— Отпусти! — произнес хриплый голос. — У меня казна богатая. Я тыщу дам!… Две… пять дам!…
— Чего пустое болтаешь? — ответил другой, в котором князь признал голос Мирона. — Говорю тебе, с князем разговор веди. Я бы тебе, псу, очи вынул, а потом живьем изжарил, как матку мою… Душа твоя подлая! Пес! Татарин того не сделает, что ты!
— Меня самого на дыбу тянули.
— Мало тянули, окаянного!
— Руку вывернули… ай!
Князь открыл дверь и переступил порог. Ахлопьев лежал на полу со связанными ногами и руками, Мирон сидел на низенькой скамейке подле его головы. При гласе Ахлопьева он поднял голову, вскочил на ноги и поклонился князю.
— Спасибо тебе, Миронушка! — ответил князь и, остановившись, стал смотреть на Ахлопьева.
Очевидно, было что-то ужасное в его пристальном взгляде, потому что Ахлопьев сперва хотел было говорить, но смолк на полуслове и стал извиваться на полу как в судорогах.
— Эх, Мироша! — сказал, вдруг очнувшись, князь. — Хотел я душеньку свою отвести, вдоволь помучить пса этого, чтобы почувствовал он, как издыхать будет, да судьба не судила: надо спешно рать нагонять. Крюк-то у тебя?
— Привез, князь!
— И веревка есть? Ну, добро! Приладь-ка тут, как я наказывал тебе!
— Сейчас прилажу, князь!
Мирон быстро вышел, а князь сел, закрыл лицо руками и словно забыл о купце из Коломны.
— Сюда? — спросил вдруг вернувшийся Мирон.
Князь очнулся.
— Сюда! — сказал он.
Мирон придвинул табуретку под среднюю балку и стая прилаживать веревку, на конце которой был привязан острый толстый крюк.
— Вот, вот! Пониже малость! так! — тихим голосом говорил Теряев.
Ахлопьев смотрел над собою расширенными от ужаса глазами и, вскрикнув, потерял сознание. Он пришел в себя от грубого толчка Мирона. Последний, ухватив его за шиворот, посадил на пол.
— Слепи! — приказал князь.
Ахлопьев с воем замотал головою, но острый нож Мирона сверкнул и врезался в его глаз. Ахлопьев закричал нечеловеческим голосом и замер. Он очнулся вторично от нестерпимой боли. Мирон поднял его, а князь, взрезав ему бок, спокойно поддевал крюк под ребро. Ахлопьев снова закричал, поминутно теряя сознание и приходя в себя. Его тело судорожно корчилось над полом.
— Так, ладно! — с усмешкой сказал князь. — Попомни Людмилу, пес!… Идем, Мирон!
— Пить! — прохрипел Ахлопьев, но страшный мститель уже ушел.
На дворе князь приказал поджечь все постройки, причем произнес:
— Ее теремок я сам подпалю!
Прошло полчаса. С испуганным криком поднялись вороны с соседних деревьев и закружились в воздухе. Просека озарилась заревом пожара… Князь и Мирон спешно погнали коней.
— Без памяти будет, вражий сын, пока огонь до него доберется,-сказал Мирон.
Князь кивнул.
— Очей вынимать не надо было.
Они догнали князя Пожарского всего в пяти верстах за усадьбою.
— Справил дело? — спросил князь.
— Справил, — коротко ответил Теряев. Князь оглянулся на него.
— Что с тобою? Ой, да на тебе кровь! Кажись, ты что-то недоброе сделал?
Теряев тихо покачал головою.
— Святое дело! А что крови касается, так скажу тебе, князь: змею я убил!
— Змею? Зимою? Очнись, князь! Скажи, что сделал?
— Ворога извел, — прошептал Теряев. Пожарский не решился расспрашивать его дальше.
Они ехали молча. В полуверсте от них двигалась рать. Так они шли два дня. На третий день Пожарский вдруг сдержал коня и сказал Теряеву:
— Глянь-ка, князь, никак рать движется?
Теряев всмотрелся вдаль. Какая-то темная масса, словно туча, чернелась на горизонте.
— Есть что-то, — ответил он, — только не рать. Солнце гляди как светит. Что-нибудь да блеснуло бы.
— Возьми-ка ты молодцов десять да съезди разузнай! — приказал Пожарский.
Теряев повернул коня и подскакал к войску. В авангарде двигалась легкая конница. Он подозвал к себе Эхе и велел ему ехать с собою.
— Куда же ты вдвоем? -окликнул его Пожарский.
— Нам сподручнее! — ответил князь и пустил коня.
Странная туча подвигалась на них. Показались очертания коней, человечьи фигуры.
— Князь, — воскликнул Эхе, — да это наши!
Сердце Теряева упало. Он уже чуял смутно, что это смоленское войско. Они ударили коней и помчались вихрем Ближе, ближе… так и есть! Громадной массою, без порядка, теснясь и толкаясь, оборванные, худые как скелеты с закутанными в разное тряпье головами и ногами, шли русские воины, более похожие на бродяг, чем на ратников Впереди этого сброда верхом на конях ехали боярин Шеин с Измайловым и его сыном, князь Прозоровский, Ляпунов Лесли, Дамм и Матиссон. Увидев скачущих всадников, они на миг придержали коней. Теряев поравнялся с ними и вместо поклона скорбно всплеснул руками.
— А я с помощью! — воскликнул он. Шеин покачал головою.
— Поздно!
— Что сказать воеводе?
— А кто с тобою?
— Князь Дмитрий Михайлович Пожарский! — Шеин тяжело вздохнул.
— Скажи, что просил я пропуска у короля Владислава, сдал весь обоз, оружие, зелье, пушки и домой веду остатки рати. Во всем царю отчитаюсь да патриарху!
— Помер патриарх, — глухо сказал Теряев.
Шеин всплеснул руками.
— Помер? — воскликнул он. Смертельная бледность покрыла его лицо, но он успел совладать с собою. Усмешка искривила его губы, и он сказал Измайлову. — Ну, теперь, Артемий Васильевич, конец нам!
Теряев вернулся к князю Пожарскому и донес про все, что видел. Князь тяжело вздохнул.
— А знаешь, что мне в грамоте наказано? — спросил он Теряева. — Объявить опалу Измайлову и Шеину и взять их год стражу!
— Вороги изведут его! — воскликнул Теряев.
— Про то не знаю!
Пожарский сел на коня, окружил себя старшими начальниками до сотника и тронулся навстречу разбитому войску. При его приближении Шеин, Прозоровский и прочие сошли с коней и ждали его стоя.
Пожарский слез с коня и дружески поздоровался со всеми.
— Жалею, Михайло Борисович, что не победителем встречаю тебя! — сказал он.
— Э, князь, воинское счастье изменчиво! — ответил Шеин.
— Сколько людей с тобою? — спросил Пожарский. Шеин побледнел. — У ляхов две тысячи больными оставил, а со мною восемь тысяч!
— А было шестьдесят шесть! — невольно сказал Пожаркий, с ужасом оглядываясь на беспорядочную толпу оборванцев.
— На то была воля Божия!-ответил Шеин. Пожарский нахмурился.
— Есть у меня царский указ, боярин…— начал он и запнулся.
К боярину вдруг возвратилось его самообладание.
— Досказывай, князь, я ко всему готов!
— Прости, боярин, не от себя, — смутился Пожарский. — Наказано тебя и Артемия Васильевича с сыном его под стражу взять и сказать вам царскую опалу. Гневается царь-батюшка!
— И на то Божия воля! — проговорил боярин. — Судил мне Господь до конца дней моих пить горькую чашу. Бери, князь!
Шеин отделился от толпы и стал поодаль. Измайлов с сыном медленно подошли к нему. Пожарский сел на коня.
— Теперь что же? — сказал он. — Отдохнем! Князь, — обратился он к Теряеву, — прикажи станом стать и пищу варить. Всех накормить надо, а бояр возьми за собою.
— Мне, князь, стражи не надо, — твердо сказал боярин Шеин, — слову поверь, что ни бежать, ни над собою чинить злое не буду! Освободи от срама!
— И меня с сыном, князь! — сказал Измайлов.
Пожарский сразу повеселел.
— Будь по-вашему! — согласился он. — Ваше слово — порука!…
Теряев велел скомандовать роздых. Скоро везде запылали костры. Безоружные воины соединились со своими товарищами и жадно накинулись на еду. Шедшие на выручку им воины с состраданием смотрели на них и торопливо делись с ними одеждою. Без содрогания нельзя было смотреть на них, без ужаса — слушать…
Попадались люди, сплошь покрытые язвами, из десяти у семи были отморожены либо руки, либо ноги: из распухших десен сочилась кровь, из глаз тек гной,, и все как голодные звери, бросились жадно на горячее хлебово.
Три дня отдыхала рать Пожарского и затем двинулась назад к Москве. Во всей нашей истории не было примера такого ужасного поражения. Из шестидесяти шести тысяч войска боярин Шеин привел восемь тысяч почти калек, потеряв сто пятьдесят восемь орудий, несметную казну и огромные запасы продовольствия. Нет сомнения, что военное счастье переменчиво, но, рассматривая действия Шеина, нельзя не признать, что он много испортил дело своею медлительностью. Этим воспользовались бояре, ненавидевшие Шеина за его заносчивость, и, чувствуя свою силу после смерти Филарета, громко обвинили Шеина и Измайлова в измене. Царь не перечил им.
Шеина и Измайлова судили. Истории не известны еще ни точные обвинения Шеина, ни его защита — архивы не сохранили этих драгоценных документов, и мы только знаем, что 23-го апреля 1634 года боярина Шеина, Артемия Измайлова и его сына Василия в приказе сыскных дел приговорили к смерти. Но трудно думать, чтобы среди русских военачальников мог существовать когда-нибудь изменник. Ни предыдущая, ни последующая история до наших дней не давали нам подобных примеров. Скорее всего, страшное осуждение Шеина было делом партийной интриги, своего рода местью уже упокоенному Филарету. Уже одно то, что и Измайлов, и Шеин добровольно вернулись в Москву, говорит за их невиновность. По крайней мере русские историки (Берг, Костомаров, Соловьев, Иловайский и др.) не решились обвинить опороченных бояр.
