Павел настойчиво, не смущаясь тем, что это увеличивает пропасть непонимания, требовал от матери решительного вооруженного выступления против гнусных санкюлотов76*Буквально – бесштанники. Кюлоты – короткие панталоны до колен, непременная принадлежность аристократического костюма того времени*. Граф Стендиг, посол при шведском дворе, сообщал, что царевич, если бы он мог действовать по собственному усмотрению, вооружил бы всю Россию, лишь бы вернуть французскому королю былую славу. Впрочем, Екатерина вовсе не бездействует. Весной 1792 года, когда Франция объявила войну Австрии, союзнице России, поверенный в делах Франции, господин Женэ, был выслан из Санкт-Петербурга. Русский посол во Франции И.М. Симолин подготовил бегство Людовика XVI: королю и членам его семьи были выданы русские паспорта. Королевская семья бежала с этими паспортами, но была схвачена в Варенне...
Немалую роль в вынесении королю смертного приговора сыграл Филипп Жозеф Эгалите, герцог Орлеанский.
«Что я сделал моему кузену, – говорил Людовик XVI за день до казни священнику Эджворту де Фримонту, – что тот меня так преследует? Он больше достоин жалости, чем я...».
Король Франции, названный «гражданином Капетом» был гильотинирован 21 января 1793 года.
Екатерина немедля расторгла торговый договор с Францией, закрыла русские порты для ее судов, наложила секвестр на товары в пакгаузах, интернировала суда. Графу д'Артуа, брату Людовика XVI, Екатерина вручает шпагу с девизом: «С Богом за Короля», передает миллион рублей на организацию сопротивления якобинской диктатуре... Екатерина признает «королем» Франции графа Прованского, брата казненного Людовика, пребывающего в Пруссии, куда и переезжает русский посол Симолин. В январе 1793 года Россия заключает договор о совместных действиях против Франции с Пруссией, Швецией и Англией. Летом в Северное море отправляется эскадра под командованием Чичагова.
В конце мая – начале июня 1793 года во Франции была установлена «якобинская диктатура» или диктатура монтаньяров. Робеспьер, Демулен, Сен-Жюст, Марат, Дантон и другие попытались ввести государственное регулирование экономики в условиях кризиса, что неизбежно привело их к политике государственного террора.
Восстание началось 24 марта 1794 года в Кракове и охватило всю Польшу, Литву, Западную Белоруссию и Курляндию. Стремясь привлечь к движению крестьян, Косцюшко издал 7 мая 1794 года Поланецкий универсал, провозглашавший их личную свободу. В июне 1794 года городские низы Варшавы учинили в городе кровавую резню. Это не было еврейским погромом: напротив, евреи Б.Йоселевич и Й.Аронович создали в войсках Косцюшко еврейский кавалерийский полк.
В подавлении поляков приняли участие граф Румянцев-Задунайский, граф Суворов-Рымникский, генерал Ферзен. 10 октября, в битве под Мачеовицами, корпус Косцюшко был разбит, сам он ранен и взят в плен. 4 ноября Суворов штурмом взял правобережный пригород Варшавы – Прагу, вырезав тех, кто творил террор в июне. Через три дня столица капитулировала.
Станислав Понятовский 25 ноября 1795 года подписал отречение, пытался уехать в Италию или Швейцарию, но Екатерина приказала ему остаться в Гродно – под надзором генерал-губернатора Н.В. Репнина. Россия присоединила Курляндию и Польскую Литву, Пруссия – Варшаву, Австрия – Краков и Люблин. Ржечь Посполита исчезла с карты мира.
К англо-русскому договору о борьбе с революцией во Франции присоединилась Австрия. Но в этом же году Пруссия заключила соглашение с Францией, и русское правительство в такой обстановке не решилось отправить войска во Францию. Только флотилия вице-адмирала Ханыкова вошла в Северное море и присоединилась к англичанам.
Осенью 1796 года началось формирование огромного, 60-тысячного корпуса под началом Суворова, но в поход он так и не выступил – в России сменился император.
10 декабря 1794 года плененный и израненный Косцюшко оказался в Петропавловской крепости, но уже с лета следующего года он оказывается в Мраморном дворце Г.Орлова, где развлекается изготовлением поделок из дерева на токарном станке. Усилия лейб-медика ни к чему не привели: передвигался Косцюшко лишь на каталке. Тем не менее Екатерина рассчитывала использовать его в возможном конфликте с Фридрихом-Вильгельмом II:
«Если толстый Вильгельм выпустит против меня своего дурака Мадалиньского, – я выпущу против него свою жалкую скотину – Косцюшко».
Надзор за ним был установлен через Платона Зубова.
Великий князь повсюду видит происки Французской революции и на каждом шагу обнаруживает якобинцев. Однажды четверо бедных офицеров из его батальонов были арестованы только потому, что косички их париков оказались слишком короткими. Это заставило его подозревать их в бунтарских настроениях.
Граф Ростопчин – графу Семену Воронцову
Павел нашел идею, которая одна способна была расточить чад идей революционных: четкое и справедливое регламентирование всех жизненных отправлений и повседневный недреманный контроль за соблюдением регламентов сих. Нашел он и ту силу, которую можно и нужно противопоставить революционной силе – силу религиозных рыцарских орденов. Но для него начались мучения Кассандры, на пророчества которой не обращали внимания: так и его советы вызывали лишь улыбки и ироническое пожимание плечами.
Среди иностранцев, приезжающих в Санкт-Петербург, по-прежнему было много шпионов, распространявших свои чудовищные идеи. Но Павел ничего не мог сделать и только все более мрачнел с каждым днем.
Еще досаднее было, когда какой-нибудь капитан допускал небрежность в своей внешности. Конечно, из-за этого мир не рухнет; но, с другой стороны, почему бы не быть внимательнее к длине косичек, предписанной ведь уставом! Регламентирование всего предполагает и контроль за всем: и этим-то офицерам контроль сей, как предполагалось, вверен будет, но смогут ли они контролировать точно и беспристрастно, когда своим слабостям без зазрения совести попускают!
Оттого он их и отправлял в карцер. Легко ли ему было? Пребывая в сильнейшем гневе, с бешено бьющимся сердцем и налитыми кровью глазами, он едва сдерживал рыдания. Великая княгиня, если она оказывалась в эти минуты рядом, пыталась успокоить его.
– Маришка, вы лучше, чем я, но я так страдаю! Отвратительно, когда хочешь, но не можешь заставить других повиноваться, – ведь не мне они повиноваться должны, а цели благой и спасительной, мною провиденной!..
Легко ли было ей? Он не догадывался. Терпение Марии Федоровны, несмотря на ее добрый и преданный характер, подходило к концу. Но через три-четыре часа, проведенных в карцере, офицеры возвращались в полк – без каких-либо объяснений...
Еще недавно его ужаснейшие приступы гнева старалась умерить Екатерина Ивановна Нелидова. Но теперь она жила в своих апартаментах в Смольном и не могла – да и не хотела – вмешиваться.
Потом он принимался проклинать материнскую политику. Он грозил трону Екатерины и коронам европейских государей гибелью, если они будут слушать революционных каналий, которые повсюду распространяют ложные идеи, способные ввергнуть народ в пучину мятежа.
Екатерина же тем временем травила франкмасонов... Катастрофа, постигшая Новикова, Трубецкого, Лопухина, Тургенева, обернулась неожиданными проблемами в семье. Великая княгиня Мария Федоровна, женщина практичная и исполненная здравого смысла, не могла и не желала соответствовать выспренним духовным запросам Павла. Единственный масон, остававшийся при его дворе, Плещеев, напрасно предлагал ей лучшие, по его мнению, образцы масонской литературы:
«Нет, мой добрый и достойный друг, – говорила она, – я никогда не позволю себе читать мистические книги; во-первых, я не понимаю их, и, во-вторых, я боюсь, что они внесут сумбур в мою голову».
Собственно, и самому Павлу Петровичу начинали наскучивать моральные сентенции Плещеева. Это не означало, что он стал менее религиозным человеком – в Гатчинском дворце, перед киотом, где он часто стаивал, погруженный в молитву, можно было видеть углубления в паркете, оставленные его коленями. По-прежнему страстно относился он и к обучению по прусскому образцу армии «гатчинцев». Но опальное положение при дворе матери и ужасы революции сделали характер его предельно мрачным и раздражительным. Для него потеряла свое обаяние масонская заповедь всеобщей братской любви; он приходит к убеждению, что
«людьми следует править пушками и шпицрутенами».
Но когда же придет и мой черед [быть царем], тогда нужно будет стараться, само собою разумеется, постепенно образовать народное представительство, которое, должным образом руководимое, составило бы свободную конституцию, после чего моя власть совершенно прекратилась бы, и я, если бы Провидение благословило нашу работу, удалился бы в какой-нибудь уголок и жил бы там счастливый и довольный...
