— Не отставайте, — шепчет Ярцев, — собирайтесь плотнее, чтобы разом… Ватник брось — и туда!..
Алеша неожиданно ударился лицом о какую-то тугую ветку. Вытянув в темноте руку, чтобы отвести от себя препятствие, он долго ловил пальцами воздух и наконец нащупал тонкий шнур.
— Товарищ лейтенант, здесь еще один провод.
— Перешагни, — ответил Ярцев, — осторожно…
Найденов решил лучше пролезть под этим проводом. Он поднял шнур, чтобы перекинуть его через себя, и вдруг: «Пухшшш!» — взмыла в небо сигнальная ракета, тревожно завыла на батарее сирена. И гарнизон мыса Крестового, поднятый на ноги Найденовым, который потянул шнур автоматической тревоги, уже разбегается к орудиям; хлопают двери землянок, кричат фельдфебели, гремят казенники пушек.
— У-у, чтоб тебя! — выругался Ярцев, швыряя свой ватник на острые железные заросли: — Быстро, ребята!..
Фрау Зильберт подошла к фон Эйриху, сказала: .
— Герр обер-лейтенант, с мыса Крестового пришел катер. Мне велели передать, что он будет ждать вас возле таможни…
— Благодарю, но я еще побуду здесь.
— А-а, пожалуйста! — владелица Парккина-отеля осторожно присела рядом с офицером. — Герр обер-лейтенант, — сказала она, — вчера генерал Рандулич взял тяжелый бомбардировщик и отправил свою семью на высокогорный курорт в Халлингдале со всем своим имуществом. Кое-кто говорит… Впрочем, вы понимаете, герр обер-лейтенант, что могут говорить злые языки!
Фон Эйрих отхлебнул золотистого ликера, аккуратно поставил рюмку на стол, прикрыв ею желтое пятно на скатерти. Пальцы у него были тонкие, изящные, как у женщины, и длинные отполированные ногти выдавали повседневную заботу о них, чем не всегда могла похвалиться фрау Зильберт.
— Злые языки, — повторил артиллерист и через очко монокля оглядел зал, где прибывшие прямо с фронта «злые языки» пьяно выкрикивали один другому:
— Я три раза поднимал своих егерей в атаку, но они…
— Мне кажется, Большой Кариквайвиш тоже не устоит…
— Еще стаканчик и — обратно в эту мясорубку…
— Русские метят точно на Никель…
— Я не читал газет уже восемь дней — к чему?..
— От моего батальона осталось одиннадцать человек…
— Ах, фрау Зильберт! — вздохнул обер-лейтенант. — Не прислушивайтесь к этому бреду. Русские действительно ведут себя в последнее время… э-э-э, как бы это вам сказать?.. Они ведут себя вызывающе, вот именно, вызывающе, но… — Он засмеялся: — Но хотел бы я видеть хоть один русский катер, который решится прорваться сюда, в Лиинахамари!
— Значит, — обрадованно подхватила фрау Зильберт, — мне, герр обер-лейтенант, не обязательно уезжать отсюда?
— О, ваш отель должен работать бесперебойно, — утешил артиллерист женщину и с поклоном привстал из-за стола. — Вот, — сказал он, — если не верите мне, можете спросить у самого господина полковника.
Фрау Зильберт обернулась и, увидев инструктора по национал-социалистскому воспитанию, удивленно всплеснула пухлыми руками:
— Боже мой, что с вами?
Фон Герделер стоял перед ними — худой, в разорванном мундире, от него густо пахло солдатчиной, болотом.
— Я только что с передовой, — глухо ответил он. — Я не ел два дня, не спал три ночи и… простите меня, кажется, обовшивел. Если можно, фрау Зильберт, то — срочно ванну, чистое белье и ужин!..
Пожирая поданное блюдо, фон Герделер с брезгливостью ощущал свое запаршивевшее, давно не мытое тело и с огорчением думал, что в этой войне с русскими им приходится привыкать ко многому такому, к чему не были приучены раньше.
Методично, час за часом, русские шли и шли вперед, долбили немецкую оборону снарядами, обрушивали на нее самолеты и танки и, казалось, не знали усталости. Горные егеря обовшивели, заросли бородами, растеряли свои окарины и флейты, русские не давали времени даже на обед. И фон Герделер не однажды слышал, как продрогшие носители эдельвейса, уже валясь от напряжения, вопили над тундрой жалобными голосами: «Эй, русс, не надо стрелять!.. Эй, русс, давай обедать!.. Не торопись, русс, попасть в Петсамо!..»
Фон Эйрих небрежно сказал:
— Наступать так, как наступают русские, нельзя. Во вчерашней «Вахт ам Норден» напечатан рассказ из боевого опыта одного ветерана. Он поджег за эти дни девять русских танков, убил семьдесят русских солдат и выстрелом из винтовки приземлил «Ильюшина»… Вам не кажется, герр оберст, что они скоро захлебнутся в своей крови?
Оторвавшись от еды, фон Герделер недовольно поморщился: «До чего же он все-таки глуп, этот артиллерист!»
— Я не советую вам, — ответил он спокойно, — читать «Вахт ам Норден». А если хотите, могу рассказать, как один русский танк ворвался на аэродром в Луостари и передавил гусеницами хвостовые оперения у двадцати трех наших «мессершмиттов». Вот это факт!..
Обер-лейтенант допил ликер, пожал плечами:
— Мои противокатерные батареи, правда, находятся в глубоком тылу, и я не имею счастья непосредственно соприкасаться с противником, но мне думается…
— А вам все думается! — заорал подскочивший к ним майор Френк. — Мыс Крестовый вместе с вашими батареями берут русские матросы, а вам думается?..
Марш, марш!..
Фон Эйрих вскочил, глупо озираясь по сторонам.
Комендант гавани Лиинахамари рухнул на стул, рванул ворот шинели.
— Одного не пойму, — тяжело выдохнул он, — не пойму, как они могли попасть на мыс Крестовый… В этой войне с русскими я ждал чего угодно, но только не этого… не этого…
Когда катер пересек Девкину заводь и фон Эйрих выбрался на берег, два орудия еще вели огонь прямой наводкой.
Снаряды, едва успев вырваться из жерл, тут же крушили гранит, осыпая людей каменными осколками. В воздухе висел сплошной рев и грохот, в котором выстрел нельзя было отличить от разрыва.
Но десантники сбили наводчиков, и гарнизон мыса Крестового, чтобы не быть сброшенным штыками в воду гавани, отступил в направлении юга, где стояла другая батарея. Ворвавшись в командный блиндаж, фон Эйрих нервно дергал ручку телефона, истерично кричал в трубку:
— Коменданта гавани… коменданта! Что?.. Майор Френк?.. Довожу до вашего сведения, что центральная батарея мыса Крестового захвачена русскими матросами!..
— Болван! — в бешенстве сказал Френк. — Поздравляю!..
* * *
Сила последних взрывов была настолько велика, что у Алешки Найденова хлынула кровь из ушей и носа. Оправившись от контузии, он вытер лицо снегом, неожиданно заплакал.
— Ну вот, Борька, — сказал Русланову, — вот мы и осиротели… Хороший он парень был!
Они подняли с искореженной земли тело веселого рыбака из Балаклавы, понесли Ваню Ставриди во тьму, долго искали воронку поглубже. К ним подошел лейтенант Ярцев, покачиваясь, остановился на краю могилы.
— Обождите закапывать, — хмуро сказал он, — надо собрать всех погибших, и тогда уж…
Ярцев тревожился, чтобы немцы не перебросили на Крестовый подкрепление из Лиинахамари. Но, видно, гитлеровцы не решались выступить до рассвета, в гавани только погасли огни, на пирсах шла какая-то подозрительная суета. Южная, расположенная по соседству стопятидесятимиллиметровая батарея тоже отмалчивалась, и все это еще больше настораживало офицера: он понимал, что взять ключ от Печенги можно, и они его взяли, но гораздо труднее удержать этот ключ за собой.
Ласково потрепав Найденова по голове, он сказал:
— Ну что ты плачешь, дурной?.. Не такое время сейчас, чтобы плакать. Давай-ка вот лучше закурим, я спички, кажется, потерял в этой суматохе…
Одинокий снаряд прилетел с того берега. Рванул темноту ночи. Вскинул косматый гребень земли. Кто-то равнодушно выругался. Потом невдалеке заработал пулемет и, не дожевав ленты, заглох, словно испугался чего-то.
— Да, это, конечно, так и есть, — отвечая своим мыслям, тихо произнес Ярцев, быстро досасывая махорочный окурок. — Там, — он бросил окурок в сторону Лиинахамари, — наверное, никто не спит в эту ночь… думают, гадают, дрожат…
Он засмеялся, и этот смех — здесь, над раскрытой могилой, среди обломков камней и металла — прозвучал совсем неожиданно и по-молодому дерзко. Немного смутившись и желая объяснить причину этого смеха, лейтенант сказал:
— А ведь я знаком с комендантом Лиинахамари!..
Тут он вспомнил свое появление в Парккина-отеле под видом офицера Отто Рихтера, прибывшего «из Голландии»; тогда ему надолго врезался в память жесткий облик фон Герделера и не забылись слова майора Френка, сказанные в минуту слезливого откровения: «Конечно, — говорил тогда Френк, обсасывая со щетинистых усов пену мюншенера, — конечно, наши генералы-„двадцатииюлевцы“ были в основе правы; эта затянувшаяся бойня погубит цвет нашей нации, и никто не простит фюреру бесплодную войну с Россией. Лично я уже давно считаю себя удобрением для этой бедной полярной почвы…»
Улыбаясь краешком сжатых губ, Ярцев пошел в батарейный блиндаж, спустился в железный отсек первого этажа подземной крепости. «Хорошо устроились, с комфортом», — подумал он, осматривая помещение немецких артиллеристов. Здесь уже расположились его бойцы.
