«Как вы любезны, что подумали о прелестных рисунках. Конечно, они будут бережно сохранены. Но каким выражением мне следует воспользоваться, чтобы сообщить Вам о том удовольствии, которое доставила мне наша первая встреча, и то, как вы ко мне отнеслись? Я думаю, что Вы сами прочли это на мне лучше, чем я смог бы Вам выразить.
Я постарался как мог лучше исполнить Ваши поручения, и у Вас уже должно быть доказательство этого.
Ожидаю с нетерпением счастья снова Вас увидеть.
Царское Село, 16 июня.
Будьте спокойны — Вас не будут бранить, прежде всего потому, что ваше письмо прелестно, как прелестны Вы сами».
Теперь она имела право писать еще и еще императору, и он отвечал ей сразу же, правда коротко. Она же ночами, лежа в постели, не раз перечитывала его письма:
«Весь день я провел, будучи прикован к письменному столу, и не вставал из-за него до глубокой ночи.
Вы поймете, насколько я был огорчен. Но это огорчение не было единственным. Вы действительно подвергли меня танталовым мукам — знать, что Вы так близко от меня, и не иметь возможности прийти Вас повидать; ибо таково мое положение!
„Вы уже меньше нас любите?“ Неужели я заслужил подобную фразу? За то только, что из чистой и искренней привязанности исполнил по отношению к Вам долг деликатности? За то, что подверг себя очень чувствительному лишению только ради того, чтобы Вас не компрометировать, или подвергать нескромным пересудам, которые всегда неприятны для женщин. И вот мне награда.
Будьте уверены в том, что в любое время и несмотря на любое расстояние, которое нас разделит, Вы всегда снова найдете меня прежним по отношению к Вам. Я бесконечно жалею о том, что необходимость заставляет нас расстаться на такое долгое и неопределенное время».
Александр был занят неотложными делами и не раз нарушал свои обещания приехать. Долли в письме упрекнула его за это. Он ответил:
«Я покорно подчиняюсь упрекам и даже наказаниям, которые трио соблаговолит на меня наложить. Прошу разрешения прийти, чтобы им подвергнуться, сегодня, между одиннадцатью и двенадцатью часами, так как это единственное время, которым я могу располагать.
Только покорно подвергнувшись наказаниям, к которым меня приговорят, я возвышу свой скромный голос, чтобы доказать свою невиновность, и надеюсь, она окажется настолько очевидной, что справедливость моих любезных судей полностью меня оправдает.
А.
Я вошел бы во двор, если Вы позволите.
Каменный остров. Понедельник вечером. Графине Фикельмон».
Дом готовился к посещению царя. Женщины наряжались, проверяли, в полном ли порядке столовая и гостиная.
Около одиннадцати часов Долли, накинув шаль, вышла во двор. Уже в глубоком сумраке она увидела высокую, чуть сутуловатую фигуру царя. Он шел медленно. Слишком медленно, как бы озираясь и не желая встретить посторонних. Очевидно, это так и было.
И когда Долли рванулась к нему навстречу, он остановился, принял ее почти в объятия, только не рискнул прижать к себе, а скользнул руками по ее рукам, от локтей и до кистей, и прижал к губам ее пальцы. Оба мгновение молчали.
— Я вас так ждала, — сказала Долли. — И правда соскучилась по вас.
— А я, думаете, не ждал, не скучал? Мне так редко приходится чувствовать в отношении к себе простую человеческую правду, безыскусственность, которая так естественна в вас, милая Долли. Я так и знал, что вы поймете мою приписку и выйдете ко мне навстречу. Побыть с вами наедине хотя бы несколько минут — это большое счастье.
Он взял ее за руку и, заметив в воротах мелькнувшую тень, сказал с сожалением:
— Однако нам надо идти.
А Долли подумала, но не рискнула сказать, что у нее-то в доме они могут сидеть наедине в гостиной сколько угодно. Мать и сестра не откажут ей в этой невинной радости.
Екатерина и Елизавета Михайловна просто, искренне, радушно встретили Александра. Оживленный разговор не покидал гостиной за все время его присутствия. А Долли не отрываясь разглядывала его. Он бесспорно походил на свою царственную бабку. Он был красив. Но красота его могла н нравиться и не нравиться. Его развитые плечи, очевидная физическая сила странно сочетались с женственностью, мягкостью, изысканностью движений. Ноги, обтянутые рейтузами, безупречны по форме, руки изящны. Светлые пушистые, как у ребенка, волосы уже поредели на макушке. Белокожее, с женским румянцем лицо, с мягкими чертами и светлыми баками, было приветливо. И только в губах, почти девических, и в светлых ласковых глазах иногда появлялось выражение твердости, граничащей с жестокостью.
Мать много рассказывала Долли об Александре Павловиче. Она утверждала, что сын знал о заговоре против отца и о том, какую смерть готовили ему. Он и страдал, по ее заключению, и торопил заговорщиков, прикрываясь необходимостью спасать Россию.
В душе Елизавета Михайловна не могла простить императору его отношения к Кутузову.
— Мне кажется, царь во всем двуличен. В нем уживаются два человека, противоположные друг другу. Поэтому ему тяжело порой, — сказала она дочерям после его ухода.
Провожая царя, Долли успела назвать ему день, когда дома не будет матери и сестры и она с утра до вечера станет ждать его.
Царь улыбнулся и в полупоклоне склонил голову.
На этот раз, когда они встретились наедине, Долли чувствовала свою полную власть над Александром.
Ей вспомнилось его последнее письмо:
«По окончании маневров мне нужно уехать, потому что в Царском Селе меня ждут другие занятия. К тому же я Вас слишком люблю, чтобы таким образом привлекать к Вам все взгляды, что неминуемо случилось бы, если бы я явился здесь, где я и шагу не могу ступить без сопровождения
