вместе с работниками, а после ужина я улегся в овчарне рядом с моим будущим напарником.
В путь мы отправились еще до восхода солнца, чему я был несказанно рад. По правде говоря, я не был уверен, что справлюсь со своими новыми обязанностями и сильно переживал по этому поводу. Ведь одному Богу известно, как гоняют овец и как заставить их слушаться погонщика.
Однако, к счастью, мне достался опытный напарник, и к тому же с нами шли две собаки, охранявшие стадо с обеих сторон. В такой замечательной компании я шел себе, не ведая никаких забот, но вскоре мой напарник заявил:
— Возможно, в Версале стадо придется разделить на две части, тогда одну часть погоню я, а уж другую — вы сами. Раньше я гонял стада в одиночку, но получалось гораздо дольше, и к тому же овец по дороге воровали, ведь за всем не уследишь. Поганые люди эти пруссаки, вечно смеются и рожи у них противные и хитрые.
Этот человек уже больше двух месяцев три раза в неделю гонял стада в Версаль. Я попытался его разговорить, но ничего не добился, потому что он, хоть и смотрел внимательно по сторонам, но на самом деле ничего не видел. На свете вообще мало людей, способных смотреть и при этом что-то видеть.
— Прежде, — сказал он мне, — мы гоняли овец в Со или Пуасси, потом стали гонять в Билет, ну а теперь — в Версаль.
Для него все события последнего времени сводились к этим трем этапам торговли скотом. Правда, подумав, он выдал одну фразу, судя по которой, в его черствой душе еще сохранились остатки человеческих чувств.
— Как вспомнишь, — сказал он, — что эти несчастные парижане питаются одной кониной, так становится не по себе от того, что гонишь овец пруссакам. Если бы мы смогли доставить наших овец в Париж, там по такому случаю устроили бы торжество не хуже, чем в праздник, когда по улицам водят откормленного быка [130].
К счастью, с людьми такого рода невозможно надолго завязать разговор. Вот и мой попутчик, высказав эту сокровенную мысль, раскурил трубку и дальше уже шагал в полном молчании. По правде говоря, я был рад, что он своими разговорами не отвлекает меня от грустных размышлений. А печалиться, надо сказать, было от чего. Чем больше мы удалялись от Куртижи, тем нагляднее становился размах бедствий, поразивших нашу страну.
Складывалось такое впечатление, что все вокруг внезапно вымерло. Лишь изредка в некоторых деревнях нам попадались женщины, да и те грозили нам кулаками и едва одерживали проклятья, произнести которые они боялись из страха перед оккупантами. Но выражение их лиц говорило само за себя. Вдобавок ко всему они показывали на нас пальцами и тихо говорили своим детям что-то такое, что не решались сказать вслух.
А еще я приходил в отчаяние, глядя на то, какие уродливые формы принимали действия оккупантов. Дело в том, что страна оказалась отданной на растерзание не только прусской армии, но и прусской администрации, пытавшейся установить в каждой деревне свои порядки. Под расклеенными повсюду воззваниями и приказами можно было прочитать, например, такое: "Префект департамента Сена-и-Уаза граф фон Браушич". Можно еще смириться с грубой военной силой, которой невозможно противостоять, но эта гражданская администрация, навязанная победителями, была просто невыносима.
Я спросил у напарника, с какими трудностями мы столкнемся на подходе к Версалю. Он уверенно ответил, что документы у нас потребуют только на контрольном пункте, но поскольку там его хорошо знали, то и меня с ним пропустят без каких-либо проблем.
И действительно, все произошло именно так, как он говорил, и через три дня после отъезда из Тура я уже бодро маршировал по Версалю, на улицах и площадях которого невозможно было протолкнуться, до того их заполонили прусские войска. Вместе со мной шагали мои овцы, а в кармане у меня лежало свидетельство, на основании которого в комендатуре мне должны были выписать пропуск. Для начала это было неплохо. Правда самую трудную и опасную часть моего задания я еще не начал выполнять.
Не успели мы сдать овец, как мой компаньон заявил, что надо срочно возвращаться в Роттуар за новым стадом. Но я уже был готов к такому повороту дела и заранее придумал отговорку. Я сообщил ему, что, раз это дело такое выгодное, то мне хотелось бы попробовать самому заняться торговлей скотом. Якобы у меня было немного денег и, чем работать на чужого дядю, выгоднее самому купить и продать небольшое стадо.
— Значит, у вас есть деньги, — сказал он, — и вы хотите сами заняться коммерцией. Ну что ж, считайте, что мы не знакомы. Если бы у меня было пятьдесят франков, я бы жил на них и ни за что не работал бы на пруссаков.
Меня тронули его слова, и я протянул ему руку, но он не пожал ее, взглянул на меня с неприязнью и пошел прочь.
Теперь, находясь в Версале, я был предоставлен сам себе и свободен от каких-либо обязательств. У меня было много свободного времени, и я мог спокойно готовиться к дальнейшим действиям. Мой новый план состоял в том, чтобы ближе к ночи убраться из города и лесами пробраться в Медон, а там уже было недалеко до Сены.
На первый взгляд казалось, что Версаль наводнен прусскими войсками. В действительности же его гарнизон был очень немногочисленным. Солдаты здесь попадались редко, но зато на улицах было полно офицеров в самых разнообразных униформах, увешанных крестами и прочими наградами. Оказалось, что прусская армия, вопреки расхожему мнению, не отличается единообразием униформ. Версальские офицеры принадлежали к так называемой "армии распутников". Это были придворные вояки и разные мелкие князьки, слетевшиеся в Версаль, чтобы всласть пожить в местных отелях и примелькаться при дворе будущего германского императора.
Все это золотое офицерство являло собой разительный контраст с попадавшимися время от времени на глаза местными жителями. Несчастные версальцы, маясь от безделья, печально бродили по городу и с невеселым видом толпились у развешанных в разных местах газет, издаваемых прусской администрацией. Местная газета служила для них единственным источником информации, и именно по этой причине жители мало что знали о текущей обстановке. Вот, например, что сообщалось в газете от 10 ноября о нашей победе при Кульмье:
"Луарская армия переправилась на правый берег реки и двинулась в направлении Божанси, а 9-го числа генерал Тонн, убедившись в превосходстве противника, с боями отошел к Сен-Прива".
Мы часто обвиняли наши газеты в сокрытии правды, так
