Лена молча рассматривала его: шутит, издевается, правду говорит?
— Что за генерал?
— Елена Владимировна, я человек военный, как и вы, сообщить больше чем сообщил не могу. Этого-то слишком. Так что решим? Выписывать? Или подождете приезда гостя?
Лена думала минут пять и нехотя согласилась подождать.
— Славно, — заверил и ушел. А у Лены появилась цель — ждать.
Банга появился почти через две недели. Прошел в палату и сел рядом с постелью на табурет как ни в чем не бывало.
— Привет? — подмигнул опешившей племяннице. Лена глазам своим не верила. Села на постели:
— Вы?!
— Не похож? — улыбнулся.
— Нет, но…
Артур яблоко из кармана вытащил, чтобы замешательство девушки снять:
— На-ка, гостинец тебе.
Лена взяла автоматически, сжала, соображая и опять на Бангу уставилась — глазища в пол лица.
— Значит вы?…
— Жив, как видишь. Аль не рада? — хохотнул.
— Нет… Вернее — да.
— А точнее? — не скрывая, смеялся мужчина. — Ладно, оставим эту туманную тему. Сама-то как?
— Я?…
— Ну, со мной вроде выяснили.
Лена яблоко на постель положила, ноги на пол спустила и лицо потерла:
— А я думаю, что за генерал мной интересуется.
— Думать всегда полезно. И что интересуюсь — да. Не только, как родной, но и как лейтенантом Саниной, оной же связной партизанского отряда имени Ленина под кодовым прозвищем Пчела.
Девушка внимательно посмотрела на него:
— Есть дело?
— Оо! А как здоровье?
— Жива.
— Нет, радость моя, это не ответ, это отмазка.
— Здоровье отлично.
— Ага? — прищурил глаз. Не верил — сине у Лены под глазами было, нос заострился и рука нет-нет дрожала. Неладно еще со здоровьем. — Ходишь?
— Да.
— Хорошо. Сегодня проверять не стану, но к двадцатому приеду и… — пытливо посмотрел на нее. — Если все действительно нормально — к себе возьму. Ребят я набираю крепких, для особых заданий. И группа особая.
— Какие задачи?
— Ого! Нет, так не пойдет, — головой качнул, усмехнувшись. — Мне здоровые нужны, а ты пока нездорова.
— К двадцатому буду.
— И я — буду. Тогда и поговорим.
И вздохнул, склонился к ней:
— Как ты хоть? — спросил уже ласково, без официальности. Лена задумалась, в одну точку уставилась.
— Никак, — призналась. — Душа наизнанку. Выжжена как деревни, со всем светлым и добрым. Одним живу — на фронт, убивать врага.
— На фронт не получится. Моя группа для работы вне фронта.
— В тылу?
— Да. Не мучайся вопросами сейчас. Всему свое время, — похлопал ее по ладони. — Кстати, отца поставить в известность…
— Нет! Нет у меня отца! — отрезала поспешно и даже глаза вспыхнули отчуждением. Артур понял, что девушку серьезно ранило отношение Яна. Что ж, наладить их отношения можно и после войны, сейчас это неглавное. Более того, входит в его планы размолвка — сантиментов меньше, дел больше.
— Хорошо. Пойду я, а ты старайся привести себя в форму.
Лена проводила мужчину взглядом. Вздохнула и взяла табуретку, начала поднимать, опускать, заставляя руки слушаться и не дрожать.
Она будет в форме. Есть еще зачем жить, пока немец по земле гуляет. Вот как сдохнет последний фашист, тогда можно и спокойно умереть.
Артур завернул в кабинет военврача. Прошел и сел за стол напротив:
— Что скажите, Сергей Юрьевич?
Мужчина уставился на него и спокойно сказал:
— Здравствуйте.
— Угу, — усмехнулся генерал. — Так о чем я спросил?
Доктор подвигал челюстью, изучая мужчину и, вздохнул: тяжелого разговора явно не избежать.
— Ваша протеже будет комиссована.
— Что так? — глянул и начал карандаши в стакане на столе крутить, будто сильно они его внимание привлекли.
— Сплошная патология, вот так.
— Конкретней? Руки, ноги целы? Голова соображает? Зрение, слух в норме?
— Вы думаете это все? Сегодня да — целы. И соображает, хотя относительно. И руки работают, и видит, слышит. Но это сегодня. Сейчас. А вот завтра не гарантирую. Ей сейчас знаете, что нужно? — сложил руки на столе замком. — Грязевые ванны, минеральные воды, чистый воздух, усиленное питание, покой — идиллия.
— Эх, Сергей Юрьевич, а вам это не нужно? — глянул на него с хитрой улыбкой Банга. — Друг мой ситный, кому этого сейчас не хочется. Только ведь война, Сергей Юрьевич.
— Да, — согласился тот. — Только ведь она закончится. И о мирном времени самое то сейчас позаботится. Иначе госпиталя еще лет тридцать работать будут.
— Оптимист вы, — серьезно заметил Банга.
Мужчина взгляд отвел: прав генерал. Пока хоть один из видевших и выживших в этой войне жив будет, будут госпиталя по стране стоять. Но помогут ли? Иных уже ни время, ни самые современные методы лечения уже не поднимут, в норму не приведут.
— Под Москвой госпиталь открыли. Специальный, — начал издалека.
— Вы о тех, кто с поврежденной психикой? — глянул на него Банга: ничего «заходцы».
— Да, товарищ генерал. Именно о них. Лично вчера одного отправил. Офицер. Полгода уже в бой идет и никак выйти из него не может. А руки, ноги целы, знаете. И слышит, и видит. Вопрос — что.
— Это вы к чему?
— К вашей протеже. Даже если она не попадет в зону боевых действий больше никогда, я не могу с уверенностью сказать, что она не попадет в тот госпиталь.
— А если попадет в зону?
— Госпиталь ей гарантирован, пожизненно, — кивнул. — Я все понимаю, Артур Артурович. И вы понимаете, что я понимаю, иначе не сидел бы на этом стуле и не руководил весьма узконаправленным медицинским учреждением. Но кроме гражданского долга, есть еще человеческий, а есть еще такие понятия, как врачебный долг. Поэтому я обязан прежде всего думать о своих пациентах. Как врач и человек — обязан. Девушка серьезно и необратимо травмирована. Вы знаете, что она подвергалась пыткам?
Банга уронил карандаш в стакан, глянув на доктора: сам как думаешь?
— Знаете, — кивнул. — Конечно. Значит должны понимать, что она пережила и как это отражается на психике и общем состоянии. Добавьте сюда два осколка, которые сейчас я не могу извлечь. Опасно. Девушка истощена физически и психически. Молодой организм — да. И это ставка на то, что процесс необратимости можно остановить. Ее еще можно если не вернуть в полноценное состояние, то, во всяком случае, не дать развиться серьезнейшей патологии. Для этого всего лишь нужно поставить точку на любых эксцессах для нее. Ничего нервирующего и третирующего, никаких шокирующих картин и тревожных ситуаций.
— Сергей Юрьевич, вы сами понимаете, что говорите? Предлагаете ее в Африку отправить? Так и там немцы.
— Я предлагаю комиссовать ее и отправить в тыл.
— А там легче? — сложил руки замком на столе, перестав изучать карандаши. За доктора принялся. — Вы когда отсюда последний раз нос высовывали?
— Вы же знаете, что мое место здесь до конца войны.
— Но вы же читаете газеты. Да, знаю, понимаю — не все в них так здорово, как пишут, будем откровенны. Вы это понимаете, я понимаю, и оба точно знаем, что если в сводках прошло пять раненых — значит их двадцать! Если мальчик из Танкограда перевыполнил план и дал фронту на двадцать снарядов больше, это значит, что ребенок не выходил из цеха больше недели и пахал, пахал, пахал! А это значит, что он недоедает, недосыпает и работает на грани мыслимых пределов человеческих! И в один из дней попадет под токарный станок и останется в лучшем случае инвалидом! А может вам рассказать, как воруют карточки у людей и они неделями ходят голодные?! — качнулся к нему. — Вы наивны или притворяетесь? Какой к чертям покой?! Где вы его найдете?! В каком населенном пункте необъятной нашей Родины?! Где сейчас вообще живется спокойно?! В Америке?! Это вы что предлагаете, Сергей Юрьевич? Отправить лейтенанта Санину в теплые для психики места, а восемнадцатилетние мальчишки пусть гибнут? А они гибнут в большинстве своем, потому что не обстреляны, неопытны! И сорок первый был из-за отсутствия боевого опыта. И вы мне предлагаете обстрелянного, опытного офицера пожалеть, сохранить? А сам офицер согласен? Вы вообще, чем думаете и о чем? Вся страна тянет из последних сил! Сам товарищ Сталин потерял сына! А вы?… Вы думаете о будущем. Замечательно. Только благодаря вашим зело ценным думам его может не быть вовсе! И, между прочим, офицер, которого вы так усиленно отправляете с рубежей, как раз это понимает!
Банга давил и взглядом и словами и Сергей Юрьевич сидел не шевелясь, усиленно изучал стол, искренне жалея, что вообще решился на этот разговор.
— Короче, двадцатого я приеду за ней. К этому времени она должна быть в отличной форме, и мне плевать, как вы этого добьетесь.
В честь освобождения Белгорода и Орла пятого августа в Москве впервые прогремел салют. Но бойцам на фронте было не до него, у них был свой «салют». Два месяца по всей линии фронта шли ожесточенные бои, немцы с большим трудом сдавали свои позиции. Линия фронта к концу августа продвинулась на сто пятьдесят километров, войска вышли к Днепру, начали развивать наступление на Белоруссию и Украину, но цена тому была почти миллион душ убитыми и ранеными. Эти сто пятьдесят километров родной земли были политы кровью девятисот тысяч солдат и командиров…
