Я не пытался отговаривать Джона Фитц-Рауфа от его безумного замысла. Что он решил, то решил. На то было его право. Отговаривать означало открыто усомниться в его рассудке или, напротив, отважном безрассудстве. Ничего, кроме гнева, нельзя было ожидать в ответ. Блондель тоже вовремя понял, что стоит за странным замыслом рыцаря Джона и не осмелился задеть его честь.
Блонделю было позволено ненадолго задержаться. Рыцарь Джон отослал его в разведку, чтобы он немедля сообщил нам о том, когда процессия выступит из замка. По нашим сведениям, именно в этот день короля Ричарда должны были перевезти под грозным конвоем в другую, куда более неприступную цитадель германского императора.
Пока мы стояли в ожидании на поляне, пошел редкий снег. «Эмир», забредший в далекие чужие края, поднял голову и долго смотрел в серые небеса.
— В детстве я думал, что это — пух ангелов, — с грустью сказал он; потом он немного помолчал и, доверительно посмотрев на меня, сказал: — Судьба есть судьба… Хоть ты и нехристь, Дауд, а больше мне попросить некого. Вот я и прошу тебя: когда вернешься в святой город Иерусалим, то зайди в часовню Гроба Господня и помолись за меня… за всех нас. Ты ведь помнишь, как нас всех звали?
— Помню, — кивнул я, чувствуя, как тугой комок вновь подкатывает к моему горлу, и я, «нехристь» и ассасин, ничего не мог с этим поделать.
— Выходит, все мы просили тебя помолиться, — как бы невзначай вспомнил рыцарь Джон. — Значит, тебе деваться некуда. Пути Господни воистину неисповедимы… Ты только не смущайся, если не считаешь нашего Господа Иисуса Христа Сыном Божьим. Для тебя Он — пророк… и то немало… Тогда зайди в часовню и скажи просто: «Иисус Христос, упокой души усопших и убиенных рабов Твоих… таких-то и таких-то…» Ведь мы — рабы Его… так и знай. И добавь еще: «…и прости им все согрешения, вольные и невольные, и даруй им Царствие Небесное».
— Так и скажу, — искренне пообещал я.
— Вот и достаточно. Благодарю тебя, Дауд! — сказал рыцарь Джон и снова поднял глаза в небеса.
Его конь вдруг стал беспокойно топтаться, и рыцарь Джон передернул плечами.
— Что они там мешкают! — сердито пробурчал он. — Так сарацину и замерзнуть недолго.
И тут я решился-таки задать ему вопрос, который уже давно не давал мне покоя.
— Мессир, раз уж мне суждено помолиться за вас у гробницы… — осторожно обратился я к нему, — позвольте же мне узнать… В тот день, когда великий султан предложил вам службу, вы пошли к гробнице… чтобы помолиться и попросить позволение на эту службу у Иисуса Христа, Которого вы считаете своим Богом. Могу ли я узнать, какой вы получили ответ? Что вы услышали?.. Ведь когда вы покинули часовню, вас более не тяготили сомнения. Значит, вы что-то услышали.
Джон Фитц-Рауф посмотрел на меня долгим, тяжелым взглядом, и в глубине его взгляда мне почудился пристальный взор самого Ангела Смерти Асраила. Мертвящий холодок скользнул змейкой по моему сердцу.
— Я ничего не услышал, — признался рыцарь Джон. — И ничего не почувствовал. Ничего… А то, что я тогда решил… Иного быть не могло. Вот и все.
— Идут! Идут! — вдруг донесся из-за кустов звонкий голос Блонделя.
Он выскочил на поляну, вспотевший и запыхавшийся.
Рыцарь Джон Фитц-Рауф немедля тронул коня, а мы, пешие, побежали следом за ним.
Мы выбрали очень хорошую позицию. Дорога полого поднималась от замка к лесу, и неторопливая кавалькада, рекой вытекавшая из ворот замка, была видна нам сверху, как на ладони. Впереди колыхалась целая роща германских знамен, окружавшая германского императора Генриха. Он был в круглой меховой шапке с золотой окантовкой. Укрытый меховым плащом с большими золотыми застежками, он ехал на рослом белом коне с широкой, тянувшейся подобно шлейфу пурпурной попоной. Рядом с ним, по правую руку, с важным видом истукана двигался австрийский герцог Леопольд. А позади них, в мощном кольце тяжелых латников, был едва виден пленный король Ричард. Он не выглядел понурым, сдавшимся на милость победителя воином. Напротив, он сохранял истинно королевское достоинство и был одет не менее богато, чем сам император.
— Пора! — хрипло сказал рыцарь Джон и выдохнул большое облако пара. — Прощайте!
— Прощайте, мессир! — сказали мы хором.
И рыцарь Джон, «последний эмир султана», двинулся из леса навстречу императору.
Что и говорить! Спустя несколько мгновений все германское воинство во главе со своим монархом встало, как вкопанное, будто увидело перед собой огромное войско врагов.
Откуда было взяться посреди христианской империи настоящему сарацину?! Я заметил, как многие перекрестились, видно приняв его за призрак.
Но «сарацин» и не думал исчезать, как мираж или как облачко утреннего тумана. Он опустил копье и пришпорил коня.
Император попятился, а его рыцари, тянувшиеся позади, стали сходить с дороги и неуверенно двинулись вперед, так же неуверенно образовывая плотный, но беспорядочный табун. Похоже, они все еще не могли поверить своим глазам.
Тогда мне стало хорошо видно короля Ричарда, ибо латники тоже разомкнули кольцо и подались вперед, явно решив, что теперь важнее охранять не пленника, а самого императора.
Ричард не спускал глаз с приближавшегося сарацина, затеявшему сражаться в одиночку с грозным войском. На лице английского короля застыла недоуменная улыбка.
Вдруг до нас донесся боевой клич необыкновенного эмира. И этот клич был арабским словом:
— Аль-Кудс!
В этот миг лицо короля Ричарда посветлело, будто на него сошло прозрение, и губы его шевельнулись.
Мне почудилось, будто я услышал эхо его слов, отраженное лесной глушью, что осталась у нас за плечами.
— Благодарю тебя, султан Саладин! — произнес шепотом король Ричард Английский.
Потом до нас донесся с равнины гулкий звон.
Рыцарь Джон на полном скаку ворвался во вражеские ряды, с ходу сбив с коней двух германских рыцарей, одного — пикой, а другого — просто ударом кулака… Он успел нанести и несколько сокрушительных ударов саблей, так что на земле распростерлись еще двое знатных всадников, которых не уберегли тяжелые латы. Рыцарь Джон Фитц-Рауф едва не дотянулся до самого герцога Леопольда, когда сразу несколько пик вонзились в него со всех сторон.
В этот миг я закрыл глаза. И я почувствовал, как моего правого века коснулась снежинка и осталась на ней крохотной, холодной слезою, какие, наверно, проливали в тот час на небесах ангелы Господни.
ЗМЕИНАЯ ПОЧТА
Письмо пятое
Великие Змии, считающие своим пастухом Пророка, хотя ни один из пророков никогда не пас змей. Ни Мухаммед, ни Моисей.
Наконец вы добились своего, хотя и потратили на свои труды немного больше времени, чем рассчитывали. Вам удалось усугубить раздор между сыновьями покойного султана аль-Адиля[130]. И вот теперь час пробил: из страха перед своими родичами аль-Камиль пошел у вас на поводу и продал Священный Город германцу[131]. Неспроста утонул первый Фридрих в речке — то была достойная жертва за обладание великим сокровищем. И вот второй Фридрих, его внук, получил Аль-Кудс почти даром, не пролив ни капли крови и тем осмеяв память всех кафиров, что легли костьми на землях Палестины. Говорят, что этот новый Фридрих — отпетый безбожник. Если слух верен, то вы, даже не поморщившись, отдали корону и престол Священного Города слуге дьявола. Достойное завершение дела. Зато теперь целая Империя будет приносить вам твердую прибыль и превратится в лавку ростовщика.
Раз дело сделано, но нет в прока в старых тайнах. Тем более, что Дауда по прозвищу Золотой Уж давно не существует на свете. Итак я открываю вам тайны, чтобы не уносить в могилу лишний груз. А поверите ли вы или нет, то уже ваша забота.
То был действительно Дауд, кто оставил золотой ассасинский кинжал у изголовья Халифа Змей. Он сделал это в тот же день, когда тайно вернулся в Священный Город. По правде говоря, его первым замыслом было убить Халифа, чтобы отомстить за смерть «рыцарей султана» и за многие другие темные деяния. Но в последний миг он передумал, ибо вспомнил слова султана Юсуфа, некогда сказанные одному из своих сыновей: «Старайся не проливать крови, ибо пролитая кровь никогда не высыхает». Дауд даже не мог предположить, что его выходка поднимет такой переполох среди Мудрых Змиев и станет одной из причин смерти самого Синана, Старца Горы[132].
Дауд пробыл в Аль-Кудсе всего один день. Расставшись с кинжалом, он направил стопы прямо в часовню Великой Гробницы. По дороге его заметил один из «ужей». Однако Дауд продолжал свой путь, зная, что вот-вот лишится жизни. И вот он вошел в часовню иноверцев и сделал то, что мог. Он просто повторил вслух молитву, которой его научил вдали от стен Аль-Кудса последний эмир султана Юсуфа. Как только он произнес молитву, так сразу почувствовал, что рядом с ним в часовне кто-то стоит. Поначалу его охватил страх, ибо он подумал, что пришел его убийца. Но миг спустя удивительная теплота наполнила его сердце, и он не смог сдержать слез. Все рыцари султана прошли перед его внутренним взором. И тогда он произнес благодарственную молитву — ту, которой его никто не учил. Уже не боясь предательского удара, он двинулся из часовни спиной к выходу, как это всегда делают христиане. Внезапно разум его помутился, и он пришел в себя только в роще, что за Масличной горой.
