Думается, публикация этого «документа» — свидетельство негативного отношения С. Витале к вдове Пушкина. Что ж, это ее точка зрения и ее право на такую точку зрения. Так же как наше право, выражая г-же Витале искреннюю признательность за книгу о Пушкине, в чем-то не согласиться с нею. Можно, конечно, «не услышать» ее саркастического смеха, подчас заменяющего ей аргументы в полемике. Можно «не заметить» некоторого высокомерия в отношении оппонентов, которых она обвиняет в вопиющем невежестве и следовании идеологическим штампам. Это, надо полагать, от излишней эмоциональности. Но мы, русские, не согласимся считать своим изъяном, своим грехом, своей «зацикленностью» нашу генетическую ненависть к убийце Пушкина. Для нас само имя «Дантес» стало нарицательным, обозначающим всякое зло, способное погубить гения. Не странно ли, что ученому такого ранга, человеку столь высокой культуры и столь широкого кругозора мы вынуждены доказывать, насколько естественна и оправданна наша боль за утрату национальной святыни.
И все же, наши расхождения с Сереной Витале по отдельным позициям не дают повода нам усомниться в ее уважительном отношении к русскому гению, а г-же Витале — в нашем уважении к ее серьезному труду.
Анатолий ЛУНИН, член Союза писателей России
В 1995 году мне довелось быть в непродолжительной командировке в Литве. Генеральное консульство России в Клайпеде, где я работала, располагалось в то время в высотном здании Морского пароходства. Прибыв к месту службы, я ошиблась дверью и попала в библиотеку пароходства. На столе библиотекаря лежал новый журнал «Звезда», где на обложке я прочла: «Двадцать одно письмо Жоржа Дантеса к барону Геккерену». Дождавшись конца рабочего дня, читала всю ночь. Так я познакомилась с Сереной Витале. Прочитанное было для меня откровением, университетом, источником, который дает им импульс к самообразованию. Именно после этой публикации началась моя «пушкиномания». И не только из-за открытия нового архива[105] и видения истории дуэли в свете новых документов, а также из-за удивительного таланта итальянского писателя — Серены Витале. Ее труд — это попытка заглянуть в то время глазами современников Пушкина с точки зрения тогдашних нравов и сложившихся обстоятельств на все, что произошло с великим русским поэтом в последний год его жизни. Такая попытка возможна только после открытия нового архива, в данном случае — архива Дантеса, «…да знают строгие моралисты, современные и будущие, что в нынешнем шатком веке, в сей бесконечной трагедии первую роль играют обстоятельства, и что умные люди, чувствуя себя не в силах пренебречь или сломить оные, по необходимости несут их иго», — так сказал Бестужев о Грибоедове в «Памятных записках» 1828–1829 гг. С этим можно согласиться, можно не принять вовсе, но кто из нас не чувствовал на себе силу обстоятельств?
После публикации в «Звезде» я ловила любую информацию об издании этой книги на русском языке, но увы… У меня же и мысли не было, чтобы стать инициатором ее издания. Случай представился в 1998 году. Во время визита в Калининград посла Италии в России господина Скаммакки мне довелось участвовать во встрече с ним. Господин посол был занят беседой, и, воспользовавшись непредвиденно возникшей минутной паузой, я спросила его, читал ли он книгу Серены Витале «Пуговица Пушкина»? Господин Скаммакка ответил мне, что он читал эту книгу и считает себя поклонником таланта С. Витале. Он высказал свое отношение к Пушкину («это гений и человек чести»), к Дантесу («это не человек чести, я плохо к нему отношусь») и к Наталье Николаевне («это очень честная женщина, я верю в ее невиновность»). Больше мы поговорить не успели, но через некоторое время господин посол вернулся сам к этой теме, спросив, читала ли эту книгу я. Он был очень удивлен, что «Пуговица Пушкина» не издана на русском языке, ведь она произвела на Западе сенсацию, издана уже на восьми языках[106] и считается одним из самых почитаемых трудов иностранной пушкинианы. Господин посол процитировал на память несколько отрывков из этой книги, а затем произнес тост о культурном сотрудничестве между нашими странами и выразил желание о скорейшем издании «Пуговицы» на русском языке, чему он готов всячески содействовать. Он же предложил мне передать мое письмо госпоже Витале по дипломатическим каналам. Несмотря на их надежность, ответ заставил себя ждать. Прошло полгода. Оказия представилась еще раз в лице нашего доброго знакомого, который уезжал в Италию и взял с собой мое письмо автору «Пуговицы». Оба моих письма, посланных по разным каналам, С. Витале получила одновременно.
Так началось наше знакомство — переписка, телефонное общение и встреча в Милане в 1999 году. Было такое чувство, что мы знакомы с ней очень давно. Она просила называть ее просто Серена. Знание иностранных языков (Серена свободно говорит на русском, французском, английском, испанском, чешском, а также читает и переводит с грузинского), большая работоспособность[107], владение сбором материала, контактность и удивительная открытость души обеспечили Серене доступ к любым архивам. Именно ей барон Клод Геккерен доверил архив своего прадеда — Жоржа Дантеса, убийцы Пушкина.
Русскую литературу она знает с детства. Ее мать была учительницей, много читала. Однажды Серена, а ей было тогда четыре с половиной года, взяла в руки книгу, оставленную матерью на столе. Это был «Очарованный странник» Лескова на итальянском языке. Читать она научилась рано: в два года. Уже позже, в лицее, где Серена изучала русский язык, вернувшись к очаровавшему ее в детстве Лескову, поняла, что это был очень плохой перевод. Вот так и началось ее совершенствование в русском языке.
Серена Витале, итальянский специалист по русской литературе XX века, пришла к Пушкину через Серебряный век. «Невозможно заниматься творчеством Ахматовой, Цветаевой, Мандельштама и других поэтов, — говорит Серена, — не зная Пушкина».
Путь «Пуговицы Пушкина» к русскому читателю начался с разговора с Анатолием Федоровичем Махловым. Его согласие решило судьбу книги. «Пуговица Пушкина» пришла к русскому читателю.
Уже 164 года мы скорбим по своему поэту, и боль этой утраты будет с нами всегда. Интриги, которые плелись вокруг поэта и привели к трагедии на Черной речке, не раскрыты до сих пор. Означает ли это, что все вопросы, связанные с дуэльной трагедией, не требуют новых разысканий? Очевидно, нет. Возможно открытие новых документов, как показала нам это Серена Витале. Так, Н. С. Михалков на встрече с калининградцами после показа «Сибирского цирюльника» говорил о своей самой сокровенной мечте — снять фильм о Грибоедове. Он сказал также, что найдены новые документы, свидетельствующие о роли Нессельроде в убийстве Грибоедова: это была тщательно спланированная акция. А теперь вспомним о роли Нессельроде и его жены в пред-дуэльной истории Пушкина.
Надо также учитывать, что в некоторых случаях исключено однозначное толкование событий, нужно уметь внимательно читать документ. Приведем здесь известный пример с Е. С. Булгаковой, с ее толкованием дневниковых записей В. А. Жуковского.
«Нет, весь я не умру», — сказал поэт. Среди нас — он живет и будет жить вечно. Он нам родной. Он подарил нам наш язык. В любом возрасте мы с вами будем повторять пушкинские строки. Мы никогда не забудем его. Как первую любовь…
Он в сердце каждого русского человека. «Пуговица Пушкина» показала, что и не только русского!
Зоя КУЗНЕЦОВА, сотрудница Представительства МИД России в Калининграде
При царском дворе было принято дарить золотую табакерку покидающему Россию посланнику другого государства. Таким образом, на дипломатическом языке для барона Геккерена табакерка означала, что его присутствие в России нежелательно («персона нон грата»), (Прим. пер.)
В русской литературе — «трехбунчужный паша». (Прим. ред.)
«Гринвальд заставил нас есть мясо бешеной коровы с приправой из лампового масла» — непереводимая игра слов, поскольку выражение «есть мясо бешеной коровы» было идиоматическим и означало «оставаться голодным». Но ни офицеры гвардии, ни завсегдатаи петербургских салонов не нуждались в переводе. Французский язык был основным языком общения в российском высшем обществе, и Дантес выучил лишь несколько русских фраз, необходимых для того, чтобы передавать приказы подчиненным и отвечать начальникам.
Уроженка Германии, царица была не единственной, путавшей написание его имени, которое часто писалось как «Dantais», «Dantesse», «Dantest». Его товарищи по гвардии находили в нем комическое сходство с «dentist» (зубной врач). («Он начал как дантист, а теперь он доктор», — говорили они, когда его усыновил Геккерен, чье имя несколько напоминало русское «лекарь» — доктор.) В конце концов, принятым в России написанием стало «Dantès».
