— Князь, куда ты? — остановил его Эхе.
— К Прозоровскому… в Москву проситься!
Без шашки, в одном кафтане князь ворвался в избу Прозоровского. Тот перекрестил его, услышав его просьбу.
— Очнись! — сказал он. — Непутевое выдумал! На Москву! Да нешто пустят тебя ляхи? Тебя, как утку, подстрелят. Дурость одна.
— Пусти, князь! Если бы ты ведал горе мое!
— Что за горе?
— Не могу сказать тебе. Верь слову!
— Ну, ну! Тут у всех горе, не твое одно!
— Князь, я не могу! Не могу я! Ах, Боже, да поверь ты мне, должен я!…
Теряев был вне себя. Прозоровский невольно пожалел его.
— Ну, ин будь по-твоему, — ласково сказал он, — подожди только малость. Я боярину про тебя доложу, без него нельзя.
— Завтра скажи!
— Ну, завтра! Иди, иди с Богом! Ишь, на тебе лица нет! По морозу такому без шапки. Совсем обеспамятел!
— Скажешь?
— Скажу! Завтра же скажу. Иди!…
Теряев вышел. Лютый мороз не знобил его, он не чувствовал резкого ветра, не видел дороги и, вернувшись в землянку, молча стал ходить взад и вперед.
Эхе с тревогой глядел на его потемневшее лицо, на безумно горящие глаза и не решался заговорить с ним. Он узнал от Мирона про тяжкий удар, обрушившийся на голову князя, и думал: «Пусть перемучается. Легче станет!». Это было первое горе князя Михаила, настоящее горе, обрушившееся на него как гроза из чистого неба. Людмила пропала, царские сыщики увезли ее, но куда? Зачем? При чем тут отец? Что мог наговорить Ахлопьев?
Мысли князя путались. Он по нескольку раз в день звал к себе Мирона и расспрашивал его о подробностях. Но подробности еще больше путали его, и он решил, что только там, в Москве, он узнает всю правду. Пойдет он к отцу и спросит прямо у него… Или нет: позовет Антона, тот ему все скажет. Ох, только бы на Москву скорее!
Князь ездил к Прозоровскому, но тот уклончиво говорил ему:
— Подожди, княже, не до тебя! У нас переговоры начались. Ждем вестей от ляхов!
Князь Михаил в отчаянии возвращался в землянку и говорил Эхе:
— Я убегу!
— Стыдно будет. Скажут: князь от своих людей бежал.
— Что же делать мне? Что делать?
— Терпи! Воевода отпустит — поедешь!
— Ах, скорее бы!
Так прошло недели две. Вдруг и князя, и других сотников, и даже Эхе позвали к ставке Шеина.
— Мир! — заговорили кругом.
— Ну, вот и уйду! — оживленно сказал Теряев, идя с Эхе.
Они пришли и увидели вокруг ставки Шеина толпу своих сотоварищей. Здесь были и Андреев, и Аверкиев, и все до сотников включительно.
— Для чего звали? — спрашивал один другого.
— А не знаю! Пришли и так поспешно приказали идти!
— Надо думать, мир выговорили!
— Может, помога идет!
— Откуда? На Москве про нас и думать забыли. Поди, полгода, как нас отрезали!
Бледное солнце желтым пятном светилось в небе. Был тихий морозный день. Крутом чувствовалось уныние и утомление. Даже начальники, говоря о мире, облегченно вздыхали. Наконец из воеводской ставки показались все воеводы. Впереди шли Шеин и Измайлов, у последнего в руке была бумага, за ними — Лесли, Дамм, Матиссон и князь Прозоровский.
— Здравы будьте! — поклонился всем Шеин.
— Будь здоров! — ответили ему из толпы редкие голоса.
Шеин укоризненно покачал головою и потом, оправившись, заговорил:
— Жалея ратников, слуг царевых, и видя, что трудно теперь бороться нам с супостатами, порешили мы все говорить с ними о мире; и вот они нам бумагу прислали, по которой на мир соглашаются. Так позвал я вас, чтобы и вы свой голос для ответа подали. Прослушайте! Артемий Васильевич, читай! — И он посторонился, дав место Измайлову.
Последний прокашлялся и среди гробового молчания начал чтение:
«А пункты то следующие:
I. Россияне, оставляя лагерь, должны присягнуть не служить четыре месяца против короля и республики.
II. Исключая двенадцать пушек, кои дозволяется Шеину взять с собою, должен он оставить все остальное королю.
III. Всех беглецов выдать королю, хотя бы они и состояли на русской службе; равным образом поступлено будет и с россиянами.
IV. Русская армия выступит со свернутыми знаменами, утушенными фитилями, без барабана и труб, и соберется в назначенное королем место. После троекратного салюта положены будут знамена на землю и останутся в сем положении, пока литовский генерал не подаст сигнала к маршу. Главный начальник, воевода Михайло Борисович Шеин, со всем штабом его, без всякого различия в нациях, сойдут с коней и преклонят колени пред королем».
Шеин стоял, опустив голову, бледный, как снег, покрывавший площадь.
— Не бывать этому! — вскрикнул вдруг князь Теряев.
Глаза его разгорелись, он забыл про свое горе и чувствовал только весь позор такого условия.
Этот его крик словно был сигналом.
— Не бывать! Не согласны! Смерть ляхам! — послышалось кругом.
Измайлов, напрягая голос, продолжал: — «Они не должны прежде вставать, пока князь Радзивилл не подаст им знака сесть на лошадей и последовать в поход».
— Довольно! Брось! Не согласны! Боярин, веди нас на ляхов!
— «Пятое! — кричал Измайлов. — Артиллерия, порох и все военные снаряды должны быть сданы без всякого исключения комиссарам. Шестое! Окопы и все укрепл…»
Но тут крики совершенно заглушили голос Измайлова, и он свернул бумагу. Шеин выступил вперед; его лицо озарилось улыбкой. Он кланялся и махал рукою, пока шум не утих.
— Так! — сказал он. — Так же и мы решили. Лучше смерть, чем поношение. У нас еще есть сила умереть!
— Умрем лучше! — пылко крикнул князь Теряев.
— Ну! — продолжал Шеин. — Так и с Богом! Нынче в ночь приготовьтесь, братья, и я вас поведу на смерть! Или пробьемся, или умрем!
— Так, так! Слава тебе, боярин! — закричали кругом.
— Идите же по местам, и начнем дело делать с Богом.
Сердца всех вспыхнули прежним огнем. Оскорбление, нанесенное кичливым врагом, было слишком сильно.
— Друга! — обратился князь Теряев к своим ратникам — Нынче в ночь мы умирать должны, но не сдаваться ляхам. Обидели они нас кровно, и мы им то помянем!
Шеин решил пробиться на юго-восток и, обойдя королевский стан через Вязьму и Гжатск, пройти к Москве. Собрав все силы, он выступил ночью и внезапно напал на ничего не ожидавших поляков.
Завязался бой. Поляки растерялись было, но быстро оправились Со всех сторон к Воробьевой горе потекло подкрепление, и скоро пред русскими стала несметная сила. Продолжать борьбу было безумием. Шеин приказал отступить и снова укрылся за окопами. Страшные потери не привели ни к каким результатам. Напротив, спустя какой-нибудь час явился от короля парламентер, который заявил, что теперь король уже ничего из своих требований не уступит.
Мрачное отчаяние овладело всеми.
— Умирать надо было! — твердил с яростью князь Теряев, совершенно забыв о своем горе.
Было еще раннее утро, когда его вдруг потребовали к Шеину. Князь спешно пришел. Боярин, опустив голову, задумчиво сидел у стола и даже не слыхал прихода князя.
Теряев молча остановился у дверей.
— Боже! Ты меня видишь! — с тяжким вздохом произнес боярин и поднял голову. — А! Пришел, князь? — сказал он, увидя Теряева, и, встав, подошел к нему. — Сказывал мне князь Семен Васильевич, что ты на Москву просишься, — заговорил он, ласково кладя на плечо князя руку.
— Ежели милость твоя…— начал Теряев.
— Что милость! — перебил его Шеин. — Теперь тебя на службу зову. Коли не прошла охота твоя, иди!…— Князь благодарно схватил руку Шеина.
— Иди!…— повторил последний. — Только ведаешь ли ты, как это трудно? Нас кругом кольцом окружили, зайца не выпустят…
— Бог поможет, а тут невмоготу мне! И свое горе, и обиды видеть тяжкие.
— Ну, ну! Коли проберешься в Москву, иди к царю. Скажи, что видел. Проси помощи! Невмоготу держаться более. — Шеин помолчал, а потом вдруг сжал плечо князя и тихо заговорил: — Повидай патриарха и царя да скажи им еще, что я верный раб царю, что не ковы ковал я на родину, а готовил ей венец славы, и гордость моя стала на погибель мне. Пусть ко мне, а не к супротивникам моим царь обратит сердце свое!
Князь молча поклонился.
— А теперь прощай! Млад ты, и жена у тебя молодая, а я, может, на гибель тебя шлю, но — видит Бог — я не нудил тебя. Скажи отцу своему, что шлю ему поклон до пояса. Помоги тебе Господь!
Шеин обнял князя и крепко поцеловал его. Князь чувствовал на своей щеке горячую слезу, и его сердце сжалось жалостью к боярину. Тяжко отвечать пред Богом и царем за напрасно пролитую кровь!…
Князь Теряев, вернувшись к себе, сиял от счастья.
— Чего такой радостный? — спросил его Эхе.
— Воевода в Москву меня послал! — ответил князь — Как стемнеет, так и пойду.
— На Москву? — Эхе даже взмахнул руками. — Да это на смерть верную идти! Поляки теперь мыши не пропустят.
Князь усмехнулся.
— Ежели суждено мне на Москву быть, то буду!
