государства». Или, добавим мы, в собственность евреев-большевиков. Естественно, что и собственность, принадлежавшая евреям, тоже, если и не в полной мере, то хотя бы отчасти, перераспределялась в пользу евреев-большевиков.
Но были противоречия и более серьезные. Развязав гражданскую войну в России, объявив — выражение Г. Е. Зиновьева — «самодержавие своих Советов», занимаясь массовым уничтожением русского населения, а затем тотальной дискриминацией его, евреи-большевики вынуждены были создать такую пропагандистскую машину, которая начала существенно влиять и на само еврейство. В большевистской системе общественного устройства еврей понимается уже не столько как национальность, а как обозначение определенной модели советского поведения. Разумеется, в верхних эшелонах власти еще долгие годы сохраняется и чисто национальный принцип — сюда мог проникнуть только чистокровный еврей или же человек, связанный с еврейством через еврейку-жену, — но на среднем, а тем более на низшем уровне руководящие посты оказались открытыми для людей других национальностей, достаточно хорошо усвоивших модель советского поведения — полное безразличие к судьбе народов, ненависть к России и ее культуре.
Интересно, что антисемитизм, вернее то, что понималось под антисемитизмом у нас, постепенно видоизменился. Это уже не столько проявление расовой нетерпимости, сколько неприятие человеком еврейско-советской модели поведения.
Забегая вперед, нельзя не отметить, что во время «еврейско-кавказской» войны в Политбюро основной удар был нанесен все-таки по «национальным» евреям. Еврейство «поведенческое», благополучно пережив сталинский террор, необыкновенно расцвело в годы «оттепели», размножилось в эпоху застоя и, превратившись в демократов, захватило высшую власть в стране, словно бы для того, чтобы теперь уже окончательно доказать и России, и всему миру, насколько губительна насильно привитая стране еврейско-советская модель поведения, или — как теперь любят выражаться — совковый менталитет.
И разумеется, эти противоречия не могли не вызвать конфликта между уже давно обжившимися в Петербурге евреями, тяготевшими к традиционным еврейским ценностям — банкам, адвокатуре, печати, и полуголодной, малообразованной массой местечково-большевистского еврейства.
В октябре семнадцатого года эта борьба не закончилась, а, по сути, только началась. Переворот поставил большевистское, жадное и наглое еврейство в положение благодетелей еврейства аристократического. Теперь им, так яростно боровшимся за равные права своих малокультурных соплеменников, чтобы уцелеть, приходилось жертвовать традиционными еврейскими ценностями — банками, адвокатурой, печатью.
Разработанный Зиновьевым, Володарским и Урицким план сплочения еврейства вокруг большевиков перед угрозой вспышки антисемитизма, инспирирование активных действий несуществующей «Каморры народной расправы» — провалился, хотя поначалу (по инерции еврейского единения) и был поддержан не только в большевистских газетах, но и во всей еврейско-либеральной печати.
Тут и нужно искать причину устранения «министра болтовни» Моисея Марковича Володарского. В этом скрыта и причина убийства Моисея Соломоновича Урицкого…
Часть третья
Он убивал, словно писал стихотворение
В древние времена на Руси новый год отсчитывали с первого сентября — Семенова дня… В этом была своя, земледельческая логика. Убирали урожай, начинались заботы о новом урожае, а вместе с ним и о новом годе.
Тысяча девятьсот восемнадцатый, самый короткий в истории России год, похоже, тоже выстраивался под старинную хронологию. Все зло, трудолюбиво высеваемое с октября семнадцатого, уже взошло, вызрело, и наступила пора собирать кровавый урожай.
2 сентября ВЦИК объявил Советскую республику единым военным лагерем, а пятого числа Совнарком принял постановление о красном терроре.
«Необходимо обезопасить Советскую республику от классовых врагов путем изолирования их в концентрационных лагерях… подлежат расстрелу все лица, прикосновенные к белогвардейским организациям, заговорам и мятежам…»
Поводом для этого стало покушение Фанни Каплан на Владимира Ильича Ленина и убийство в тот же день, 30 августа, шефа Петроградской ЧК Моисея Соломоновича Урицкого.
1
Пять лет спустя после этого убийства Марк Алданов написал очерк, где тщательно зафиксировал все подробности события, которые ему удалось выяснить…
Касаются они прежде всего Леонида Каннегисера — человека, который и убил Урицкого.
16(29) августа (накануне убийства Урицкого) он пришел домой, как всегда, под вечер. После обеда он предложил сестре почитать ей вслух, — у них это было в обычае. До этого они читали одну из книг Шницлера, и она еще не была кончена. Но на этот раз у него было припасено другое: недавно приобретенное у букиниста французское многотомное издание «Графа Монте-Кристо». Несмотря на протесты, он стал читать из середины. Случайность или так он подобрал страницы? Это была глава о политическом убийстве, которое совершил в молодости старый бонапартист, дед одной из героинь знаменитого романа…
Он читал с увлечением до полуночи. Затем простился с сестрой. Ей суждено было еще раз увидеть его издали, из окна ее камеры на Гороховой: его вели под конвоем на допрос.
Ночевал он, как всегда, вне дома. Но рано утром снова пришел на квартиру родителей пить чай. Часов в девять он постучал в комнату отца, который был нездоров и не работал. Несмотря на неподходящий ранний час, он предложил сыграть в шахматы. Отец согласился, — он ни в чем не отказывал сыну.
По-видимому, с исходом этой партии Леонид Каннегисер связывал что-то другое: успех своего дела? Удачу бегства? За час до убийства молодой человек играл напряженно и очень старался выиграть. Партию он проиграл, и это чрезвычайно взволновало его. Огорченный своим успехом, отец предложил вторую партию. Юноша посмотрел на часы и отказался.
Он простился с отцом (они более никогда не видели друг друга) и поспешно вышел из комнаты. На нем была спортивная кожаная тужурка военного образца, которую он носил юнкером и в которой я часто его видел. Выйдя из дому, он сел на велосипед и поехал по направлению к площади Зимнего дворца. Перед Министерством иностранных дел он остановился: в этом здании принимал Урицкий, ведавший и внешней политикой Северной коммуны.
Было двадцать минут одиннадцатого.
Здесь мы прерываем цитату из очерка Марка Алданова «Убийство Урицкого», поскольку далее Алданов описывает событие по слухам, а у нас есть возможность привести подлинные рассказы очевидцев события. И все же, прежде чем перейти к их показаниям, нужно отметить, что Алданов хорошо знал Леонида Каннегисера, любил его. И понятно, что в очерке он, может быть, и неосознанно, но несколько романтизирует героя: «Он всей природой своей был на редкость талантлив. Судьба поставила его в очень благоприятные условия. Сын знаменитого инженера, имеющего европейское имя, он родился в богатстве, вырос в культурнейшей обстановке, в доме, в котором бывал весь Петербург. В гостиной его родителей царские министры встречались с Германом Лопатиным, изломанные молодые поэты со старыми заслуженными генералами. Этот баловень судьбы, получивший от нее блестящие дарования, красивую наружность, благородный характер, был несчастнейшим из людей…»
Алданов тут не то чтобы
