«Везет же людям!» Артемьев с завистью вспомнил о Климовиче и Любе и о жившей в их доме атмосфере нешумного, уверенного в себе счастья, уверенного не только в себе, но и в том, что так и должно быть у людей.
На ровном травянистом поле, куда сели самолеты, стояли с одной стороны наш санитарный автобус и «эмочка», с другой – пятнистый, закамуфлированный японский «форд» с белим флагом на радиаторе.
– Вот и прибыли. Пятнадцать пятьдесят по читинскому времени, шестнадцать пятьдесят по токийскому, – сказал летчик. – По условию японцы должны сесть через десять минут.
Прилетевшие с Артемьевым врач, фельдшеры и санитары сразу же принялись выгружать носилки с пленными из огромных крыльев бомбардировщиков, а сам Артемьев пошел навстречу вылезавшему из «эмочки» танкисту.
Танкист оказался командиром стоявшей рядом разведроты сарычевской бригады.
– Старший лейтенант Иванов, – отрекомендовался он. – Из штаба группы пришла телефонограмма, что другие представители сюда не прибудут, заняты на основной передаче, а здесь уполномочивают вас. Сообщили, что порядок передачи вам известен, – сказал старший лейтенант.
– Известен-то известен, – сказал Артемьев, заранее знавший, что основную массу пленных будут в эти часы передавать в центре, у Номун-Хан Бурд Обо, но предполагавший, что и сюда пришлют еще кого-нибудь. – Ну да ладно, в случае чего вы поможете!
– Нет, товарищ капитан, – сказал Иванов, – в полученные мной от командования бригады инструкции переговоры с японцами не входят. Мне поручено только обеспечить боевую готовность переднего края на случай провокации и удаление японских самолетов из нейтральной зоны до восемнадцати ровно. А в случаях их неудаления, не вступая в переговоры, приказано арестовать самолеты и выставить охрану.
– Больно уж вы, танкисты, строги, – сказал Артемьев, – сразу же и арестовать! Что вам, трофеев не хватает?
На неприветливом лице Иванова появилась усмешка.
– Трофеев хватает. Но в случае провокации, согласно инструкции, могу еще взять, особенно если самолеты.
– По-моему, провокаций не предвидится, – Артемьев взглянул на небо, где высоко, с топким однообразным пением барражировала тройка наших истребителей, – японцы для провокаций временно не в настроении.
– А кто их знает, – с полным недоверием ко всему, что делали и могут сделать японцы, сказал Иванов. – Мне на всякий случай приказали вывести роту на передовую.
Артемьев обернулся и увидел вдали, за колючей проволокой четыре танка, стоявших на открытых позициях.
– Остальные тоже тут, за бугром, – поймав его взгляд, сказал Иванов таким тоном, словно Артемьеву было мало четырех танков и следовало его успокоить, что поблизости вся рота.
– Японская машина давно пришла? – спросил Артемьев.
– Минут пятнадцать. Видите, шляются около нее.
Иванов показал пальцем. Действительно, рядом с машиной ходили двое японцев с длинными офицерскими мечами.
– Пойдем навстречу?
– Здесь побуду, – заупрямился Иванов, – комиссар бригады приказал, чтобы лишние люди при переговорах не болтались!
– Да уж пойдем вместе, а то еще, чего доброго, порубают меня одного, – усмехнулся Артемьев. – Видите, какие секиры.
Хотя Артемьев сказал это в шутку, аргумент подействовал на старшего лейтенанта, и они пошли вместе.
Увидев, что русские идут к центру поля, японцы пошли навстречу. Еще за пятьдесят шагов Артемьев увидел, что один из них – тот самый коротенький, толстый полковник, с которым он встречался в первый день переговоров; второй японец был худой поручик в пенсне, – наверное, военный врач.
– Здравствуйте! Полковник Канэмару, – сказал японец по-русски, небрежно прикладывая руку к козырьку.
– Никогда бы по предположил, что вы так хорошо говорите по-русски, господин полковник, – сказал Артемьев.
– Никогда бы не предположил, что у вас в армии так быстро повышают в званиях, господин капитан, – в свою очередь, съязвил японец, намекая на то, что в первый раз видел Артемьева в звании младшего лейтенанта.
– Чего не бывает, господин полковник, – насмешливо сказал Артемьев.
Полковник стоял, продолжая улыбаться и держа руку на лакированной рукоятке меча.
– Что-то ваши самолеты опаздывают, господин полковник, – сказал Артемьев, посмотрев на часы. – Уже семнадцать пять.
– Шестнадцать пять, – глядя на свои часы и продолжая улыбаться, поправил японец.
– Шестнадцать пять по читинскому, – возразил Артемьев, – а самолеты, и ваши и наши, насколько я знаю, должны прибыть по токийскому времени.
– Это ваша ошибка, господин капитан, – все еще продолжая улыбаться, ответил полковник. – Наши самолеты прилетят в семнадцать часов по читинскому времени.
Артемьев прекрасно знал, что никакой ошибки тут нет и что прилет самолетов обеих сторон приурочен к семнадцати часам именно по токийскому времени: наших – на пять минут раньше, японских – на пять минут позже. Просто японцы решили сделать вид, что они спутали время, и пригнать свои самолеты на час позже, заранее удостоверясь, что советские самолеты с японскими пленными уже прибыли в нейтральную зону. Теперь предстояло ждать битый час. Но Артемьеву, раз уж все равно ничего нельзя было изменить, не хотелось показывать японцам, что он раздосадован, – это лишь доставило бы им удовольствие.
– Может быть, вы хотите пока посмотреть на ваших солдат? – как ни в чем не бывало предложил он. – Их уже выгружают из самолетов.
– Благодарю вас, – согласился японец, – я хотел бы это сделать.
Артемьев пошел впереди, за ним, придерживая мечи, шли оба японца. Иванов замыкал шествие.
– Где вы учили русский язык, господин полковник? – спросил Артемьев. – В академии?
– А разве я хорошо говорю по-русски?
– На мой взгляд – превосходно.
– Благодарю вас. Я был помощником военного атташе в Москве.
– Давно?
– Если мне не изменяет память, с тысяча девятьсот тридцать пятого по тысяча девятьсот тридцать восьмой год.
«Несколько раз ходил мимо него на парадах», – подумал Артемьев.
– А где вы учили японский язык? – в свою очередь, спросил японец. – Вы так прекрасно пользовались им две недели назад, когда мы впервые встретились и вы были еще младшим лейтенантом.
Артемьев повернулся к японцу и, улыбаясь, посмотрел ему в лицо.
– Начинал в Москве, а здесь укрепил познания, разбирая взятые на поле боя офицерские сумки, карты и документы.
– Наверное, однообразное чтение? – улыбнулся японец.
– А главное – бесконечное. Мне даже временами казалось, что в ваших Седьмой и Двадцать третьей дивизиях двойной комплект офицеров.
Говоря это, Артемьев знал, что не так уж далек от истины: 7-я и 23-я японские дивизии действительно к началу боев имели сверхкомплект офицерского и унтер-офицерского состава.
Пока Артемьев, Иванов и японцы дошли до того конца поля, где сели самолеты, две машины успели подняться в воздух, а третья выруливала. На месте оставался только четвертый самолет – пассажирский, на который предстояло погрузить возвращавшихся из плена наших, – Артемьев заранее знал, что их будет всего двое.
Семьдесят девять японцев были уже выгружены и лежали на поле ровно, как по линейке, в два ряда. Все носилки были новенькие, трофейные, японские, специально доставленные для этой цели в Читу. Раненые были забинтованы белоснежными бинтами и одеты в чистое белье и новенькое, с иголочки, японское обмундирование из числа захваченных на Халхин-Голе пятнадцати тысяч ненадеванных комплектов. У тех, на кого обмундирование нельзя было надеть из-за лубков, оно, сложенное по складкам, лежало сзади, под подушкой. Каждый раненый был закрыт до пояса новеньким японским ярко-зеленым одеялом, а в ногах у каждого лежала ненадеванная шинель.
По концам обеих шеренг стояли четыре больших ящика, битком набитых трофейными продуктами – галетами, консервами соевым шоколадом и даже бутылками с японским виски.
Во всем этом чувствовалась скрытая ирония, адресованная не самим пленным, а тем, кому предстояло принимать их.
«Забирайте ваших солдат, господа генералы и офицеры! – как бы говорила вся эта картина. – Забирайте вместе с вашими шинелями и вашими одеялами, вашими носилками и вашими продуктами! Забирайте и больше никогда не возвращайтесь сюда, если не хотите еще раз пережить Халхин-гольский позор!»
