достигавшую трех сотен человек. Наблюдатели возликовали, когда многотысячное китайское войско, хлынув потоком, заставило английских моряков и пехотинцев отступить. В тот момент Комптон и его коллеги сочли, что их ожидания оправдались и битва выиграна.
Оттого-то последующее развитие событий в равной степени ошеломило печатника и Нила. Неполные три сотни солдат обратили в бегство тысячи воинов! Сей факт не только опровергал сложившееся мнение, он перечеркивал благоприятные прогнозы на исход широкомасштабного конфликта и к тому же менял оценку эффективности индийских войск.
При Ниле о сипаях не говорили, но все же он услышал, как Комптон кому-то сказал: “Не подойди черные чужаки, бой закончился бы иначе”.
Слова эти доставили злорадное удовольствие, ибо Нил не раз, но всегда безуспешно пытался изменить невысокое мнение приятеля о боевых качествах индийских войск. Хоть нынче он был в стане китайцев, Нил испытал большую гордость за соотечественников. Сейчас он не думал о том, на чьей стороне воюют сипаи, главное, что они себя не посрамили.
Для Нила этот день стал откровением еще и в ином. Впервые в жизни наблюдая за пехотной баталией, он был глубоко впечатлен увиденным. Позже, размышляя, он понял, что бой этот – квинтэссенция времени: долгие годы подготовки, десятилетия новшеств и перемен втиснулись в коротенький временной отрезок. И воздействие свершившегося события было всесторонним, оно определяло будущее и в чем-то изменяло прошлое – по крайней мере, общее представление о нем. Нил поразился тому, что раньше не сознавал чудовищной силы, скрытой в этих временных складках и способной сформировать жизнь многих будущих поколений. Он вспомнил, что, читая о давних сражениях при Панипате и Плесси [84], воспринимал их как нечто неизмеримо далекое от его жизни, занятное лишь причудливой военной формой и старинным оружием. И только теперь до него дошло, что на подобных полях сражений определялось его место в мире. Он понял, почему шииты ежегодно отмечают битву при Кербеле [85]: это признание того, что история и время подобны земным сдвигам, навеки изменяющим лик планеты.
Но как же так – горстка людей за несколько часов или даже минут решает судьбы миллионов, еще не появившихся на свет? А исход кратковременных событий определяет, кто будет править кем, кто станет богачом, а кто бедняком, кто хозяином, а кто слугой в грядущих поколениях?
Бо́льшую несправедливость трудно представить, но так было и есть с момента появления человека на земле.
По совету Задиг-бея на время боя Ширин укрылась в доме, но разве в маленьком городе спрячешься от жуткого грохота канонады? Расхаживая по темным комнатам, Ширин чего только не передумала, представляя всякие ужасы, и только к вечеру запыхавшийся часовщик принес весть о том, что китайские войска рассеяны.
– Верно ли, Задиг-бей?
– Да, биби-джи. Уж поверьте моему слову, теперь комиссар Линь оставит Макао в покое. Вы в полной безопасности.
Ширин сочла подобное заявление чересчур оптимистичным, но довольно скоро предсказание часовщика сбылось. Через день-другой все китайские войска были выведены из окрестностей Макао и полуостров, наряду с Гонконгом, стал, по сути, протекторатом экспедиционного корпуса, где отныне иноземцам ничто не грозило.
Изменение обстановки привлекло в Макао многих, в том числе судовладельца-парса Диньяра Фердун-джи, сколотившего состояние торговлей опием на Филиппинах и Молуккских островах. Он снял большой особняк Вилла Нова, окнами смотревший на набережную Прайя-Гранде.
Они с Ширин были родственниками, и Диньяр, узнав, что тетушка обитает в съемных апартаментах, тотчас предложил ей перебраться на виллу. Бахрам-бхай помог ему начать свое дело, сказал он, и добрая память о дядюшке просто обязывает позаботиться о его вдове. Кроме того, своим согласием она окажет ему большую услугу, поскольку особняк укомплектован поварами и стюардами с его корабля “Мор” [86], но сам он, Фердун-джи, молод и совершенно неопытен в управлении домашним хозяйством. Ах, если б Ширин взяла на себя это бремя!
Однако та не спешила принять заманчивое предложение, тревожась о своей компаньонке, которой в таком случае пришлось бы искать новое пристанище. Но Роза просила о ней не беспокоиться, поскольку ею было получено приглашение на постой в семье знакомцев из Гоа.
Причин для отказа не осталось, и вскоре Ширин перебралась на виллу, о чем ничуть не пожалела, ибо ей отвели целое крыло особняка, где она превосходно устроилась. И потом, было приятно вновь взяться за ведение дома. Ко всему прочему, вилла стояла в чудном месте, предлагая вид на гавань и набережную, огибавшую губернаторский дворец. Вечерами, сидя в кресле-качалке на большой тенистой веранде, Ширин наблюдала, как весь город выходит на променад вдоль Прайя-Гранде. Почти всегда в толпе гуляющих появлялся Задиг-бей, и чаще всего Ширин, покинув веранду, составляла ему компанию.
Диньяр оказался необыкновенно милым и внимательным хозяином. Ширин опасалась, что родственник посмотрит косо на ее европейские наряды и отсутствие компаньонки, но Диньяр придерживался весьма либеральных взглядов – он не только одобрил подобный выбор одежды, но и наградил Ширин титулом зачинательницы: “Вот увидите, тетушка, когда-нибудь все наши бомбейские женщины возьмут вас за образец”.
Вместе с тем Диньяр был истинным парсом – строго соблюдал религиозные обряды и чтил древние традиции. Он пришел в восторг, когда Ширин украсила двери дома собственноручно сплетенными кружевными торанами.
Разумеется, не она одна пользовалась гостеприимством Диньяра, который, регулярно выступая в роли хлебосольного хозяина, любил повторять, что всего лишь подражает Бахраму, о чьей щедрости и вкусе к жизни ходили легенды на всем китайском побережье. Таким образом для Ширин приоткрылась сторона жизни супруга, доселе ей неведомая.
В Макао постепенно просачивались иные купцы-парсы, и вскоре Вилла Нова стала центром зороастрийской общины: по праздникам, собираясь в гостиной, сеты молились, а потом обменивались бомбейскими новостями, угощаясь дхансаком [87], рыбой на пару, тушеными бараньими ножками и сочной курицей, запеченной со специями.
Однако в беседе неизменно возникали всех волновавшие вопросы: сумеют ли англичане добиться компенсации за конфискованный опий? Будет ли она соразмерной, покроются ли потери?
Все это не тревожило только Ширин, которая уже давно не чувствовала такого умиротворения, как в здешних стенах.
За короткое время Захарий настолько освоился с опийной торговлей на море, что уже самостоятельно отыскивал новые точки сбыта в удаленных заливах и бухтах. Почти всегда его покупателями были материковые контрабандисты – члены групп, связанных с разными бандами и братствами. Овладев их системой сигналов и знаков, он легко определял надежного контрагента. Языковой барьер не возникал, поскольку обычно переговоры велись на пиджине, уже знакомом ему благодаря былому общению с серангом Али. Захарий успешно заключал сделки без посторонней помощи.
Так вышло, что в основном он имел дело с одной группой из сети, принадлежавшей заправиле по имени Ленни Чан, которого всегда представляли его шестерки. Наслышанный о неуловимости их босса, Захарий не думал, что когда-нибудь встретится с ним лично. Но он ошибался.
Душной августовской ночью к “Ибису”, бросившему якорь у побережья провинции Фуцзянь, подошла небольшая изящная джонка, у которой, в отличие от лодок ее типа, был треугольный парус, а на корме высился “домик” с мигающими фонарями на входе.
Как обычно, переговоры вел толмач, поднявшийся на шхуну. Соглашение было достигнуто, и тут с лодки что-то крикнули по-китайски.
Толмач повернулся к Захарию и отвесил поклон:
