В эти годы, с седой головой, я так юношески верил в Вас, Ленина, в работу Комиссии, в необходимость своей работы и на почве финансовой, и в практическом духе, и в торжество демократических начал, народных, ярких, русских.
И теперь видеть, что отвержен, и при общем издевательстве надо мной я должен переживать помимо личных горестей еще и горечь разочарования во всех, даже в Вас…
Не могу снести этого, плачу как ребенок, когда пишу письмо — жизнь кончена, ее больше нет».
Я цитирую сейчас прошение, написанное Филипповым в первой половине августа, не для того, чтобы еще раз продемонстрировать, каким действенным было томление арестанта по методу Байковского. Нет. Здесь важно другое. Метод Байковского действовал так разрушительно, что даже человек, хорошо знакомый с порядками, царящими в чекистских застенках, сбивался, теряя ориентацию. Очень скоро и Филиппов уверовал, что именно по подозрению в причастности к погромной деятельности и привлечен он.
Постепенно в его письмах все явственней начинает звучать одна и та же просьба: «Прошу, чтобы Урицкий меня лично принял».
«Сделайте детальный допрос в Вашем присутствии!» — молит он Урицкого.
«Чего я хочу от Вас? — пишет он Н. П. Крестинскому. — Урицкий человек большой энергии и еще большей самостоятельности… Поэтому я не прошу Вас оказать на него какое-либо воздействие и не прошу о содействии, но прошу о том, чтобы Вы, памятуя, сколько я Вам надоедал в Комиссии и через Комиссию финансовыми записочками (а еще раньше Пятакову), обратили по телефону внимание т. Урицкого на одну мою просьбу, которая вполне скромна, на просьбу о том, чтобы он меня лично принял, вызвав из «Крестов». Мое будет счастье, если я достаточно честен и прав — Урицкий быстро ориентируется…»
Урицкий действительно ориентировался довольно быстро.
Несмотря на все просьбы, он так и не принял Филиппова. И уже само это — Урицкий принимал всех, от кого рассчитывал получить нужную информацию, — поразительно.
Но на самом деле ответ на вопрос прост… Мы его дадим, но вначале попытаемся понять, зачем нужно было Филиппову, чтобы Урицкий лично принял его.
Причину Алексей Флорович сам изложил в письме, адресованном Дзержинскому.
«Обвинять меня в юдофобстве или участии в «Каморре» — чепуха.
Во-первых, я уроженец Могилевской губернии, с детства привыкший к евреям.
Во-вторых, до сих пор мои лучшие друзья в Петрограде — все некрещеные евреи.
А в-третьих, самое главное, что, конечно, не приходится выставлять то, что я сын кантониста, еврея, крещенного при Николае I под фамилией Филиппов» [103].
Видимо, чтобы объяснить это лично Урицкому, и стремился попасть к нему на допрос Алексей Фролович. Он не понимал только одного. Не понимал, что Урицкий знает об этом и не принимает его только оттого, что не хочет, чтобы все знали, что он это знает.
Филиппов — это тоже было известно Моисею Соломоновичу — был связан с весьма влиятельными сионистскими кругами. Урицкий знал, что помимо Дзержинского Филиппов работал и на Парвуса, участвуя в осуществлении его афер. Пока Филиппов, пусть и по ошибке, был заперт в тюрьме как погромщик, Моисей Соломонович мог не опасаться осложнений в отношениях с этими кругами. Все можно было объяснить ошибкой. Другое дело, если бы Урицкий держал Филиппова в тюрьме, уже зная, на кого тот работает.
Конечно, Урицкий играл с огнем… Но, хотя он и сам понимал это, другого выхода у него не было.
Алексею Фроловичу Филиппову, банкиру и стукачу, сыну кантониста и подручному Дзержинского и Парвуса, так и не удалось попасть на прием к Моисею Соломоновичу Урицкому, чтобы лично объяснить, кто он такой… Освободил из тюрьмы Филиппова сам Феликс Эдмундович, и случилось это после того, как Моисей Соломонович, доигравшись-таки, дохитрив, был убит Леонидом Иоакимовичем Каннегисером.
Тогда, 3 сентября, и подписал Глеб Иванович Бокий постановление об освобождении Алексея Фроловича, а 9 октября по постановлению, подписанному Антиповым, с Филиппова были сняты все обвинения.
15
Петроградцами убийство Володарского было воспринято с нескрываемой радостью. Газеты, разумеется, ничего не писали об этом, но, когда знакомишься с материалами дела — видишь, насколько популярной в городе была «профессия» убийцы Моисея Марковича.
«Спустя дня три после роспуска Петергофской районной думы, где служил Вукулов, а также и я, — доносил в ПЧК Гирша Маркович Норштейн, — мы вышли на улицу вместе и Вукулов мне говорит: «Мерзавца Володарского, я его не сегодня, то завтра убью». На мой вопрос: почему он убьет именно Володарского? — Вукулов ответил, что «он — мерзавец, убийца моего брата». Я спросил: как это может быть, что Володарский убил твоего брата? На что он возразил: «Это позволь мне знать».
Подобных доносов в деле об убийстве Володарского великое множество. Все они по поручению Моисея Соломоновича Урицкого тщательно проверялись Эдуардом Морицевичем Отто. Люди, высказывавшие угрозы по адресу уже убитого Володарского, арестовывались и дотошно допрашивались. Это отвлекало Отто от настоящего следствия, но похоже, что Моисей Соломонович Урицкий именно к этому и стремился.
Уже после гражданской войны состоялся большой процесс над эсерами. В ходе его зашел разговор и об убийстве Володарского, которое эсеровские руководители тоже приняли на себя. На этом процессе и было сказано, что по приказу Гоца Володарского убил боевик Сергеев.
Процесс был открытым. Материалы его опубликованы, и в художественную, да и в научную литературу так и вошла эта фамилия — Сергеев. По скромности, принятой в такого рода делах, никто из литераторов и историков не озадачился и мыслью, почему боевику поручили столь серьезное дело, ни имени его, ни отчества, ни других, биографических данных не спросив. Все-таки хоть и мерзавец был Володарский, но террористический акт всегда индивидуален, личность исполнителя в нем чрезвычайно важна, и первому попавшемуся Сергееву поручать такое дело не стали бы…
Естественно, что, знакомясь с подлинными документами, касающимися убийства Володарского, я пытался понять, откуда все-таки взялась в материалах процесса фамилия Сергеев. Увы, в деле такая фамилия даже не фигурирует. Зато есть там фамилия Сергеевой.
Ольга Ивановна Сергеева написала донос на своего мужа, правого эсера Геннадия Федоровича Баранова, который развелся с ней…
«Пишу вам это письмо, рассказываю свою затаенную душу. И вот я хочу вам открыть заговорщиков против убийства тов. Володарского, а именно правых эсеров. Простите, что раньше не открыла. Но лучше поздно, чем никогда… Число заговорщиков было 7 человек. Бывший мой муж Геннадий Федорович Баранов, Григорий Еремеев, Сокко, Крайнев, Чайкин, Фингельсон и неизвестный мне матрос… Это было так. Когда я пришла домой из лазарета, я уловила кой-какие слова — «Нужно Володарского сглодать с лица земли, он мешает…» Это
