Хижина, куда они пришли, стояла в небольшой оливковой роще. Навстречу им вышла жена рыбака, сутулая женщина с желтым осунувшимся лицом. Человек отдал ей улов, приказал подать прошлогоднего вина и предложил гостю пройти в дом.
Имран обошел вокруг хижины.
- Ты что-нибудь ищешь, друг? - спросил хозяин.
- Нет, - ответил Имран.
Он решил пока не спрашивать, почему дом, как и все остальные предметы не отбрасывает тени и почему не видно солнца, хотя светло, как днем. Он оглянулся и увидел недалеко естественный навес из виноградных лоз, а под ним грубо сколоченный деревянный стол с двумя лавками.
- А можно сесть там? - спросил Имран, показывая рукой, - на свежем воздухе, а то мне как-то не по себе.
Хозяин, сокрушаясь, сказал:
- Сегодня нельзя. Вот если бы ты пришел в любой другой день, но сегодня это место занято.
- Но там же никого нет, - удивился Имран.
- Сейчас они придут, - сказал хозяин, - ты их увидишь, если на то будет Божья воля, а пока пойдем в дом, жена моя мастерица, глазом не успеешь моргнуть, а она уже рыбу принесет, а вино прошлого года это просто амброзия, сам давил, вот этими ногами.
И рыбак показал свои заголенные до колен ноги с грязными ступнями.
Имран вслед за хозяином поднялся в дом, в комнату без окон, без мебели и, повинуясь хозяйскому жесту, опустился на дощатый пол. Следом появился мальчишка сорванец, взмахнул серой, из не крашенного льна скатертью, расстелил ее между мужчинами. Так же скоро на скатерти появилась хлебная лепешка, сыр, оливки, чаши и глиняная бутыль с прошлогодним вином. Хозяин разломил хлеб и разлил вино по чашам.
- За твой удел, - сказал хозяин и опрокинул в себя чашу.
Имран хотел уточнить, какой удел имеет в виду хозяин, но решил сначала выпить и, стараясь не думать о хозяйских ногах, опрокинул в себя чашу.
Когда выпитое вино разместилось в нем, он забыл, что за вопрос вертелся у него в голове. Единственное, о чем он помнил это то, что он должен с кем-то увидеться, если на то будет Божья воля. Но он задал совсем другой вопрос..
- Как твое имя?
- Петр, - ответил хозяин, - Петр-ключник.
- Ключник! - удивился Имран, - как это ключник, ты, что же ключи здесь делаешь?
- Да нет, - уклончиво ответил Петр, - прозвище у меня такое.
- А что это за место такое, - вновь спросил Имран.
- Давно я уже здесь, - сказал Петр, - А места здесь обычные, как и везде; где степь, где плоскогорье, река вон. Оливковая роща, виноградник, вино, например вот это, сам давил своими ногами...
- Да, да, я помню, - раздраженно перебил Имран.
- ... овцы есть, корова. Обожралась, правда, клевера недавно, скотина. Парнишка не углядел, задал я ему трепку, неделю сидеть не мог, живот вздулся, пришлось ножом проколоть, но ничего выжила.
Петр-ключник налил Имрану еще чашу. Имран хотел уточнить, кому прокололи живот, но, выпив, забыл и этот вопрос. Теперь он силился вспомнить, зачем он вообще здесь оказался, по какому делу, но сознание его вдруг стало необычайно вязким, ему стало казаться, что он видит свою память, белую бугристую и бесплотную на ощупь,- она была похожа на облако. Имран испугался того, что он ничего не может вспомнить, но в следующий миг облегченно вздохнул, так как совершенно отчетливо увидел Нуру, ту девушку из публичного дома в Кайруане. Он вдруг ощутил щемящее чувство жалости к ней и едва удержался от слез.
- А что, - сказал в этот момент Петр, - проститутка тоже человек. Иисус, например, омыл ноги блуднице.
Имран совершенно не удивился тому, что хозяин угадал его мысли, он лишь кивнул и заметил:
- Это, смотря, какие ноги. Красивые и стройные, я бы сам с удовольствием омыл. Да, что там говорить и не только ноги, но и все остальное.
- Иисус омыл ей ноги вовсе не поэтому, - строго заявил Петр, - ты не понимаешь. Блудница ведь не виновата, в том, что она блудница, она не порочна, она просто очень добрая, она никому отказать не может. Хотя, что я говорю.Ты приятель меня не путай.Это она ему омыла ноги,а он ученикам своим ноги мыл, а потом бросил в нее камень. Да, кажется, так и было, но это неважно.Понимаешь?
- Ты уверен, - недоверчиво спросил Имран.
- В чем?
- В том, что он бросил в нее камень?
Петр задумался.
– Так, - сказал он, - начнем с самого начала.
– Я думаю, что надо еще выпить,- сказал Имран,- тут без выпивки не обойдешься . У меня, между прочим, с памятью тоже что-то происходит.
Но хозяин неожиданно замялся и даже убрал за спину бутыль. Имран удивленно посмотрел на него.
- Я наливаю всего три раза, - пояснил Петр ключник.
- А я сколько раз выпил?
- Два.
- Ну, так наливай последнюю.
- То-то и оно, что она будет последней, - сказал Петр.
Могильным холодом повеяло на Имрана от этих слов, тем не менее, он сказал:
- Лей не жалей.
- На твой счет не было такого распоряжения, - туманно пояснил хозяин, и тут же добавил.
- Кажется, они пришли. Так и есть, ступай.
- Куда ступай, - слабо удивился Имран, но поднялся и вышел из дома. Под виноградным навесом сидели двое мужчин. Имран приблизился к ним настолько, что смог их разглядеть, но дальше, сколько ни пытался, не мог сделать ни шага. Они сидели боком к Имрану: оба были примерно одного роста; один, лет тридцати пяти, худой, изможденного вида с длинными волосами и редкой бородой, в выцветшей хламиде. Второй был постарше, лет шестидесяти, плотного телосложения, с густой бородой и с длинными изрядно поседевшими волосами на голове. Одежда на нем выглядела добротной - полотняная рубаха, шаровары и такой же пояс, на нем была еще чалма, заколотая, каким-то синим камнем, наподобие того, что носил на пальце Ахмад Башир. На столе перед ними стояла глиняная бутыль, лежал хлеб, зажаренная рыба, это был видимо тот самый "усач", которым рыбак обещал его угостить, расхваливая стряпчие достоинства своей некрасивой жены, и которого рыбак придержал для более важных гостей, связка лука и кочан салата. Но обиды Имран почему-то не чувствовал. Он напрягал слух, чтобы услышать хоть одно слово из плавно текущей беседы этих двоих.
- Зря ты ибн Абдаллах, все-таки запретил вино, - говорил худой, разливая вино по чашам.
- Я, ибн Масих, не запрещал вино, - ответил ибн Абдаллах, - я сказал, что всякое опьянение нежелательно.
- Верно, - весело согласился тот, кого назвали ибн Масих, - ты не запретил вино, ты поступил коварнее, ты запретил следствие, к которому может приводить многое. От любви тоже можно опьянеть, знаешь такую песню "я пьян от любви". Как быть тому, кто опьянеет от любви, он, что станет невольным грешником.
- Кто я такой, чтобы запрещать что-либо, - отозвался ибн Абдаллах, пить он не стал, отодвинул от себя чашу, аккуратно отделил кусок рыбы,положил ее на лист салата и стал вынимать из нее кости.
Ибн Масих немедленно, осушил свою чашу, положил перед собой кусок рыбы на лист салата и также стал вынимать из нее кости.
- А как же завет о семи запретах, - напомнил он, - не совершать грехов, не пить вина,и так далее.
- У тебя хорошая память, - отозвался ибн Абдаллах, - у меня тоже, я помню, что это был завет о семи советах.
- Вообще мне эти твои советы, что-то напоминают,- заметил ибн Масих,-ты у меня их позаимствовал.
- Истину нельзя позаимствовать, ибо она принадлежит всем,- парировал ибн Абдаллах, и продолжал, - что же касается запрета, то прежде всего я имел ввиду себя, дословно я сказал следующее, воистину Господь мой сделал для меня запретным вино, игру и рабов. Иногда мне приписывают такие слова, которые порой ставят меня в тупик.
- А как же сила воздействия личного примера,- спросил ибн Масих.
Не обратив внимания на вопрос, ибн Абдаллах продолжал:
– Я, например, никогда не требовал от мусульман убивать иноверцев.
- Что ты говоришь, - с иронией в голосе произнес ибн Масих, - а, что ты кричал в бою с иудеями под Мединой, - напомнить, у меня действительно хорошая память, ты кричал: "убей неверного ".
- Ну, знаешь, во-первых, они нарушили договор, во-вторых, что я должен был кричать, держа в руке меч, это был боевой клич. Когда люди сходятся, держа в руках оружие, нельзя от них требовать любви к ближнему. Добротой и мягкостью не сделаешь врага другом, а только увеличишь его притязания. Если бы я не воодушевил людей своим криком, неизвестно, кто бы взял верх арабы или евреи.
- Хорошая рыба, - сказал ибн Масих, - отправляя в рот очередной кусок, мне нравится, что она зажарена до хруста, в иных местах подают разваливающуюся, мне не нравится.
- Это просто, - ответил ибн Абдаллах, - я специально наблюдал, как готовит рыбу моя жена...
- Которая? - поинтересовался ибн Масих.
- Хафса, - ответил ибн Абдаллах, - хотя, нет Савда, точно Савда, она нагревала сковородку, масла поменьше, только чтоб смазать. Кладет рыбу, одну сторону, потом другую. А то, о чем ты говоришь - это получается на медленном огне и при избытке масла. Хафса так готовила, я к ней всегда относился с уважением, но когда она подавала мне приготовленную таким способом рыбу, мне хотелось одеть ей эту сковороду на голову.
