На сей раз демона не было: лишь три вполне человеческие фигуры. Мальчик сидел за столом за красивой книгой. Брат Майкл тихо устроился рядом и направлял руку племянника по сложному шрифту, объясняя трудный латинский пассаж. Ида, сидевшая напротив, не прикасалась к святому монаху, но взирала на него с обожанием. И Мейбл, в ужасе таращась на эту троицу, узрела перед собой противоестественную любовь, которая разрасталась и грозила застичь их врасплох.
Монахиня дала Дэвиду лекарство и ушла, гадая, как быть. Она молилась, но вразумления не получила. И тогда, встретив Майкла тем же вечером в монастыре, молвила без обиняков:
– Берегись противоестественной любви!
Монах гневался крайне редко, однако на миг поддался искушению. Но далее, вспомнив, как выходка самой Мейбл на Рождество едва не ввергла его во грех прямо в монастыре, добросердечный монах испытал сострадание. Он понял, что она ревновала, но много ли доброго в том, чтобы бросить ей это в лицо? Что же до чувств к Иде, он был вполне уверен в себе.
– Нам всем надлежит быть осторожными, – упрекнул он мягко. – Уверяю тебя, что я начеку. Но думаю, сестра Мейбл, что впредь тебе лучше не говорить мне таких вещей.
Он покинул ее, и бедной Мейбл осталось лишь вернуться в келью и снова молиться.
Кошмар начался. Выходило даже хуже, чем представлял Пентекост.
Принц Джон хорошо справился со своим делом. Силверсливз полагал, что к концу года в Англии не осталось барона, который был бы недоволен канцлером и стал Джону другом. А весной брат короля перешел к активным действиям.
Для начала он предъявил права на один из южных замков, затем видный северный шериф отказался подчиниться канцлеру, далее, в марте, гонец доставил в Лондон еще более зловещие новости: «Джон захватил замок Ноттингем». Тот числился среди самых неприступных цитаделей в центральных графствах Англии. «Охотится в Шервудском лесу, как будто уже король» – так о нем говорили. С тех пор слухи ползли непрерывно. Сам Джон объезжал королевство, обрастая сторонниками из половины шейров. Один барон собирал грозные силы на границах Уэльса. В городе звучали лишь два вопроса: «Склонится ли канцлер перед королевским братом?» и «Нападет ли Джон на Лондон?».
Силверсливз взирал на развернувшуюся перед ним сцену. У Тауэра трудился небольшой отряд. Территорию замка уже поспешно обнесли новой и весьма внушительной стеной. Снаружи выкопали также огромную канаву. Но Пентекост, наблюдая за этими работами, лишь ввергался в уныние. Лонгчамп был способным администратором, но «замки ему строить не по зубам» – так заявил клирику один из работяг. Даже Силверсливз видел, что основание стены слишком узко, а кладка слишком тонка, чтобы выдержать добрую атаку. Канаве же предстояло стать рвом с водой, но, когда Лонгчамп попробовал наполнить ее, случилась беда. Сейчас препятствие сводилось к паре дюймов грязи на дне. Всего неделей раньше в Ист-Чипе вспыхнуло небольшое восстание, показавшееся репетицией беспорядков более крупных. Его подавили достаточно быстро, но Пентекост подозревал, что за этим стояли люди Джона.
Останется ли Лондон верным канцлеру? Бог свидетель – тот дал лондонцам все, что они хотели. И был при этом по-прежнему бестактен. В прошлом месяце его спешные работы в Тауэре привели к уничтожению фруктового сада, принадлежавшего одному олдермену.
– А извиняться отправил меня, – сетовал Силверсливз.
– Лондонцы верны королю, нравится им Лонгчамп или нет, – утешил его Булл.
Но где в таком случае Ричард? Скитается ли в опасных морях или уже в Святой земле? И жив ли он вообще? Никто не знал. О, если бы Львиное Сердце передал хоть слово!
Странная выдалась та весна для Майкла. Весь мир полнился угрозой. Король-крестоносец был далеко. Кто знает, что держит на уме его брат Джон? И все-таки Майкл каким-то чудом был счастлив, ибо Дэвид Булл шел на поправку.
Теперь они с Идой часто брали мальчика на прогулку. Сначала Дэвид мог сделать всего несколько шагов. Но в конце марта уже так гонял на пару с жилистым монахом, что Ида со смехом говаривала:
– Мальчишки, вы слишком прыткие! Мне не угнаться за вами!
Однажды теплым днем в конце апреля, когда они проходили мимо Олдвича, где какие-то юные сорвиголовы ныряли с насыпи в Темзу, Дэвид вдруг удивил дядю: помчался вниз, на бегу сбрасывая одежду и тоже намереваясь нырнуть. Брат Майкл крикнул, чтобы тот остановился, но невольно обрадовался при виде его тела – хрупкого и изящного, но снова сильного и здорового. Боясь, однако, что тот простудится, монах старательно растер его и, выбранив, обнял одной рукой и так держал, пока они быстро шагали к дому.
Но, несмотря на эти вспышки хорошего настроения, Дэвид часто грустил. Он полюбил молиться с монахом и продолжал расспрашивать его о религии. Раз или два печально признал: «Бог пощадил мою жизнь, но я не пойму за что». В мае же, когда Ида и Булл отправились на месяц в Боктон, Дэвид остался с дядей, сославшись на то, что лондонская весна – пора веселых ярмарок.
Именно тогда брат Майкл понял, что делать, однако впоследствии сомневался. Возможно, он что-то уловил в ночь после того, как Дэвид нырнул в Темзу, а может быть, через несколько ночей после отъезда Иды и Булла, когда явился в дом и застал мальчика за молитвой. Но одно понял наверняка: он не допустит, чтобы тот погубил свою душу. Если Бог вернул Дэвида из мира теней, то сделал это с особой целью. Не важно, какой разлад воспоследует между ним и братом, он должен исполнить свой долг. «Я спасу его», – постановил монах.
А далее постиг и другое. Если таково было намерение Господа, то Провидение вручило ему все средства к осуществлению замысла: материнское наследство. Обстоятельства полностью соответствовали условиям. Деньги должны пойти на укрепление веры в семье. «Ты поймешь, что делать», – сказала она. И ныне он не сомневался, что осознал.
В середине июня Майкл спокойно отправился в Вестминстерское аббатство, испросил встречи с аббатом и обо всем договорился.
Его вполне устроили условия. Какие бы претензии он ни имел к аббатству по молодости, сейчас они казались не столь важными. Монах был уверен, что Ида одобрит это место как достаточно аристократическое. Что до него, то, проведя полжизни в служении святому Варфоломею, он полагал, что заслужил покой. Присматривать за Дэвидом – меньшее, что он мог сделать. Их поступление и безоблачное пребывание в аббатстве будут обеспечены щедрым пожертвованием, на которое никогда не пошел бы Сампсон Булл. А потому, заключил он, в том участвовал высший промысел.
Так и вышло, что теплым майским вечером, когда стояла почти полная луна, брат Майкл с чистой совестью и ликующим сердцем пришел к племяннику со словами:
– Я наблюдаю в тебе склонность к религиозной жизни. Как ты считаешь сам?
На эти слова святого человека, которым он столь восхищался, не будучи крепок собственным молодым умом, Дэвид мог ответить лишь довольным румянцем и благодарным возгласом:
– О да, это так!
Сердце доброго брата Майкла затопило неизведанной доселе любовью, и он предложил:
– Если ты поступишь в великое Вестминстерское аббатство, я тоже пойду и стану тебе наставником.
В счастливом сознании этих событий и ни с кем более не делясь планами, Майкл ждал возвращения Булла и Иды. В том, что брат рассвирепеет, сомневаться не приходилось. Но помня, как тот горевал, полагая, что потерял сына, монах надеялся, что даже на склоне лет неверующее сердце купца могло смягчиться. Он собирался сказать, что Буллу, по крайней мере, можно радоваться тому, что сын живой, здоровый и обретается в монастыре по соседству, где, Бог свидетель, его не сложно навестить.
Что касалось Иды, монах был уверен: та будет рада и благодарна видеть пасынка в лоне Церкви. Когда пришло известие, что они вернутся в июне, он принялся ждать их наполовину в нетерпении, наполовину в тревоге, чтобы сообщить замечательные новости.
– Что ты наделал?
Такой он ее прежде не видел. Бледное благородное лицо стало по-рыцарски суровым. Большие карие глаза смотрели уничтожающе, как будто он был дерзкой деревенщиной.
– Служение Господу… – начал он.
– Дэвида в монахи? Как же он заведет детей?
– Мы все дети Господа, – произнес он в замешательстве.
– Господь не имеет нужды в моем пасынке, – парировала она с высокомерным презрением. – Он женится и войдет в благородную семью.
Монах уставился на нее сперва в ужасе, потом в некотором гневе.
– Ты ставишь семейную гордыню выше Бога и счастья сына?
Но она резко оборвала его, вскричав внезапно:
– Предоставь судить об этом другим и не суйся не в свое дело, старый девственник! Убирайся из этого дома к своим полоумным калекам, в свою келью!
И бедный брат Майкл, близкий к обмороку, обнаружил себя ковыляющим восвояси. Часом позже, после недолгой беседы с мужем, в ходе которой они полностью сошлись во мнении, Ида вновь отбыла в Боктон, забрав с собой Дэвида.
