Ольха сказала резко:
– Потому что ты – бесчувственный. А великий князь… может быть, впервые показал себя человеком!
– А ты…
– Зато ты…
Олег некоторое время снова переводил взор с одного на другого, потом хлопнул себя ладонью по лбу:
– В самом деле, старею, Ингвар прав. Ольха, я думаю, не стоит тебя держать ни пленницей, ни заложницей. Тебе дадут коня, сама выберешь. Верхом умеешь? Еще одного возьмешь в заводные. Не серчай за пленение. Это жизнь нас делает жестокими.
Он коснулся ее щеки ладонью. Она ощутила жар, будто рука великого князя была наполнена солнцем. Или это от его слов кровь прилила к щекам?
Их глаза встретились, и она увидела в них так много, что дыхание остановилось в груди. Он усмехнулся, пошел к выходу. Ингвар смотрел вслед круглыми глазами. Ольха слышала, как он ахнул, кинулся вдогонку.
Свобода, подумала она с замеревшим сердцем. Слово князя твердое, она вольна выбрать коня и уехать прямо сейчас. Надо так и сделать, пока Олег еще здесь, а то начнутся всякие задержки… Прямо сейчас, даже не дожидаться возвращения Ингвара!
Ингвар догнал Олега уже на лестнице:
– Великий князь! Ты ее отпускаешь?
В голосе воеводы был неподдельный ужас, словно померк свет, падало небо, а земля проваливалась под ногами. Глаза стали дикими. Даже губы посинели.
В зеленых глазах великого князя таились насмешка и понимание, но голос был ровным и деловым:
– Надобность миновала.
– Разве древляне стали друзьями?
Олег покачал головой:
– Нет. Ну и что? Нам покорились земли рашкинцев, тюринцев, киричей… хотя какие у киричей земли, племя их признало мою власть и обязалось платить дань, поставлять молодых парней в дружину и войско. Так что земли древлян окружены. Раньше у них был выход через узкий коридор к дубичам, их союзникам, но ты же слышал радостные вопли?
– Да, вернулся Черномырд, – ответил Ингвар, холодея. – С победой, как я понял.
– С победой над дубичами. Правда, у них был князем Светломырд… но, как видно, не всегда светлые силы побеждают. Или те, которые себя громче всех именуют светлыми. Словом, дубичей наклонили, там пока что наша дружина мечи не вложила в ножны. Теперь древлянам путь закрыт и на запад. А сами они жидковаты в коленях: народу маловато. Ольха уже не нужна как заложница. А само племя оценит нашу добрую волю. Оценит?
Ингвар не мог шелохнуться. Новость потрясла его сильнее, чем если бы конь ударил обеими копытами под дых. Он чувствовал, как кровь отхлынула от лица, весь похолодел, губы замерзли.
Олег неожиданно обнял его. В зеленых глазах князя-волхва было нечто такое, от чего сердце Ингвара похолодело. А затем и весь похолодел, превратился в глыбу льда. Никогда великий князь, заменивший ему отца, не прощался с ним так сердечно.
Внизу уже хлопнула дверь, слышались голоса дружинников. Загрохотали копыта. Лишь затем Ингвар опомнился, бросился бегом наверх.
Ольха в растерянности металась по светлице. Сквозь решетку окна было видно удаляющихся всадников. Красный плащ великого князя реял впереди. На стук шагов она обернулась. Ингвар поразился, увидев в ее глазах печаль.
– Он что-то утаил… Но это наполняет печалью его сердце.
Ингвар, оживший, что она еще здесь, что не велела немедленно подать к крыльцу любую лошадь, ощутил себя как человек, над головой которого палач задержал готовый упасть топор. Он пробормотал торопливо:
– Это на него так не похоже!
– Почему?
– Поехал прощаться с конем! Даже не с конем – с костями. Скажи кому – в глаза плюнут.
Она с осуждением покачала головой:
– Он проявил доброту. За это его уважать… могут начать.
– Доброту? – повторил он с недоумением. – Олег? Гм, стареет князь.
Она видела, как он вздрогнул. Спросила:
– Что случилось?
– Он сказал, мол, Ингвар прав, я старею… Но я этого до сей минуты не говорил! Никому! Никогда!
Ее голос был боязливым, как у маленькой девочки:
– А вдруг он читает в душах? Ты еще не сказал, только подумал, а он уже знает. Недаром же Вещим кличут?
Плечи Ингвара зябко передернулись.
– Только не это! Бывали дни, когда я о нем такое думал… Но, наверное, в самом деле стареет. Всегда был политиком, стратегом, думал о союзе племен, государстве. Прости, я забыл, что ты и слов таких не знаешь.
Она нахмурилась, уязвленная:
– Зато я знаю другие. И, кстати, мне пора ехать домой.
– Ольха, – сказал он торопливым жалким голосом, словно хватался за соломинку, – слово великого князя – закон. Ты вольна выбрать любого коня… двух коней. Но я хочу отправить с тобой дары. Древлянам, не тебе! Они – я о дарах – могут чуть загладить нашу… мою вину. Я не хочу, чтобы древляне все же враждовали с нами!
Топор снова поднялся, отточенное лезвие присматривалось к шее, намечало ровную линию. Если гордая древлянка откажется, велит подать коня немедля…
Ольха почему-то отвела взгляд:
– Сколько тебе понадобится… дабы собрать дары?
– Всего день-два, – сказал он еще торопливее. – Всего! Я просто хочу отправить дары не простые, а богатые! Действительно богатые. Чтобы в твоем племени не держали зла. А для этого надо перетряхнуть все сундуки, скрыни, обойти княжьи оружейные, пошарить в ларцах с сокровищами. Да и тебе лично подобрать красивый кинжал взамен утерянного!
Топор, огромный и с настолько отточенным лезвием, что можно брить бороду, колыхался, хищно высматривал хрящи, чтобы перерубить с одного точного удара. Ингвар с остановившимся сердцем слышал, как в углу рамы мизгирь сладострастно давит муху. Та тоненько и жалобно звенела крыльями. Наконец Ольха прямо взглянула в глаза:
– Добро. Древляне тоже не жаждут войны. Но ни часу больше.
Палач закинул топор на плечо и отступил на шаг.
Ни часу больше, повторял он тревожно и счастливо. Он говорил ей про день-два. Значит, задержит на два. До конца второго дня. А кто же поедет в глухую ночь? У него есть время видеть ее до рассвета третьего дня…
«А что потом?» – спросил себя и ощутил, как оборвалось сердце. Что будет потом, когда она уедет, унеся с собой его душу, мысли, оставив только оболочку?
«На кой бес мне твои дары? – думала она сердито. – И древлянам тоже. Мы сильны верностью старине! Нам заморские подарки в тягость, а в чистые души только внесут смятение и заразу». Здесь даже она, княгиня, побывав в полоне, уже почти заколебалась в своей верности древлянскому Покону! Слишком уж богато живут русы. И слишком много видели, слишком много знают. А от многих знаний многие беды – так учит Покон. Пусть эти беды лучше обрушатся на проклятых русов. А древляне будут жить в лесах, как жили их деды, деды их дедов, пращуры пращуров…
Уже начали обрушиваться, подумала она. С удивлением ощутила сочувствие к странной судьбе великого князя. Что ему еще надобно, и так выше его нет на всем белом свете! Так почему же смертная тоска проступает в нечеловечески зеленых глазах? Или зрит свою судьбу, а от судьбы не уйдешь. Найдет даже под скорлупкой ореха. А еще ударит и по его правой руке, верному Ингвару.
Ключница Олега вошла неслышно, в глазах был немой вопрос.
– Да, – кивнула Ольха, – тебе сказали верно. Великий князь отпустил меня. Завтра… нет, послезавтра я отправлюсь домой.
– А Ингвар? – спросила ключница.
Ольха ощутила, как сердце застучало чаще. С трудом совладав с собой, заставила себя пожать плечами:
– Этот воевода? Он подготовит меня к отъезду.
– Понятно, – сказала ключница, но по озадаченному виду было ясно, что ей ничего не понятно. Или ждала другой ответ от обрученной с воеводой. – Он сам сказал, что подготовит?
– Меня отпустил великий князь. Что может этот… воевода?
Ключница опустила глаза:
– Да, конечно. Великий князь никогда не ошибался… раньше.
Ингвар, судя по всему, не ограничился сундуками. Ольха видела, как во двор въезжали подводы. Похоже, пригнал из своего загородного терема. С подвод снимали тяжелые ящики, корзины. Ингвар размахивал руками, распоряжался. Все сносили в правое крыло.
Прошел день и еще день, но Ингвар говорить к ней не приходил. Даже к вечеру второго дня не явился. Ольха догадывалась почему. Ночь она спала неспокойно, тихонько поплакала в подушку. Но княгине слезы казать не пристало, и она ревела втихомолку, спрятавшись с головой под одеяло.
Наплакавшись, заснула опустошенно, будто, кроме горьких слез, уже ничего в ней не оставалось. Сны пришли тревожные, страшные, а когда рассвело, уже лежала без сна, смотрела воспаленными глазами в полумрак потолочных балок.
Со двора донеслись раздраженные голоса. Потом послышался злой голос Павки:
– Да откройте ему ворота! Головой колотится, что ли?
