– Ты… – выдавил он наконец. – Ты не можешь… уехать!
Она смотрела вопросительно. Потом алая краска слегка окрасила ее щеки. Потеплевшим голосом спросила тихо:
– Почему?
– Потому… потому что… – Его губы двигались, он пытался сказать трудные и непривычные слова, словно престидижитатора назвать еще мудренее, к тому же на морозе, наконец сказал отчаянным голосом: – Ольха, потому что…
Со двора донесся шум, крики. Ингвар повернул голову, мгновение всматривался. На раскрасневшееся лицо словно упала тень от тучи.
– Ого! Вот почему! Взгляни и увидишь сама.
Она не двигалась с места:
– Мне не интересно, что там.
– Да? – Он обернулся, лицо было перекошено. – Но от этого зависит и твоя жизнь! Дороги уже перекрыты всяким сбродом, отрядами местных князьков, откуда только и взялись, все смотрят друг на друга волками… Кое-где уже начались стычки… Полно пьяных, все орут, друг друга подзуживают!
Она спросила упавшим голосом:
– А я при чем?
– Да при том, – сказал он резко. – Что погибнешь сразу же за воротами терема! Здесь ты чужая для всех. А среди славян любой чужак – враг.
– А среди русов?
Он потемнел лицом еще больше.
– И среди русов было. Олег начал ломать этот обычай. Но, как видишь, не успел.
Со двора доносились возбужденные крики, громко ржали кони. Прогремел частый стук копыт, удалился. Она слышала, как заскрипели ворота. Звякало железо. Потянуло паленой шерстью.
– И что же? – спросила она удивленно. – Вы не в силах остановить мятеж? Или не хотите?
– Мятеж, – огрызнулся он. – Олег, как нарочно, разослал все войска на кордоны. Черномырд стоит у дубичей. Лебедь сдерживает волохов, Грач что-то плетет про ясов и касогов, заврался, но дело через пень да колоду делает… Да и все войска вдали от Киева! Нас, русов, здесь не больше сотни!
Она прямо посмотрела ему в глаза:
– Я могу получить коня, который мне обещал князь?
– Ты получишь обещанных коней, – ответил Ингвар хрипло. Он сразу осунулся, говорил тяжело, словно ворочал камни. – И коней, и… я дам двух-трех крепких парней для охраны.
– Мне не нужна охрана, – сказала она резко.
– Возможно. А возможно, даже очень… Если не тебе, то дарам, которые повезешь. Они ни кусаться, ни царапаться не могут. Я распоряжусь, чтобы их сейчас погрузили.
Сгорбившись, он деревянно повернулся, шагнул к двери. Задел как слепой за косяк, вывалился в коридор, оставив дверь распахнутой. Прибежал Павка, заглянул обеспокоенно, осторожно притворил.
«Что мы за люди? – подумала она с ненавистью. – Я же хочу совсем иного, я думаю о другом, грежу о другом! Что же это в человеке, что язык не поворачивается сказать правду, руки не поднимаются обнять, ноги прирастают к полу? Что в нас живет за странная сила?»
Она спешно сбросила в суму самое необходимое, вытряхнула, собрала снова. Руки дрожали, она чувствовала себя слабой и потерянной. Казалось бы, только радоваться, проклятые русы побеждены удивительно легко. Они настолько привыкли чувствовать себя в безопасности, что растерялись после гибели своего вожака, заперлись за высокими стенами своих теремов. А кто бездействует, тот обречен на гибель.
Скрипнула дверь. Ольха обернулась в испуге, с порога успокаивающе помахала рукой Зверята:
– Милая, это я.
Глаза Зверяты блестели, она лучилась радостью. В ней не было следа от привычно покорной челядницы. Ольха ощутила недоброе предчувствие. Однако Зверята сказала ласково:
– Милая ты моя… Куда сейчас?
– Домой, – ответила Ольха настороженно.
– Хорошо бы, – вздохнула Зверята. – Чай, родные заждались. Уже и оплакали, поди! Вот радости будет, когда вернешься.
– Зверята, – спросила Ольха нерешительно, – верно, что поляне подняли мятеж? Едва узнали, что Олег помер?
– Милая, да все одно бы поднялись. А смерть великого князя только воодушевила. Ускорила.
– А ты? Почему ты здесь?
Ключница оскорбилась:
– Милая, как можно иначе? Ты такая красивая. Сердце мое к тебе прикипело. Пекусь как о родном дитяти. Потому и пришла, чтобы пособить, вывести тайно, когда наших головорезов нет близь… Только как будешь пробираться?
– Хорошо бы на коне. А потом лесами. К нам на коне не проехать.
Зверята покачала головой:
– На всех дорогах люди с оружием. Молодой девке там не место. Снасильничают скопом, а потом еще и зарежут. Нет, я бы тебе посоветовала другое.
– Что?
Зверята помялась:
– Ты как с хозяином?
– Ингваром? – спросила Ольха настороженно.
– С ним, бедолагой.
– Никак, – ощетинилась Ольха. – Тоже мне, бедолага!
– Гм… Не обижает, я грю? Ну, не больше, чем если бы поймали те, на дороге?
– А… нет, – ответила Ольха холодно. – Еще нет.
Сказала и устыдилась своих слов. В последние дни Ингвар ходит на цыпочках, боится смотреть в ее сторону. Зверята вздохнула, взглянула исподлобья, заколебалась, а потом заговорила быстро, будто торопилась перебежать через холодную воду:
– Тебе надо пробраться с ним в его загородный дом. Нет, милая, не спорь! Я знаю, что скажешь. Да, он рус, но человек справедливый. И среди русов бывают люди, как видишь. В его тереме будет покойно. Все русы укрепили свои терема так, что прямо кремли, а не терема. Видать, у них на севере жизнь такая тяжелая.
– Если его терем уже не захвачен, – возразила Ольха, тут же поймала себя на том, что не спорит по сути, не отвергает терем лишь потому, что он принадлежит Ингвару.
– Вряд ли, – покачала головой Зверята. – Там, как нарочно, собралась сильная дружина. И челядь любит Ингвара. Не отдадут даже своим. Я, правду сказать, уже послала сынишку Окуня. Пусть вызнает все, предупредит, что едем.
Ольха ощетинилась:
– Похоже, ты уже все за меня решила. И даже за воеводу!
– Милая, – всплеснула руками Зверята, – да рази есть выбор?
Зверята, крепко держа Ольху за локоть, вывела в коридор. Снизу доносились раздраженные мужские голоса, громко заплакал ребенок.
Павки не было, а Боян, в полном доспехе и с мечом за спиной, встретил их расширенными глазами:
– Что? Что будем делать?
– Уходим, – распорядилась Зверята властно. – Берем коней и возвращаемся в терем Ингвара.
– Да это почти через дорогу…
– Дурень, в загородный!
Лицо Бояна осветилось надеждой. Он посмотрел на Ольху, снова на Зверяту, спросил дрогнувшим голосом:
– Это Ингвар так велел?
– Он, – ответила Зверята, не моргнув глазом.
– Тогда я сейчас, – заторопился Боян, – сейчас!
Он с грохотом пронесся по коридору. Терем наполнялся шумом, криками. Боян распахнул дверь в одну незаметную комнатенку, исчез. Зверята ругнулась, но было по дороге, они с Ольхой заспешили к выходу. Ольха на ходу заглянула в комнату, куда забежал Боян, задержалась. В дальнем углу на ложе виднелась скрюченная фигура под одеялом. Седые пряди беспорядочно лежали на подушке, почти сливаясь с ее белизной. Дряхлый старик спал, лицо было темное и сморщенное, как яблоко, пролежавшее ночь на горячих углях.
Боян стоял на коленях возле ложа, осторожно трогал старика:
– Отец… Отец, проснись!
Старческие дряблые веки с трудом приподнялись. Молот прошептал слабо:
– Сынок… Что случилось?
– Отец, – торопливо заговорил Боян, – надо уходить. Поляне восстали. Наши дружины все в дальних весях. Нас в Киеве не больше двух десятков.
Молот с трудом приподнялся. Высохшая рука беспомощно пошарила у изголовья ложа.
– Где мой меч? Мужчинам позор умереть в постели.
– Отец, – сказал Боян с болью и нежностью, – твоя рука не удержит нынешний меч.
Он бережно приподнял отца, тот исхудал, могучие некогда мышцы растаяли, как воск на горячем солнце, а кожа пожелтела, пошла темными старческими пятнами.
– Сынок, – сказал Молот с достоинством, – мы должны драться!
В выцветших глазах зажегся гордый огонек. Он попытался выпрямить спину. Охнул, его перекосило.
– Да-да, – согласился Боян, – но в удобное для нас время и в удобном для нас месте.
Он ухватил отца на руки, бегом вынес в коридор, бросив на Ольху виноватый взгляд, торопливо сбежал по лестнице. Уже на крыльце Молот, опомнившись, спросил слабо:
– Сынок… неужто бежим?
– Отступаем, – бросил Боян.
Он оглянулся, отыскивая своего коня. Возле коновязи Ингвар седлал коня. Белая кобылица из Багдада стояла уже под седлом. Уздечка была в золотых бляшках, а под украшенным золотом седлом блестела расшитой серебряными и золотыми нитями дорогая попона. Павка бегом вывел коней, увидел Бояна с отцом на руках, заорал возмущенно:
– Ты и этого старого хрычару берешь?
– Это мой отец, – огрызнулся Боян.
Павка хрюкнул недовольно, мотнулся в конюшню, оттуда уже потянулись струйки дыма, вывел еще двух коней. Боян в нерешительности посмотрел на них, на отца, наконец усадил его в седло коня, которого Павка оседлал для себя, сам сел позади. Ветерок развевал серебряные пряди старика. В своей длинной рубашке, в какой Ольха привыкла видеть детей и женщин, он казался совсем маленьким и беспомощным. Только ширина ладоней напоминала, что некогда был сильным и могучим воином.
