пациентами лавировал вечно спешащий медперсонал.
— Простите, — Федора нагнал человек в накинутом белом халате и с портфелем в руке, пытливо заглянул ему в лицо, — не вы ли правнук полковника Шергина?
— Вы ошиблись, — сухо сказал тот и сделал попытку пойти дальше.
Незнакомец загородил ему дорогу, раскинув руки в неуклюжем приветственном жесте, выдававшем острое желание поболтать здесь и сейчас.
— Нет-нет, я вас узнал, — запротестовал он. У него было круглое лицо, очки в тонкой оправе, большие залысины, дорогой костюм и не терпящие возражений интонации. Каким-то неизвестным чувством Федор определил, что перед ним чиновник, не так чтобы крупного ранга, но и не совсем мелочь. — Кроме того, — продолжал незнакомец, — вы ищете двести тридцать седьмую палату. Там лежит Михаил Шергин, ваш отец. Не имеет смысла отрицать очевидное.
— А что имеет смысл? — нехотя спросил Федор.
— Дело, понимаете, в том, что у меня к Михаилу Александровичу имеется разговор.
Он перекинул портфель из руки в руку, извлек из внутреннего кармана пиджака визитку и протянул Федору.
— Вы всегда можете найти меня по этим телефонам.
— А для чего мне искать вас? — не понимал Федор, читая название чиновничьей должности. Она оказалась выше, чем он думал. Тем более загадочной представлялась настойчивость незнакомца.
Тот развел руками.
— Как известно, человек предполагает, а Бог располагает.
— Допустим, — сказал Федор после короткого раздумья и спрятал карточку, запомнив имя — Иван Сергеевич, как у Тургенева. — Ну а я-то чем могу?
— Собственно, вы можете послушать наш разговор. Только и всего.
— Только и всего?
— Именно. Это не займет много времени.
— А может, у вас пистолет за поясом? Допустим, вы киллер и хотите убрать нас обоих одновременно, без шума и пыли?
От этого предположения глаза Ивана Сергеевича сползли вбок, выражая тем самым весь идиотизм сказанного.
— Ну к чему же такой радикализм? Вы что, в каждом встречном подозреваете подосланного убийцу?
Федор пожал плечами.
— Вы правы, это паранойя. Простите. Нервы ни к черту.
— Что так? — участливо поинтересовался Иван Сергеевич.
— Дело в том, что меня уже несколько раз пытались убить.
— Ах вот как. Весьма интересно. В таком случае наше знакомство тем более полезно и содержательно.
— Вы полагаете?
— Убежден. Ну что, идемте?
В палате было много света и простора. Кровать стояла по центру у окна, по соседству с ней на тумбочке возвышалась гора фруктов, как на фламандском натюрморте, и графин с ярко-рыжим морковным соком. Шергин-старший лежал с закрытыми глазами и поднятой на воздух загипсованной ногой. Голова у него была перебинтована, на бледном лице чернели темные подглазья.
— А, сын, — не поднимая век, сказал он. — Наконец-то вспомнил о родителях.
Федор откашлялся.
— Здравствуй, отец. Как ты себя чувствуешь?
— Нормально я себя чувствую, — немного раздраженно ответил Шергин-старший. — Мать небось сказала, что помираю? Ничего подобного. Морковку ем и пью, мать велит — говорит, кости быстрее срастутся. Понос от этой морковки уже замучил.
Он открыл глаза и спросил недовольно:
— Это кто с тобой?
Гость выступил вперед:
— Позвольте, Михаил Александрович, представиться…
— Не позволю, — перебил его Шергин-старший. — Говорите быстро, что надо, и проваливайте. Не хочу никого видеть.
Ивана Сергеевича это не обескуражило.
— В таком случае, к делу. Буду краток. Вы, как мне представляется, человек честный и порядочный…
— Идите к черту с вашими преферансами.
— …и, очевидно, — не моргнув глазом продолжал чиновник, — именно по этой причине оказались в этом несчастном положении…
Федор замер с вытянутой шеей, как птицелов в кустах. Шергин-старший, напротив, задвигал руками и здоровой ногой, подползая вверх по подушке.
— …поскольку, надо предполагать, некоторые события в нашей жизни случаются как раз для того, чтобы мы задумались, туда ли, по той ли дороге мы идем.
Шергин-старший нашарил возле морковного графина телефон.
— Я вызываю милицию, — заявил он. — Федор, держи этого подосланца, чтоб не сбежал. Сейчас разберемся, кому тут нужно задуматься о неправильной дороге.
Федор нерешительно шагнул сперва к двери, затем к «подосланцу», который оставался совершенно спокоен.
— Бог мой, вы меня совсем не так поняли. Я не имею никакого отношения к нападению на вас, уважаемый Михаил Александрович. Я всего лишь хотел сказать, что, возможно, это знак, который вы не должны оставить без внимания. Знаки окружают нас повсюду, но, к несчастью, не многие умеют их читать. Очевидно, из-за этой метафизической безграмотности мы все время идем не туда, куда нам нужно.
— Нам — это кому? — с подозрением спросил Шергин-старший, не расставаясь с телефоном.
— Всем честным русским людям.
— А вы, я так понимаю, работаете в автоинспекции?
— Не совсем, — улыбнулся Иван Сергеевич. — А почему вы так решили?
— Ну как же, про дорогу и дорожные знаки разговор завели… Только я что-то не пойму — вам чего надо?
